Неточные совпадения
Он
смотрел то на крест, то на звезду, вдыхал
в себя свежий морозный
воздух, равномерно вбегающий
в комнату, и, как во сне, следил зa возникающими
в воображении образами воспоминаниями.
— Это не родильный дом, но больница, и назначается для всех болезней, кроме заразительных, — сказал он. — А вот это взгляните… — и он подкатил к Дарье Александровне вновь выписанное кресло для выздоравливающих. — Вы
посмотрите. — Он сел
в кресло и стал двигать его. — Он не может ходить, слаб еще или болезнь ног, но ему нужен
воздух, и он ездит, катается…
Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую
в дальней траве точку, сказавши: «
Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала
воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала, увидевши, что козаков было тринадцать человек.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей
воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
В щель,
в глаза его бил
воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом круге воды
в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно
в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин
смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу
в день 27 февраля. Один,
в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и
смотрел во тьму позднего вечера, она
в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь
воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий
воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя с рюмкой
в руках против дьякона, который, согнувшись,
смотрел под ноги ему.
— Что это значит — мир, если
посмотреть правильно? — спросил человек и нарисовал тремя пальцами
в воздухе петлю. — Мир есть земля,
воздух, вода, камень, дерево. Без человека — все это никуда не надобно.
Рассказывая, она
смотрела в угол сада, где, между зеленью, был виден кусок крыши флигеля с закоптевшей трубой; из трубы поднимался голубоватый дымок, такой легкий и прозрачный, как будто это и не дым, а гретый
воздух. Следя за взглядом Варвары, Самгин тоже наблюдал, как струится этот дымок, и чувствовал потребность говорить о чем-нибудь очень простом, житейском, но не находил о чем; говорила Варвара...
Самгин стал слушать сбивчивую, неясную речь Макарова менее внимательно. Город становился ярче, пышнее; колокольня Ивана Великого поднималась
в небо, как палец, украшенный розоватым ногтем.
В воздухе плавал мягкий гул, разноголосо пели колокола церквей, благовестя к вечерней службе. Клим вынул часы,
посмотрел на них.
У ворот своего дома стоял бывший чиновник казенной палаты Ивков, тайный ростовщик и сутяга, — стоял и
смотрел в небо, как бы нюхая
воздух. Ворон и галок
в небе сегодня значительно больше. Ивков, указывая пальцем на баррикаду, кричит что-то и смеется, — кричит он штабс-капитану Затесову, который наблюдает, как дворник его, сутулый старичок, прилаживает к забору оторванную доску.
— Светлее стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла последняя темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как лошадь, а Клим
посмотрел на беспорядок
в комнате, бумажный хаос на столе, и его обняла усталость; как будто жандарм отравил
воздух своей ленью.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она
смотрела в книгу. Правая рука ее блуждала
в воздухе, этой рукой, синеватой
в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться
в том, что существует.
Он бросил недокуренную папиросу, она воткнулась
в снег свечой, огнем вверх, украшая холодную прозрачность
воздуха кудрявой струйкой голубого дыма. Макаров
смотрел на нее и говорил вполголоса...
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль,
в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный
воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал
в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, — но большой. Дронов стоял, сунув шапку под мышку, руки
в карманы пальто, и красными глазами
смотрел под ноги себе.
Листья, сорванные ветром, мелькали
в воздухе, как летучие мыши, сыпался мелкий дождь, с крыш падали тяжелые капли, барабаня по шелку зонтика, сердито ворчала вода
в проржавевших водосточных трубах. Мокрые, хмуренькие домики
смотрели на Клима заплаканными окнами. Он подумал, что
в таких домах удобно жить фальшивомонетчикам, приемщикам краденого и несчастным людям. Среди этих домов забыто торчали маленькие церковки.
—
В самом деле, какие подвиги: садись
в коляску или на корабль, дыши чистым
воздухом,
смотри на чужие страны, города, обычаи, на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что
в Обломовке?
— А я говорил тебе, чтоб ты купил других, заграничных? Вот как ты помнишь, что тебе говорят!
Смотри же, чтоб к следующей субботе непременно было, а то долго не приду. Вишь, ведь какая дрянь! — продолжал он, закурив сигару и пустив одно облако дыма на
воздух, а другое втянув
в себя. — Курить нельзя.
Он был как будто один
в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался
в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет
в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет
в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и
смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него
в лапах.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью человек, как все звери, будто уходит
в себя. Вон и птицы уже улетают —
посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек
в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
Он пожимал плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив руки
в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего
воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не
смотрел на Волгу, и только тупая скука грызла его. Он с ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
— Есть ли такой ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около вас, хотя бы сам был далеко, чтобы вы чувствовали, что он близко, что
в нем носится частица вашего существования, и что вы сами носите
в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними только своими глазами
смотрите на эти горы и лес, не одними своими ушами слушаете этот шум и пьете жадно
воздух теплой и темной ночи, а вместе…
Он задумчиво стоял
в церкви,
смотрел на вибрацию
воздуха от теплящихся свеч и на небольшую кучку провожатых: впереди всех стоял какой-то толстый, высокий господин, родственник, и равнодушно нюхал табак. Рядом с ним виднелось расплывшееся и раскрасневшееся от слез лицо тетки, там кучка детей и несколько убогих старух.
Долго, бывало,
смотрит он, пока не стукнет что-нибудь около: он очнется — перед ним старая стена монастырская, старый образ: он
в келье или
в тереме. Он выйдет задумчиво из копоти древнего мрака, пока не обвеет его свежий, теплый
воздух.
— Нынешнее время, — начал он сам, помолчав минуты две и все
смотря куда-то
в воздух, — нынешнее время — это время золотой средины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового. Никто не задумывается; редко кто выжил бы себе идею.
Говоря, он
смотрел как-то
в воздух, начинал фразы и обрывал их. Особенно поражало какое-то уныние
в его голосе.
Cogito ergo sum — путешествую, следовательно, наслаждаюсь, перевел я на этот раз знаменитое изречение, поднимаясь
в носилках по горе и упиваясь необыкновенным
воздухом, не зная на что
смотреть: на виноградники ли, на виллы, или на синее небо, или на океан.
— Севилья, caballeros с гитарами и шпагами, женщины, балконы, лимоны и померанцы. Dahin бы,
в Гренаду куда-нибудь, где так умно и изящно путешествовал эпикуреец Боткин, умевший вытянуть до капли всю сладость испанского неба и
воздуха, женщин и апельсинов, — пожить бы там, полежать под олеандрами, тополями, сочетать русскую лень с испанскою и
посмотреть, что из этого выйдет».
Нагасаки на этот раз
смотрели как-то печально. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели
в это время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять
в легких пальто, а здесь еще зимний
воздух, и Кичибе вчера сказал, что теплее будет не раньше как через месяц.
Жар несносный; движения никакого, ни
в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами
в воде!
В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя
смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает
в прозрачные воды.
Веселил ее тоже чистый, сравнительно с острогом, весенний
воздух, но больно было ступать по камням отвыкшими от ходьбы и обутыми
в неуклюжие арестантские коты ногами, и она
смотрела себе под ноги и старалась ступать как можно легче.
Несколько голубовато-серых амурских кобчиков гонялись за насекомыми, делая
в воздухе резкие повороты. Некоторые птицы сидели на кочках и равнодушно
посматривали на людей, проходивших мимо них.
Последние 2 дня были грозовые. Особенно сильная гроза была 23-го вечером. Уже с утра было видно, что
в природе что-то готовится: весь день сильно парило;
в воздухе стояла мгла. Она постепенно увеличивалась и после полудня сгустилась настолько, что даже ближние горы приняли неясные и расплывчатые очертания. Небо сделалось белесоватым. На солнце можно было
смотреть невооруженным глазом: вокруг него появилась желтая корона.
Но вот и мхи остались сзади. Теперь начались гольцы. Это не значит, что камни, составляющие осыпи на вершинах гор, голые. Они покрыты лишаями, которые тоже питаются влагой из
воздуха.
Смотря по времени года, они становятся или сухими, так что легко растираются пальцами руки
в порошок, или делаются мягкими и влажными. Из отмерших лишайников образуется тонкий слой почвы, на нем вырастают мхи, а затем уже травы и кустарники.
Первое время после этого Кранц приходил
в первый класс, желтый от злости, и старался не
смотреть на Колубовского, не заговаривал с ним и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление
в полном виде, Кранц все-таки водил носом по
воздуху, гримасничал и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
В Суслон приехали ночью. Только
в одном поповском доме светился огонек. Где-то ревела голодная скотина. Во многих местах солома с крыш была уже снята и ушла на корм. Вот до чего дошло! Веяло от всего зловещею голодною тишиной. Навстречу вышла голодная собака, равнодушно
посмотрела на приезжих, понюхала
воздух и с голодною зевотой отправилась
в свою конуру.
Дядя весь вскинулся, вытянулся, прикрыл глаза и заиграл медленнее; Цыганок на минуту остановился и, подскочив, пошел вприсядку кругом бабушки, а она плыла по полу бесшумно, как по
воздуху, разводя руками, подняв брови, глядя куда-то вдаль темными глазами. Мне она показалась смешной, я фыркнул; мастер строго погрозил мне пальцем, и все взрослые
посмотрели в мою сторону неодобрительно.
Уже самовар давно фыркает на столе, по комнате плавает горячий запах ржаных лепешек с творогом, — есть хочется! Бабушка хмуро прислонилась к притолоке и вздыхает, опустив глаза
в пол;
в окно из сада
смотрит веселое солнце, на деревьях жемчугами сверкает роса, утренний
воздух вкусно пахнет укропом, смородиной, зреющими яблоками, а дед всё еще молится, качается, взвизгивает...
Под ее мерную речь я незаметно засыпал и просыпался вместе с птицами; прямо
в лицо
смотрит солнце, нагреваясь, тихо струится утренний
воздух, листья яблонь стряхивают росу, влажная зелень травы блестит всё ярче, приобретая хрустальную прозрачность, тонкий парок вздымается над нею.
Он зачем-то щелкнул по нем пальцем,
посмотрел с удовольствием, как он упруго закачался
в воздухе, прислушался к шепоту его листьев и мотнул головой.
— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы садитесь напротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я
в последний раз и на
воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно
в земле. Значит, это вроде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь
в Павловске приключилось: все-таки хоть на дерево
в листьях
посмотришь.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника
в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на
воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и
посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и
посмотрев вдаль, произнес...
— Ну, и слава богу! на старинное пепелище
посмотришь, могилкам поклонишься, родным
воздухом подышишь — все-таки освежишься! Чай, у Лукьяныча во дворце остановился? да, дворец он себе нынче выстроил! тесно
в избе показалось, помещиком жить захотел… Ах, мой друг!
Оставшись один, Весовщиков оглянулся, вытянул ногу, одетую
в тяжелый сапог,
посмотрел на нее, наклонился, пощупал руками толстую икру. Поднял руку к лицу, внимательно оглядел ладонь, потом повернул тылом. Рука была толстая, с короткими пальцами, покрыта желтой шерстью. Он помахал ею
в воздухе, встал.
Степан медленно выпрямился,
посмотрел на жену и развел
в воздухе руками, как бы желая обнять что-то…
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то
в воздухе, отсекал от самого себя. Мать
смотрела на него с грустью и тревогой, чувствуя, что
в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Она
смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали
в воздухе незаметный глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох
в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков порою исчезали, расплываясь по лицу.
Иной раз сходил бы за город,
посмотрел бы, что такая за зелень
в лугах называется, грудь хоть бы расшатал на вольном
воздухе — и вот нет да и нет!
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними
в цветущей долине, кучками лежат без сапог,
в серых и синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого тела наполняет
воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали
смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
— На, отнеси, Евсей, — сказал Петр Иваныч. — Ну, вот теперь у тебя
в комнате чисто и хорошо: пустяков нет; от тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным. Поедем на завод прогуляться, рассеяться, подышать свежим
воздухом и
посмотреть, как работают.