Неточные совпадения
Потом вновь пробился в кучу, напал опять на сбитых
с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на шею, привязал к
седлу и поволок его по всему полю,
снявши с него саблю
с дорогою рукоятью и отвязавши от пояса целый черенок [Черенок — кошелек.]
с червонцами.
Она стригла
седые волосы и ходила дома по двору и по саду
с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь
с головы. Она и сама, просидев пять минут
с гостем, извинится и
снимет.
В Маиле нам дали других лошадей, все таких же дрянных на вид, но верных на ногу, осторожных и крепких. Якуты ласковы и внимательны: они нас буквально на руках
снимают с седел и сажают на них; иначе бы не влезть на
седло, потом на подушку, да еще в дорожном платье.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец,
седой, в очках
с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу,
снял с его носа очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
Гость хрипло засмеялся,
снял с головы белую войлочную шляпу и провел короткой пухлой рукой по своей
седой щетине.
Когда Привалов повернулся, чтобы
снять пальто, он лицом к лицу встретился
с Данилушкой. Старик смотрел на него пристальным, насквозь пронизывающим взглядом. Что-то знакомое мелькнуло Привалову в этом желтом скуластом лице
с редкой
седой бородкой и узкими, маслянисто-черными глазами.
Через несколько минут на биваке закипела та веселая и спешная работа, которая знакома всякому, кому приходилось подолгу бывать в тайге и вести страннический образ жизни. Развьюченные лошади были пущены на волю. Как только
с них
сняли седла, они сперва повалялись на земле, потом, отряхнувшись, пошли на поляну кормиться.
Духоборцы, как квекеры, не
снимают шапки —
с покрытой головой взошел
седой старец к гатчинскому императору.
Серебряный,
с первым появлением разбойников, бросился к царевичу и отвел его коня в сторону; царевич был привязан к
седлу. Серебряный саблею разрезал веревки, помог царевичу сойти и
снял платок, которым рот его был завязан. Во все время сечи князь от него не отходил и заслонял его собою.
Ахилла широко вдохнул в себя большую струю воздуха,
снял с головы черный суконный колпачок и, тряхнув
седыми кудрями,
с удовольствием посмотрел, как луна своим серебряным светом заливает «Божию ниву».
В этой улице его смущал больше всех исправник: в праздники он
с полудня до вечера сидел у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него была обрита, от висков к усам росли
седые баки, — сливаясь
с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей
снимал картуз и почтительно кланялся.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз
с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал на колени старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему,
снял с костей своих лохмотья, положил на камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая
седой головой, лег на спину и, глядя в небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
И стало видно, что в двух шагах от его колес, поперек рельс, лежит,
сняв фуражку
с седой головы, вагоновожатый,
с лицом солдата, он лежит вверх грудью, и усы его грозно торчат в небо. Рядом
с ним бросился на землю еще маленький, ловкий, как обезьянка, юноша, вслед за ним, не торопясь, опускаются на землю еще и еще люди…
Дорогу нам загородила артель бурлаков
с котомками. Палки в руках и грязные лапти свидетельствовали о дальней дороге. Это был какой-то совсем серый народ,
с испитыми лицами, понурым взглядом и неуклюжими, тяжелыми движениями. Видно, что пришли издалека, обносились и отощали в дороге. Вперед выделился сгорбленный
седой старик и,
сняв с головы что-то вроде вороньего гнезда, нерешительно и умоляюще заговорил...
Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи
с нее чепец, украшенный розами;
сняли напудренный парик
с ее
седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около нее. Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухлым ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета; наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна.
Пять человек лесообъездчиков, одетых в серые куртки из толстого фабричного сукна, были подобраны молодец к молодцу и предупреждали малейшее желание Муфеля: садили и
снимали его
с седла, подавали ему фляги
с водкой, сигары, причем каждый раз быстро
снимали с себя мерлушчатые круглые шапки
с зеленым верхом; из них выделялись более других сыновья Прохора Пантелеича.
— Спасибо, господин! Ежели уж вы приглашаете, то я останусь. Надо вот переметы
с седла снять, кое-что в избу внести. Оно хоть, скажем, конь-то у меня во дворе привязан, а все же лучше: народ-то у вас в слободе фартовый, особливо татары.
После всех вошел
седой старик. Очевидно, его
сняли с теплой лежанки собственно для этого случая. Волосы у него были белые, как снег, редкие усы и борода тоже. Рука, опиравшаяся на длинную палку, дрожала. Под другую руку его поддерживал молодой ямщик, вероятно, внук.
Сняв с седой головы своей феску
И почтительно стоя, тогда
Князь Орлов прочитал мне бумагу…
Сняли татары
седло, сбрую. Сел татарин
с красной бородой на лошадь, а другие подсадили Жилина к нему на
седло; а чтобы не упал, притянули его ремнем за пояс к татарину и повезли в горы.
Схватили его татары,
сняли с седел подпруги запасные, закрутили ему руки за спину, завязали татарским узлом, поволокли к
седлу.
Несколько дней спустя, во время того же номера Ольги, когда
с лошади
снимали седло и уздечку для вольного галопа, один из клоунов, кто — не помню [Козлов. Отличный дрессировщик, добрый, смелый человек и хороший товарищ. На эту дурацкую выходку он, не поняв каламбура, был подстрекнут Г., тогдашним киевским львом. (Примеч. А. И. Куприна.)], обратился к публике со следующей репризой...
— Что ж, барин, — сказал он,
снимая шапку
с своих
седых волос и низко кланяясь, — всю ночь
с вами плутали, дорогу искали: хоть бы на косушечку пожаловали. Право, батюшка, ваше сиятельство! А то обогреться не на что, — прибавил он
с подобострастной улыбочкой.
Снял Мартын
с своей
седой головы порыжелый шлык, положил на себя широкий крест и стал творить краткую молитву, а вокруг него, крестяся, вздыхая и охая, зашевелились мужики, и на том самом месте, где бил в груду Мартынов лапоть, высился уже длинный шест и на нем наверху торчал голый коровий череп.
— Горя… я не могу, Горя… не могу ехать так дальше… Каждый шаг лошади отдается мне в рану… Оставь меня… Скачи один… Передай про результат разведки капитану… Я не могу
с тобой… Мне больно, Игорь… Мне смертельно больно…
Сними меня
с седла.
Наугад, помня расположение сарайчика, открытого ими при помощи фонаря-прожектора, Игорь направил туда коня, и в несколько минут они достигли его ветхих, полуразвалившихся стен. В той же абсолютной темноте,
сняв со всевозможными осторожностями
с седла Милицу,
с полубесчувственной девушкой на руках, Игорь ощупью нашел дверь и вошел в сараи.
Мы только к рассвету вернулись домой… Восходящее солнце заливало бледным пурпуром отдаленные высоты, и они купались в этом розовом море самых нежнейших оттенков.
С соседней крыши минарета мулла кричал свою утреннюю молитву… Полусонную
снял меня
с седла Михако и отнес к Барбале — старой грузинке, жившей в доме отца уже много лет.
На нашем дворе стояла коляска, запряженная парою чудесных белых лошадей, а сзади нее крытая арба
с сундуками, узлами и чемоданами. У арбы прохаживался старый
седой горец
с огромными усами и помогал какой-то женщине, тоже старой и сморщенной,
снимать узлы и втаскивать их на крыльцо нашего дома.
Немного погодя, на аллее показался высокий мужчина
с седой бородой и в соломенной шляпе. Поравнявшись
с княгиней, он
снял шляпу и поклонился, и по его большой лысине и острому, горбатому носу княгиня узнала в нем доктора Михаила Ивановича, который лет пять тому назад служил у нее в Дубовках. Она вспомнила, что кто-то ей говорил, что в прошлом году у этого доктора умерла жена, и ей захотелось посочувствовать ему, утешить.
Снимая шапку, довольно поношенную (а это делал он
с товарищем очень часто, в виду каждой церкви, перед которой русский Бертран творил наскоро, слегка, крестные знамения, между тем как смиренник означал их глубоко, протяжно, ударяя себя в грудь),
снимая свою шапку, он обнажал голову, едва окайменную какими-то ощипками
седых волос.
Всадники повернули коней. У ворот монастыря Григорий Семенович бережно
снял с седла княжну Евпраксию и передал ее на руки соскочившему
с лошади Якову Потаповичу.
Уже смеркалось, когда Денисов
с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в
седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки, казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устраивавшие стол из двери. Петя
снял и отдал сушить свое мокрое платье и тотчас же принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.