Неточные совпадения
В нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы рубнуть по снурку тут же, по
телу, сверху, но не посмел, и
с трудом, испачкав руки и топор, после двухминутной возни, разрезал снурок, не касаясь топором
тела, и
снял; он не ошибся — кошелек.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета
с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек
снял с плеч своих огромную, больше его
тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Как только пролетка остановилась, несколько городовых окружили ее и подхватили безжизненное
тело арестанта под мышки и ноги и
сняли его
с пищавшей под ними пролетки.
Несколько мужиков в пустых телегах попались нам навстречу; они ехали
с гумна и пели песни, подпрыгивая всем
телом и болтая ногами на воздухе; но при виде нашей коляски и старосты внезапно умолкли,
сняли свои зимние шапки (дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на
тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не
снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
На площадь приходили прямо
с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало. Бедняки, продававшие
с себя платье и обувь, тут же
снимали их, переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов — в «сменку до седьмого колена», сквозь которую
тело видно…
— Коли он сечет
с навеса, просто сверху кладет лозу, — ну, тут лежи спокойно, мягко; а ежели он
с оттяжкой сечет, — ударит да к себе потянет лозину, чтобы кожу
снять, — так и ты виляй
телом к нему, за лозой, понимаешь? Это легче!
Рубаха на Василье была одна розовая ситцевая, и та в дырах, на ногах ничего не было, но
тело было сильное, здоровое, и, когда котелок
с кашей
снимали с огня, Василий съедал за троих, так что старик-караульщик только дивился на него. По ночам Василий не спал и либо свистал, либо покрикивал и, как кошка, далеко в темноте видел. Paз забрались
с деревни большие ребята трясти яблоки. Василий подкрался и набросился на них; хотели они отбиться, да он расшвырял их всех, а одного привел в шалаш и сдал хозяину.
Как будто
с нее
сняли все покровы до последнего и всенародно вывели ее обнаженною; как будто все эти подлые дыхания, зараженные запахами вина и конюшни, разом охватили ее; как будто она на всем своем
теле почувствовала прикосновение потных рук, слюнявых губ и блуждание мутных, исполненных плотоядной животненности глаз, которые бессмысленно скользят по кривой линии ее обнаженного
тела, словно требуют от него ответа: что такое «la chose»?
Лекарь ничего не ответил и продолжал свистать, а дьякон, покачав головой, плюнул и, развязав шнурочек, которым был подпоясан по своему богатырскому
телу,
снял с этого шнурочка конскую скребницу и щетку и начал усердно и
с знанием дела мыть гриву своего коня, который, гуляя на чембуре, выгибал наружу ладьистую спину и бурливо пенил коленами воду.
Он скидывает полушубок, нога об ногу сапоги,
снимает жилет, перетягивает через голову рубаху и
с выступающими ребрами, голый, дрожа
телом и издавая запах вина, табаку и пота, босыми ногами входит в присутствие, не зная, куда деть обнаженные жилистые руки.
Пусть говорят, а нам какое дело?
Под маской все чины равны,
У маски ни души, ни званья нет, — есть
тело.
И если маскою черты утаены,
То маску
с чувств
снимают смело.
Зачастую калмыка закоченелого
снимают с лошади,
снимают заледеневшее платье, все сшитое шерстью вниз, к голому
телу.
Рассказав не менее ста раз, всем и каждому, счастливое событие со всеми его подробностями, я своими руками стащил волка к старому скорняку и заставил при себе
снять с него шкуру. Я положил волку двадцать четыре дробины под левую лопатку. Волк был необыкновенно велик и сыт; в одной его ноге нашли два железных жеребья, давно заросшие в
теле. Очевидно, что он был стрелян.
Я подошел к кучке. Все, молча и
сняв шапки, смотрели на лежавшие рядом на песке
тела. Иван Платоныч, Стебельков и Венцель тоже были здесь. Иван Платоныч сердито нахмурился, кряхтели отдувался; Стебельков
с наивным ужасом вытягивал из-за его плеча тонкую шею; Венцель стоял, глубоко задумавшись.
Поэтому, когда Арбузов, освободившись от крахмаленной сорочки и
сняв вязаную фуфайку, которую обязательно носят все цирковые, остался голым до пояса, маленький доктор от удовольствия даже потер ладонь о ладонь, обходя атлета со всех сторон и любуясь его огромным, выхоленным, блестящим, бледно-розовым
телом с резко выступающими буграми твердых, как дерево, мускулов.
Караульщикам и Дутлову надо было приказать раза два, чтоб они приступили. Малый же молодой обращался
с Ильичом, как
с бараньей тушей. Наконец, отрубили веревку,
сняли тело и покрыли. Становой сказал, что завтра приедет лекарь, и отпустил народ.
Меня
сняли с коня, бледного, чуть дышавшего. Я весь дрожал, как былинка под ветром, так же как и Танкред, который стоял, упираясь всем
телом назад, неподвижно, как будто врывшись копытами в землю, тяжело выпуская пламенное дыхание из красных, дымящихся ноздрей, весь дрожа, как лист, мелкой дрожью и словно остолбенев от оскорбления и злости за ненаказанную дерзость ребенка. Кругом меня раздавались крики смятения, удивления, испуга.
Он улыбался своими маленькими глазками. И она тоже улыбалась, волнуясь от мысли, что этот человек может каждую минуту поцеловать ее своими полными, влажными губами, и что она уже не имеет права отказать ему в этом. Мягкие движения его пухлого
тела пугали ее, ей было и страшно и гадко. Он встал, не спеша
снял с шеи орден,
снял фрак и жилет и надел халат.
Потом она
сняла с себя цветы и опять собрала волосы высоким узлом, облекла свое
тело тонкой одеждой и застегнула ее на левом плече золотой пряжкой.
Никитишна сама и мерку для гроба
сняла, сама и постель Настину в курятник вынесла, чтоб там ее по три ночи петухи опели… Управившись
с этим, она снаружи того окна, в которое вылетела душа покойницы, привесила чистое полотенце, а стакан
с водой
с места не тронула. Ведь души покойников шесть недель витают на земле и до самых похорон прилетают на место, где разлучились
с телом. И всякий раз душа тут умывается, утирается.
Однажды
с почтового поезда
сняли безбилетного пассажира, и это было праздником для скучающего жандарма. Он подтянулся, шпоры звякнули отчетливо и свирепо, лицо стало сосредоточенно и зло, — но счастье было непродолжительно. Пассажир заплатил деньги и торопливо, ругаясь, вернулся в вагон, а сзади растерянно и жалко тренькали металлические кружки, и над ними расслабленно колыхалось обессилевшее
тело.
«Гармония — вот жизнь; постижение прекрасного душою и сердцем — вот что лучше всего на свете!» — повторял я его последние слова,
с которыми он вышел из моей комнаты, — и
с этим заснул, и спал, видя себя во сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым все девы и юные жены стыдливо
снимали покрывала, обнажая красы своего
тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто на голове, кто на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
Снимает с него мундир, сапоги, кепи и также быстро надевает все это на свое собственное мокрое
тело и белье.
Приехал поезд в Куачендзы, Вдруг многие из «раненых» скинули
с себя повязки, вылезли из вагона и спокойно разошлись в разные стороны. Повязки были наложены на здоровое
тело!.. Один подполковник,
с густо забинтованным глазом, сообщил доктору, что он ранен снарядом в роговую оболочку. Доктор
снял повязку, ожидая увидеть огромную рану. Глаз совсем здоровый.
Пишут, что один мурза, по имени Кандаул, хотел
снять броню
с мертвого, но из
тела, уже оцепенелого, вдруг хлынула свежая кровь. Злобные татары, положив
тело Ермака Тимофеевича на рундук, стали метать в него стрелы.
В это смутное время не я ли
с Василием Никифоровым и прочими боярами и степенными посадниками молил князя
снять осаду
с города и дозволить нам, сирым, похоронить по христианскому обряду
тела павших братий наших.
В это смутное время не я ли
с Василием Никифоровым и прочими боярами и степенными посадниками молил князя
снять осаду
с города и дозволить нам, сирым, похоронить по христианскому обряду
тела павших братии наших.
Шинели и амуниция сброшены, иные
сняли и пояса, но жара даёт себя знать: пот льётся градом
с загорелых лиц, смочил усы, бороды, рубахи прилипли к
телу и, как говорится, «хоть выжми».
Он находился в таком настроении, что говорил бы еще очень долго, но, к счастью, послышался голос кучера. Пришли наши лошади. Мы сели в коляску, и Сорок Мучеников,
сняв шапку, подсадил нас обоих и
с таким выражением, как будто давно уже ждал случая, чтобы прикоснуться к нашим драгоценным
телам.
— А не
с приказчиками у лавок курю! — вскрикнул вдруг, откидываясь всем
телом назад, Туберозов и
с этим словом, постучав внушительно пальцем по своей ладони, добавил: — Ступай к своему месту, да смотри за собою. —
С этим отец протопоп стал своею большущею ногою на соломенный стул и начал бережно
снимать рукою желтенькую канареечную клетку.
С него
снимают одежду. Лаилиэ ужасается на худобу своего когда-то сильного красивого
тела. Два палача подхватывают это
тело за худые ляжки, поднимают и хотят опустить на кол.
Денисов
с мрачным лицом,
сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме
тело Пети Ростова.
Теплые лучи, освещая и согревая
тело, как будто
снимают суровость
с души, дают усиленную ясность уму и ту приуготовительную теплоту сердцу, при которой человек становится чутче к призывам добра. Согретый и освещенный, он как бы гнушается темноты и холода сердца и сам готов осветить и согреть в сумрачной тени зимы цепенеющего брата.