Неточные совпадения
Войдя в тенистые сени, он
снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к
кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем году.
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому слово: «да». После чего стал перед ним совершенно непринужденно, не сохраняя того ласкового вида, с каким прежде торопился
снимать с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж
коли тебя бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
Что ж,
коли нам его
снять, судырь, так опять-таки найдем ли тут расчет?
— Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь. Вот до чего довел хмель! Вот какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже такое заведение:
коли позволишь удвоить порцию, так вы готовы так натянуться, что враг Христова воинства не только
снимет с вас шаровары, но в самое лицо вам начихает, так вы того не услышите.
Но это не так легко было сделать теперь, когда
сняли с него веревки и вынули из пасти
кол.
— Ешьте, дружки, Христос с вами. Кушанье у нас легкое, здоровое;
коли и лишнее скушаете — худа не будет! Маслицем деревянным животик помажем — и как рукой
снимет!
—
Коли он сечет с навеса, просто сверху кладет лозу, — ну, тут лежи спокойно, мягко; а ежели он с оттяжкой сечет, — ударит да к себе потянет лозину, чтобы кожу
снять, — так и ты виляй телом к нему, за лозой, понимаешь? Это легче!
— Да вот сумлеваюсь на тебя, что ты всё дрожишь. Ночь мы здесь заночуем, вместе. Постели, окромя той, тут нет, а я так придумал, что с обоих диванов подушки
снять, и вот тут, у занавески, рядом и постелю, и тебе и мне, так чтобы вместе. Потому,
коли войдут, станут осматривать али искать, ее тотчас увидят и вынесут. Станут меня опрашивать, я расскажу, что я, и меня тотчас отведут. Так пусть уж она теперь тут лежит подле нас, подле меня и тебя…
— А
коли ты знаешь, что он подлец, зачем же ты подлецу кланяешься? зачем картуз перед ним
снимаешь?
— Бог с ними,
коли так, —
снять бы ленты! Уступить бы, что уж!..
Только и рассеяния, что если замечают, что какой конь очень ослабел и тюбеньковать не может — снегу копытом не пробивает и мерзлого корня зубом не достает, то такого сейчас в горло ножом
колют и шкуру
снимают, а мясо едят.
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило,
коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою:
коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени не будет; а
коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову с тебя
снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Часто мы видим, что люди не только впадают в грех мысленный, но и преступления совершают — и всё через недостаток ума. Плоть искушает, а ума нет — вот и летит человек в пропасть. И сладенького-то хочется, и веселенького, и приятненького, а в особенности ежели женский пол… как тут без ума уберечись! А
коли ежели у меня есть ум, я взял канфарки или маслица; там потер, в другом месте подсыпал — смотришь, искушение-то с меня как рукой
сняло!
— Да уж теперь нечего горевать-с, — ввязалась вдруг девица Перепелицына, —
коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с, Егор Ильич-с.
Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы маменьку-с, так теперь бы и не плакали-с.
—
Коли так, — сказал Бычура,
снимая почтительно свою шапку, — то мы просим прощения, боярин, что тебя остановили; и если ты точно Юрий Дмитрич Милославский и едешь из Троицы, то не изволь ничего бояться.
— Ну, это не больно кручиновато дело, Полуехт Степаныч. Самому можно помолодеть,
коли понадобится. И нет того проще… Закажи белый плат, чтобы его выткала безвинная девица, да тем платом по семь зорь
снимай с пшеничного колоса росу и мажь ей лицо, а то и обвяжи этим платом. Которое лицо рябое или угриновато, все сгонит росой-то…
— Ладно, прощу,
коли смирение вынесешь, — ответил игумен,
снимая клобук. — А смирение тебе будет монастырский двор подметать, чтобы другие глядели на тебя и казнились… Согласен?
Но, в сущности, повторяю, все эти тревоги — фальшивые. И ежели отрешиться от мысли о начальстве, ежели победить в себе потребность каяться, признаваться и
снимать шапку, ежели сказать себе: за что же начальство с меня будет взыскивать,
коли я ничего не делаю,и ежели, наконец, раз навсегда сознать, что и становые и урядники — все это нечто эфемерное, скоропреходящее, на песце построенное (особливо,
коли есть кому пожаловаться в губернии), то, право, жить можно. Умирать же и подавно ни от кого запрета нет…
Продавец почему-то, глядя на Поликея, не верил, чтобы Поликей мог купить; но Поликей показал ему на пазуху, говоря, что всю лавку его купить может,
коли захочет, и потребовал примерять шубу, помял, потрепал ее, подул в мех, даже провонял от нее, и наконец со вздохом
снял.
— Становой приехал, — сказал Ефимка, — сказывал кучер. Сейчас
снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью,
коли велят итти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.
Мужик. Сечет, батюшка, да как еще… за всякую малость, а чаще без вины. У нее управитель, вишь, в милости. Он и творит что ему любо. Не сними-ко перед ним шапки, так и нивесь что сделает. За версту увидишь, так тотчас шапку долой, да так и работай на жару, в полдень, пока не прикажет надеть, а
коли сердит или позабудет, так иногда целый день промает.
Петр (Акиму). Что ж, дядя Аким,
коли такое дело, тоже женить незачем. Ведь не лапоть, с ноги не
снимешь, хоть бы сноху.
«
Коли бы восьмерку я не
снял, я бы отыгрался».
Осип. Чтоб ни отцу моему, ни матери не увидать царства небесного,
коли вру! К генеральше! От жены ушел! Догоните его, Александра Ивановна! Нет, нет… Всё пропало! И вы несчастная теперь! (
Снимает с плеч ружье.) Она приказала мне в последний раз, а я исполняю в последний раз! (Стреляет в воздух.) Пусть встречает! (Бросает ружье на землю.) Зарежу его, Александра Ивановна! (Перепрыгивает через насыпь и садится на пень.) Не беспокойтесь, Александра Ивановна… не беспокойтесь… Я его зарежу… Не сомневайтесь…
— Одежу самую лучшую дам: и черкеску, и сапоги, хоть жениться. Кормить буду, как князей. А
коли хотят жить вместе — пускай живут в сарае. А колодку нельзя
снять — уйдут. На ночь только
снимать буду. — Подскочил, треплет по плечу. — Твоя хорош, моя хорош!
Выступил из толпы молодой широкоплечий парень, волосом черен, нравом бранчлив и задорен. Всем взял: ростом, дородством, шелко́выми кудрями, взял бы и очами соколиными, да они у Пимена завсегда подбиты бывали. Подошел он к Чапурину, шапку
снял и глядит бирюком —
коли, мол, что не так, так у меня наготове кулак.
Белый с двумя пышными кисточками за отличное поведение шнурок точно терновый венец
колол мою голову. Я бы охотно
сняла его, признавая княжну более достойной носить этот знак отличия, но последняя серьезно запретила мне
снимать шнурок, и я волей-неволей должна была подчиниться.
Другой богатырь,
Кол—ов, действительно обладал силою феноменальною и ночами ходил «переворачивать камни у Владимира». Идеал его был «
снять крепостные вороты и отнести их на себе на Лысую гору», которой тогда еще не угрожал переход в собственность известного в России рода бояр Анненковых. Тогда там слетались простые киевские ведьмы. Но ворот
Кол—ов не
снял, а погиб иным образом.
К примеру взять князя Никиту: хотя он и одного отродья, а слова против него не молвлю; может, по любви к брату да слабости душевной какое касательство до дела этого и имеет, но я первый буду пред тобой его заступником; сам допроси его, после допроса брата, уверен я, что он перед тобой очистится; а
коли убедишься ты воочию, что брат его доподлинно, как я тебе доказываю, виноват кругом, то пусть князь Никита вину свою меньшую с души своей
снимет и казнит перед тобой, государь, крамольника своею рукою.
С него
снимают одежду. Лаилиэ ужасается на худобу своего когда-то сильного красивого тела. Два палача подхватывают это тело за худые ляжки, поднимают и хотят опустить на
кол.
Только и
снимут бревна, как начальству проехать, а обозников в шею; да еще выпорют,
коли вздумают артачиться…
Но если наконец будут напечатаны и все сочинения духовных лиц, писавших о
расколе, составляющие в настоящее время библиографическую редкость, и все, без исключения, сочинения раскольников, и наконец извлечения из всех архивных дел, то и тогда всего этого богатого и разнообразного материала все-таки будет еще недостаточно для того, чтобы основательно изучить
раскол и
снять с него ту темную завесу, которая мешает мыслящим людям знать, что это за явление, двести лет существующее в России и никем из русских еще не разгаданное.