Неточные совпадения
—
Слава те, господи! кажется, забыл про горчицу! — говорили они,
снимая шапки и набожно крестясь на колокольню.
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал князь, — а чтоб
идти к вам жить — не
пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки
снимаете, снох портите! А вот
посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
«Экая досада, ― думал Левин, со вздохом
снимая одну перчатку и расправляя шляпу. ― Ну, зачем я
иду? ну, что мне с ними говорить?»
— Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого не победил, а только сапоги
снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся,
иди в салон чай скверный пить. То ли дело дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь, не торопишься.
Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подходил лет сорока человек, живой, смуглой наружности. На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его,
сняв шапки,
шли двое нижнего сословия, —
шли, разговаривая и о чем-то с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой мужик; другой, в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
В это время, когда экипаж был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка, набожно
снявши шляпу, рассматривали, кто, как, в чем и на чем ехал, считая числом, сколько было всех и пеших и ехавших, а барин, приказавши им не признаваться и не кланяться никому из знакомых лакеев, тоже принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках: за гробом
шли,
снявши шляпы, все чиновники.
Проходивший поп
снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка
пошла прыгать по камням.
— Успокойтесь, маменька, — отвечала Дуня,
снимая с себя шляпку и мантильку, — нам сам бог
послал этого господина, хоть он и прямо с какой-то попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все, что он уже сделал для брата…
Она вошла, едва переводя дух от скорого бега,
сняла с себя платок, отыскала глазами мать, подошла к ней и сказала: «
Идет! на улице встретила!» Мать пригнула ее на колени и поставила подле себя.
— До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, — выл тот же женский голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки
сняли.
Пошла я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и грех вышел! Мещаночка, батюшка, наша мещаночка, подле живет, второй дом с краю, вот тут…
Чтоб не думать, он
пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом,
снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Папироса погасла. Спички пропали куда-то. Он лениво поискал их, не нашел и стал
снимать ботинки, решив, что не
пойдет в спальню: Варвара, наверное, еще не уснула, а слушать ее глупости противно. Держа ботинок в руке, он вспомнил, что вот так же на этом месте сидел Кутузов.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди,
снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом»
идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника
снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Дуняша, всхлипывая,
снимала шляпку с ее пышных волос, и когда
сняла — Алина встала на ноги, растрепанная так, как будто долго
шла против сильного ветра.
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они
шли гуськом друг за другом, и никто из них не
снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая губы, оглядывалась по сторонам, измеряя поля; правая бровь ее была поднята выше левой, казалось, что и глаза смотрят различно.
Сняв фуражку, он
пошел очень быстро, спрашивая...
— Куда они
идут? — шепотом спросила Варвара, прижимаясь к Самгину; он посторонился, глядя, как пожарные,
сняв с телеги лома,
пошли на баррикаду. Застучали частые удары, затрещало, заскрипело дерево.
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую воду реки. Когда Варавка,
сняв шляпу,
шел со станции, ветер забросил бороду на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой голове Варавки сходство с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Снял шапку, перекрестился на храм Василия Блаженного и торопливо
пошел прочь.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и,
сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая
шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
— Я больше не могу, — сказал он,
идя во двор. За воротами остановился,
снял очки, смигнул с глаз пыльную пелену и подумал: «Зачем же он… он-то зачем
пошел? Ему — не следовало…
Иван поднял руку медленно, как будто фуражка была чугунной; в нее насыпался снег, он так, со снегом, и надел ее на голову, но через минуту снова
снял, встряхнул и
пошел, отрывисто говоря...
У дуги
шел, обнажив лысую голову, широкоплечий, бородатый извозчик, часть вожжей лежала на плече его, он смотрел под ноги себе, и все люди, останавливаясь,
снимали пред ним фуражки, шляпы.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома
снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных
шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
—
Иди,
пошли мне Дуняшу, — настойчиво повторила она, готовясь
снять блузку.
Химка. Не знаю какой, не знаю. Батюшки, страсти! Говорит, знакомые
послали, барышням мерку
снимать, мерку
снимать.
— Брось сковороду,
пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос,
пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены
снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли,
послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и
снимать с себя сапоги, спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам, на пароходах, потом…
Она стригла седые волосы и ходила дома по двору и по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не
шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и
снимет.
Она быстро опять
сняла у него фуражку с головы; он машинально обеими руками взял себя за голову, как будто освидетельствовал, что фуражки опять нет, и лениво
пошел за ней, по временам робко и с удивлением глядя на нее.
Время
сняло с вас много оков, наложенных лукавой и грубой тиранией:
снимет и остальные, даст простор и свободу вашим великим, соединенным силам ума и сердца — и вы открыто
пойдете своим путем и употребите эту свободу лучше, нежели мы употребляем свою!
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала,
сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах
пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Мы видели, однако ж, что хижины были обмазаны глиной, не то что в Гамильтоне; видно, зима не шутит здесь; а теперь пока было жарко так, что мы
сняли сюртуки и
шли в жилетах, но все нестерпимо, хотя солнце клонилось уже к западу.
Дорога
пошла в гору. Жарко. Мы
сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
Наши, то есть Посьет и Гошкевич, собрались
идти на гору посмотреть виды, попытаться, если можно,
снять их; доктор тоже ушел, вероятно, искать немцев.
Мы
шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу,
снял с его носа очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
— Прикажу
снять;
слава Богу, кузнецы есть, — сказал частный и, опять раздув щеки,
пошел к двери, медленно выпуская воздух.
Он
снял сапоги и босиком
пошел по коридору к ее двери, рядом с комнатой Матрены Павловны.
— Видно, устыдился офицер, — закричала она, чтобы быть слышной из-за грохота колес Нехлюдову. — С Бузовкина
сняли наручники. Он сам несет девочку, и с ними
идет Катя и Симонсон и вместо меня Верочка.
Нехлюдов вернулся в суд,
снял пальто и
пошел наверх. В первом же коридоре он встретил Фанарина. Он остановил его и сказал, что имеет до него дело. Фанарин знал его в лицо и по имени и сказал, что очень рад сделать всё приятное.
Нехлюдов сидел в первом ряду на своем высоком стуле, вторым от края, и,
снимая pince-nez, смотрел на Маслову, и в душе его
шла сложная и мучительная работа.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, доктор… Я не буду делать особенных приглашений вашему философу, но готова держать пари, что он будет на нашем бале… Слышите — непременно!
Идет пари? Я вам вышью феску, а вы мне… позвольте, вы мне подарите ту статуэтку из терракоты, помните, — ребенка, который
снимает с ноги чулок и падает. Согласны?
Старик неудержимо болтал всю дорогу, пока они
шли от избы старосты Дорони до мельничного флигелька; он несколько раз от волнения
снимал и надевал шапку. У Бахарева дрогнуло сердце, когда он завидел наконец ту кровлю, под которой жила его Надя, — он тяжело дышал и чувствовал, как у него дрожат ноги.
— Да, да… Сегодня метла, завтра метла, послезавтра метла. Господи! да вы с меня последнюю рубашку
снимете. Что ты думаешь: у меня золотые горы для вас… а?.. Горы?.. С каким ты мешком давеча
шел по двору?
Он расписался, я эту подпись в книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться в мундир
идет, прибежал в свою спальню, взял двухствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю,
снял с правой ноги сапог, ружье упер в грудь, а ногой стал курок искать.
— Ну, теперь пойдемте мыться, — сурово сказал Петр Ильич. — Положите деньги на стол али суньте в карман… Вот так,
идем. Да
снимите сюртук.
Как бы сговорившись, мы все разом
сняли с себя котомки. Чжан Бао и Чан Лин выворотили пень, выбросили из-под него камни и землю, а мы с Дерсу стащили туда кости. Затем прикрыли их мхом, а сверху наложили тот же пень и
пошли к реке мыться.
Когда взошло солнце, мы
сняли палатки, уложили нарты, оделись потеплее и
пошли вниз по реке Ляоленгоузе, имеющей вид порожистой горной речки с руслом, заваленным колодником и камнями. Километров в 15 от перевала Маака Ляоленгоуза соединяется с другой речкой, которая течет с северо-востока и которую удэгейцы называют Мыге. По ней можно выйти на реку Тахобе, где живут солоны. По словам Сунцая, перевал там через Сихотэ-Алинь низкий, подъем и спуск длинные, пологие.
В особенности много неприятностей испытывает тот, кто
идет впереди: ему то и дело приходится
снимать паутину с лица или сбрасывать паука, уцепившегося за нос.