Неточные совпадения
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные
пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал
посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
— Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я такое, и никто этого не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая
в пустыне… А то ли суждено вам природой?
Посмотрите на себя…
В Багрове же крестьянские дворы так занесло, что к каждому надо было выкопать проезд; господский двор, по своей обширности, еще более
смотрел какой-то
пустыней; сугробы казались еще выше, и по верхушкам их, как по горам, проложены были уединенные тропинки
в кухню и людские избы.
В трепете Сириуса такое напряжение, точно гордая звезда хочет затмить блеск всех светил. Море осеяно золотой пылью, и это почти незаметное отражение небес немного оживляет черную, немую
пустыню, сообщая ей переливчатый, призрачный блеск. Как будто из глубин морских
смотрят в небо тысячи фосфорически сияющих глаз…
«Теперь идти бы куда-нибудь, — полями,
пустынями!» — думал Евсей, входя
в тесные улицы фабричной слободки. Вокруг него стояли красноватые, чумазые стены, небо над ними выпачкано дымом, воздух насыщен запахом тёплого масла. Всё вокруг было неласково, глаза уставали
смотреть на прокопчённые каменные клетки для работы.
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать… о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; —
в моих словах нет лести; они идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю
в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг
в пустыне явился мне ангел, и хочет, чтоб я к нему не приближался, не
смотрел на него, не внимал ему? — боже мой! —
в минуту огненной жажды видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
— Ты задумчив! — сказала она. — Но отчего? — опасность прошла; я с тобою… Ничто не противится нашей любви… Небо ясно, бог милостив… зачем грустить, Юрий!.. это правда, мы скитаемся
в лесу как дикие звери, но зато, как они, свободны.
Пустыня будет нашим отечеством, Юрий, — а лесные птицы нашими наставниками:
посмотри, как они счастливы
в своих открытых, тесных гнездах…
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами
в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока;
смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись
в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться
в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу.
Мы ложились на спины и
смотрели в голубую бездну над нами. Сначала мы слышали и шелест листвы вокруг, и всплески воды
в озере, чувствовали под собою землю… Потом постепенно голубое небо как бы притягивало нас к себе, мы утрачивали чувство бытия и, как бы отрываясь от земли, точно плавали
в пустыне небес, находясь
в полудремотном, созерцательном состоянии и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
Посмотрел на пашенку — сердце
в груди взыграло: значит, сподобил господь
в пустыне пашенку поднять.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и
смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся
в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно
смотреть на эту красную точку, потерянную
в пустыне, слабо трепетавшую
в неугомонном рокоте волн.
Высоко над полями стояло небо и тоже
смотрело в себя; где-то за спиной Юрасова заходило солнце и по всему простору земли расстилало длинные, прямые лучи, — и никто не
смотрел на него
в этой
пустыне, никто не думал о нем и не знал.