Неточные совпадения
Ходя по
улицам с опущенными глазами, благоговейно приближаясь к папертям, они как бы говорили смердам:"
Смотрите! и мы не гнушаемся общения
с вами!", но, в сущности, мысль их блуждала далече.
При шуме каждого мимо ехавшего экипажа я подбегал к окну, приставлял ладони к вискам и стеклу и
с нетерпеливым любопытством
смотрел на
улицу.
Измучившееся чахоточное лицо ее
смотрело страдальнее, чем когда-нибудь (к тому же на
улице, на солнце, чахоточный всегда кажется больнее и обезображеннее, чем дома); но возбужденное состояние ее не прекращалось, и она
с каждою минутой становилась еще раздраженнее.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две
улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и
смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот.
С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
— Скажите лучше, если вы сюда приходите пить и сами мне назначали два раза, чтоб я к вам сюда же пришел, то почему вы теперь, когда я
смотрел в окно
с улицы, прятались и хотели уйти? Я это очень хорошо заметил.
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно
смотрел в окна
с улицы и в дверь
с террасы; в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
Раза два, вечерами, Самгин выходил подышать на
улицу, и ему показалось, что знакомые обыватели раскланиваются
с ним не все, не так почтительно, как раньше, и
смотрят на него
с такой неприязнью, как будто он жестоко обыграл их в преферанс.
Отыскивая причину раздражения, он шел не спеша и заставлял себя
смотреть прямо в глаза всем встречным, мысленно ссорясь
с каждым. Людей на
улицах было много, большинство быстро шло и ехало в сторону площади, где был дворец губернатора.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался
с Климом рассеянно и как
с незнакомым; он шагал по двору, как по
улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной,
смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди
улицы забавную группу: полицейский,
с разносной книгой под мышкой, старуха в клетчатой юбке и
с палкой в руках, бородатый монах
с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек и педагог в белом кителе — молча
смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов в синей блузе, без пояса, в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие лица, мелькавшие на
улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это позволило Климу
смотреть на них
с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
«Самгин
смотрит на
улицу с чердака и ждет своего дня, копит силы, а дождется, выйдет на свет — тут все мы и ахнем!» Только они говорят, что ты очень самолюбив и скрытен.
Но спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по
улицам мерным, легким шагом солдата, сунув руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую шапку
с козырьком, и глаза его
смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке,
с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на
улицу,
посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Самгин
посмотрел в окно — в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз.
Улицу перешла Варвара под руку
с Брагиным, сзади шагал странный еврей.
Снимок — мутный, не сразу можно было разобрать, что на нем — часть
улицы, два каменных домика, рамы окон поломаны, стекла выбиты,
с крыльца на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся
улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино
с оторванной крышкой, поперек
улицы — срубленное дерево, клен или каштан, перед деревом — костер, из него торчит крышка пианино, а пред костром, в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги на пишущую машинку, а винтовку между ног, сидит и
смотрит в огонь русский солдат.
Чтоб избежать встречи
с Поярковым, который снова согнулся и
смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне
улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу не очень ласково, а теперь говорила
с ним небрежно,
смотрела на него равнодушно, как на человека, не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима на
улицу. Там он видел, как пьяный мещанин покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и,
посмотрев сквозь яйцо на свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
«Умна, — думал он, идя по теневой стороне
улицы,
посматривая на солнечную, где сияли и жмурились стекла в окнах каких-то счастливых домов. — Умна и проницательна. Спорить
с нею? Бесполезно. И о чем? Сердце — термин физиологический, просторечие приписывает ему различные качества трагического и лирического характера, — она, вероятно, бессердечна в этом смысле».
Дождь иссяк,
улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая стекла окна,
с четырехэтажного дома убирали клетки лесов однообразно коренастые рабочие в синих блузах, в смешных колпаках — вполне такие, какими изображает их «Симплициссимус». Самгин
смотрел в окно, курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких мыслей, настраивался лирически.
Смотрел на искривленные, бесконечные, идущие между плетнями, переулки, на пустые, без домов,
улицы,
с громкими надписями: «Московская
улица», «Астраханская
улица», «Саратовская
улица»,
с базарами, где навалены груды лык, соленой и сушеной рыбы, кадки дегтю и калачи; на зияющие ворота постоялых дворов,
с далеко разносящимся запахом навоза, и на бренчащие по
улице дрожки.
— Довольно, довольно! — остановила она
с полуулыбкой, не от скуки нетерпения, а под влиянием как будто утомления от раздражительного спора. — Я воображаю себе обеих тетушек, если б в комнате поселился беспорядок, — сказала она, смеясь, — разбросанные книги, цветы — и вся
улица смотрит свободно сюда!..
Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот дом еще месяц тому назад был серый, запущенный,
с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо
смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась
посмотреть, как ровняют
улицу для бульвара.
Я ждал ночи
с страшной тоской, помню, сидел в нашей зале у окна и
смотрел на пыльную
улицу с деревянными домиками и на редких прохожих.
Дорогой навязавшийся нам в проводники малаец принес нам винограду. Мы пошли назад все по садам, между огромными дубами, из рытвины в рытвину, взобрались на пригорок и, спустившись
с него, очутились в городе. Только что мы вошли в
улицу, кто-то сказал: «
Посмотрите на Столовую гору!» Все оглянулись и остановились в изумлении: половины горы не было.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и
смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно,
с гидом в руках, по стольку-то
улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос
улиц, памятников, да и то ненадолго.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по
улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На
улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам
улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый
с тоской, глядя на эту чистоту. При постройке города не жалели места:
улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно на них
смотреть.
Небольшие светлые окна, заставленные цветами и низенькими шелковыми ширмочками,
смотрели на
улицу с самой добродушной улыбкой, как умеют
смотреть хорошо сохранившиеся старики.
Проснулся я от какого-то шума и спросил, что случилось. Казаки доложили мне, что к фанзе пришло несколько человек удэгейцев. Я оделся и вышел к ним на
улицу. Меня поразила та неприязнь,
с какой они на меня
смотрели.
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что сидит она под окном и видит: по
улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина
с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит:
посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону
улицы.
Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я
с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Все переполошилось; пока мы суетились да ахали,
смотрим — а по
улице скачут драгуны в таких касках и
с лошадиным хвостом сзади.
При этом упреке сестрица
с шумом встает из-за стола, усаживается к окну и начинает
смотреть на
улицу, как проезжают кавалеры, которые по праздникам обыкновенно беснуются
с визитами. Смотрение в окно составляет любимое занятие, которому она готова посвятить целые часы.
Мечта каждого «фалатора» — дослужиться до кучера. Под дождем, в зимний холод и вьюгу
с завистью
смотрели то на дремлющих под крышей вагона кучеров, то вкусно нюхающих табак, чтобы не уснуть совсем: вагон качает, лошади трух-трух,
улицы пусты, задавить некого…
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и
смотрит на
улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?..
Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару
с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, — крикнул брат и, выдернув книгу, побежал по
улице. Я в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек. На последних, торопливо переброшенных страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и девочка, и… какой-то седой старик гуляет
с детыми и
смотрит на внучку
с нежностью и печалью…
Это был высокий, сухой и копченый человек, в тяжелом тулупе из овчины,
с жесткими волосами на костлявом, заржавевшем лице. Он ходил по
улице согнувшись, странно качаясь, и молча, упорно
смотрел в землю под ноги себе. Его чугунное лицо,
с маленькими грустными глазами, внушало мне боязливое почтение, — думалось, что этот человек занят серьезным делом, он чего-то ищет, и мешать ему не надобно.
Если близко к нам подходит курица, кошка — Коля долго присматривается к ним, потом
смотрит на меня и чуть заметно улыбается, — меня смущает эта улыбка — не чувствует ли брат, что мне скучно
с ним и хочется убежать на
улицу, оставив его?
Все они стали
смотреть ежа; на вопросы их Коля объяснил, что еж не его, а что он идет теперь вместе
с товарищем, другим гимназистом, Костей Лебедевым, который остался на
улице и стыдится войти, потому что несет топор; что и ежа, и топор они купили сейчас у встречного мужика.
И вот, наконец, она стояла пред ним лицом к лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча
смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло от боли. О, никогда потом не мог он забыть эту встречу
с ней и вспоминал всегда
с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на
улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то незнакомый ему господин, в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…; от знакомых он отворачивался на
улице — такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за забором. Незнакомец
с удивлением
посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел прямо к ней.
Поравнявшись
с кабаком, они замолчали, точно ехали по зачумленному месту. Родион Потапыч несколько раз волком
посмотрел на кабацкую дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось на расстоянии целой
улицы, пока кабацкий глаз не скрылся из виду.
Избы стояли без дворов:
с улицы прямо ступай на крыльцо. Поставлены они были по-старинному: срубы высокие, коньки крутые, оконца маленькие. Скоро вышла и сама мать Енафа, приземистая и толстая старуха. Она остановилась на крыльце и молча
смотрела на сани.
Отыскать Розанова было довольно трудно. Выйдя от Барсова, он постоял на
улице,
посмотрел на мигавшие фонари и, вздохнув, пошел в то отделение соседней гостиницы, в котором он стоял
с приезда в Москву.
Помада
посмотрел с четверть часа в окна и, увидя прошедшего по
улице человека, стал одеваться.
Человек, ехавший на дрожках, привстал,
посмотрел вперед и, спрыгнув в грязь, пошел к тому, что на подобных
улицах называется «тротуарами». Сделав несколько шагов по тротуару, он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой сцены, прислонясь к заборчику, сидела на корточках старческая женская фигура в ватошнике и
с двумя узелками в белых носовых платках.
Простившись
с Помадою, он завернул за угол и остановился среди
улицы.
Улица, несмотря на ранний час, была совершенно пуста; подслеповатые московские фонари слабо светились, две цепные собаки хрипло лаяли в подворотни, да в окна одного большого купеческого дома тихо и безмятежно
смотрели строгие лики окладных образов, ярко освещенных множеством теплящихся лампад.
— А я всех, именно всех! Скажите мне, Сергей Иванович, по совести только скажите, если бы вы нашли на
улице ребенка, которого кто-то обесчестил, надругался над ним… ну, скажем, выколол бы ему глаза, отрезал уши, — и вот вы бы узнали, что этот человек сейчас проходит мимо вас и что только один бог, если только он есть,
смотрит не вас в эту минуту
с небеси, — что бы вы сделали?
Было уже двадцать минут третьего, а учителя истории не было еще ни слышно, ни видно даже на
улице, по которой он должен был прийти и на которую я
смотрел с сильным желанием никогда не видать его.
Получив подаяние, она сошла
с моста и подошла к ярко освещенным окнам одного магазина. Тут она принялась считать свою добычу; я стоял в десяти шагах. Денег в руке ее было уже довольно; видно, что она
с самого утра просила. Зажав их в руке, она перешла через
улицу и вошла в мелочную лавочку. Я тотчас же подошел к дверям лавочки, отворенным настежь, и
смотрел: что она там будет делать?