Неточные совпадения
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по
столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще
собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.
Войдя в его великолепную квартиру
собственного дома с огромными растениями и удивительными занавесками в окнах и вообще той дорогой обстановкой, свидетельствующей о дурашных, т. е. без труда полученных деньгах, которая бывает только у людей неожиданно разбогатевших, Нехлюдов застал в приемной дожидающихся очереди просителей, как у врачей, уныло сидящих около
столов с долженствующими утешать их иллюстрированными журналами.
На
столе лежала записка: «Истребляю свою жизнь своею
собственною волей и охотой, чтобы никого не винить».
Раз случилось, что Федор Павлович, пьяненький, обронил на
собственном дворе в грязи три радужные бумажки, которые только что получил, и хватился их на другой только день: только что бросился искать по карманам, а радужные вдруг уже лежат у него все три на
столе.
Какие они им подносят перспективные виды
собственных комнат с щеткой на правом плане, грядкой сору на вылощенном полу, желтым самоваром на
столе возле окна и самим хозяином, в халате и ермолке, с ярким бликом света на щеке!
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую руку губернатора, то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства
собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к концу
стола развеселяется, начинает улыбаться во все стороны (в направлении губернатора он с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного пола, украшения нашей планеты, по его словам.
И чудится пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы, не спит ли), что уже не небо в светлице, а его
собственная опочивальня: висят на стене его татарские и турецкие сабли; около стен полки, на полках домашняя посуда и утварь; на
столе хлеб и соль; висит люлька… но вместо образов выглядывают страшные лица; на лежанке… но сгустившийся туман покрыл все, и стало опять темно.
По возвращении на родину его тоже сопровождали злые духи: в его квартире все предметы —
столы, стулья, подсвечники, горшки и бутылки — жили своей
собственной жизнью, передвигались, стучали, летали из угла в угол.
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе, была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и доктор Кочетов. Галактион подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В большой столовой во всю стену был поставлен громадный
стол, а на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина был
собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
Здесь, на каторге, он сам построил себе избу, делает ведра,
столы, неуклюжие шкапы. Умеет делать всякую мебель, но только «про себя», то есть для
собственной надобности. Сам никогда не дрался и бит не бывал; только когда-то в детстве отец высек его за то, что горох стерег и петуха впустил.
Вышла нахмуренная, маленькая, курносая Нина. Сохраняя на лице сердитое выражение и сопя от стыда, от сознания своей
собственной неловкости и от усилий, она неуклюже влезла на
стол. Доктор, щурясь через пенсне и поминутно роняя его, произвел осмотр.
С нетерпеливым жестом бросил он газету на
стол, энергически стукнув палочкой, к которой она была прикреплена, и, пылая
собственным достоинством, весь красный от пунша и от амбиции, в свою очередь уставился своими маленькими воспаленными глазками на досадного старика.
И вот книги лежат уже девять месяцев на этажерке, и Гайнан забывает сметать с них пыль, газеты с неразорванными бандеролями валяются под письменным
столом, журнал больше не высылают за невзнос очередной полугодовой платы, а сам подпоручик Ромашов пьет много водки в собрании, имеет длинную, грязную и скучную связь с полковой дамой, с которой вместе обманывает ее чахоточного и ревнивого мужа, играет в штосс и все чаще и чаще тяготится и службой, и товарищами, и
собственной жизнью.
Лакеи генеральши, отправив парадный на серебре
стол, но в сущности состоящий из жареной печенки, пескарей и кофейной яичницы, лакеи эти, заморив
собственный свой голод пустыми щами, усаживаются в своих ливрейных фраках на скамеечке у ворот и начинают травить пуделем всех пробегающих мимо собак, а пожалуй, и коров, когда тех гонят с поля.
В тот самый день, как пришел к нему капитан, он целое утро занимался приготовлением себе для
стола картофельной муки, которой намолов
собственной рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая, как у Исава, густым волосом.
— Пришел на кухню и положил вот это на
стол. «Передайте, говорит, вашей барыне. Но только, говорит, в ихние
собственные руки». Я спрашиваю: от кого? А он говорит: «Здесь все обозначено». И с теми словами убежал.
— Вот как-с!.. Но все-таки, по-моему, это нехорошо, — наш сапог гораздо лучше и благороднее, — произнес частный пристав и мельком взглянул на
собственный сапог, который был весьма изящен: лучший в то время сапожник жил именно в части, которою заведовал частный пристав. — У меня есть картина-с, — продолжал он, — или, точнее сказать, гравюра, очень хорошая, и на ней изображено, что греки или римляне, я уж не знаю, обедают и не сидят, знаете, по-нашему, за
столом, а лежат.
У стены, по обе стороны ломберного
стола, сидели Иван Тимофеич и Прудентов, а у окна — Очищенный, приведший с собой из редакции"Краса Демидрона"нашего
собственного корреспондента, совсем безумного малого, который сидел вытараща глаза и жевал фиалковый корень.
К сожалению, этот карась был, по недоразумению, изжарен в сметане, в каковом виде и находится ныне на
столе вещественных доказательств (секретарь подходит к
столу, поднимает сковороду с загаженным мухами карасем и говорит: вот он!); но если б он был жив, то, несомненно, в видах смягчения
собственной вины, пролил бы свет на это, впрочем, и без того уже ясное обстоятельство.
Когда я проснулся, на
столе у меня лежал только что отпечатанный нумер «Красы Демидрона», в котором «наш
собственный корреспондент» отдавал подробный отчет о вчерашнем празднестве. Привожу этот отчет дословно.
С утра до вечера корпел он за письменным
столом, критикуя распоряжения покойной и даже фантазируя, так что за хлопотами, мало-помалу, запустил и счеты по
собственному хозяйству.
За все эти послуги он имеет готовый
стол и возможность с утра до вечера оставаться в хорошо натопленных и роскошно убранных салонах своего патрона и, сверх того, от времени до времени, пользуется небольшими подачками, которые он, впрочем, принимает с большим чувством
собственного достоинства.
Спокойствие, тишина, простор, тепло, настоящий письменный
стол,
собственные постели, домашняя кухня, пироги…
Княгиня не успела договорить своей тихой речи, как тяжелая малахитовая щетка взвилась со
стола, у которого стоял князь, и молодой Михайлушка, зорко следивший за движениями своего грозного владыки, тяжело грохнулся к ногам княгини, защитив ее
собственным телом от направленного в ее голову смертельного удара.
Елпидифор Мартыныч вышел прописать рецепт и только было уселся в маленькой гостиной за круглый
стол, надел очки и закинул голову несколько вправо, чтобы сообразить, что собственно прописать, как вдруг поражен был неописанным удивлением: на одном из ближайших стульев он увидел стоявшую, или, лучше оказать, валявшуюся свою
собственную круглую шляпенку, которую он дал Николя Оглоблину для маскарада.
На
столе лежали опресноки и зажаренная на
собственном сале каширная овца, приправленная чесноком.
Я смотрел на Гро с приятным чувством безопасности. Мне было интересно, узнает ли он меня. Я сел за
стол, бывший по соседству с его
столом, и нарочно громко потребовал холодного пунша, чтобы Гро обратил на меня внимание. Действительно, старый шкипер, как ни был увлечен
собственными повествованиями, обернулся на мой крик и печально заметил...
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за
стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством
собственного достоинства сели за
столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
На том же дворе под прямым углом к старому дому стоял так называемый новый флигель, в котором в трех комнатах проживала мать владельца, добродушная старушка Вера Александровна. Она появлялась за домашний общий
стол, но, кроме того, пользуясь доходами небольшого болховского имения, варила
собственное сахарное и медовое варенье, которым чуть не ежедневно угощала многочисленных внуков, имена которых решаюсь выставить в порядке по возрасту: Николай, Наталья, Петр, Александр, Екатерина, Иван, Анна.
Затруднительные задачи Гульч усердно проверял
собственным вычислением, и в рабочие уроки я не могу его себе представить иначе, как сидящим за учительским
столом с откинутыми на лысеющую голову очками, машинально посасывающим потухающую фарфоровую трубку с отливом и нагибающимся по близорукости к бумаге или грифельной доске.
Милости боярыни к виновной девушке вводили всю домашнюю челядь в недоумение. У многих зашевелилась мысль подслужиться по поводу этой истории барыне и поустроить посредством этой подслуги свое
собственное счастье. Любимый повар Марфы Андревны первый сделал на этот предмет первую пробу. В один вечер, получивши приказание насчет завтрашнего
стола, он прямо осмелился просить у Плодомасовой позволения жениться на этой девушке.
За коротковским
столом, растопырив локти и бешено строча пером, сидел своей
собственной персоной Кальсонер.
— Он велел подать чаю и сел с ними подле
стола; народу было много всякого; за тем же
столом, где сидел Печорин, сидел также какой-то молодой человек во фраке, не совсем отлично одетый и куривший
собственные пахитосы к великому соблазну трактирных служителей.
— Так неужто же знал-с? Неужто знал! О, порода — Юпитеров наших! У вас человек все равно, что собака, и вы всех по своей
собственной натуришке судите! Вот вам-с! Проглотите-ка! и он с бешенством стукнул по
столу кулаком, но тотчас же сам испугался своего стука и уже поглядел боязливо.
1) Мои
собственные деньги, девятьсот шестьдесят фунтов золотом, что под левой задней ножкой
стола, подняв доску, — всем поровну и без исключения».
Приехал он в С. утром и занял в гостинице лучший номер где весь пол был обтянут серым солдатским сукном и была на
столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита. Швейцар дал ему нужные сведения: фон Дидериц живет на Старо-Гончарной улице, в
собственном доме, — это недалеко от гостиницы, живет хорошо, богато, имеет своих лошадей, его все знают в городе. Швейцар выговаривал так: Дрыдыриц.
Стол стоял в простенке между окон, за ним сидело трое: Григорий и Матрёна с товаркой — пожилой, высокой и худой женщиной с рябым лицом и добрыми серыми глазами. Звали её Фелицата Егоровна, она была девицей, дочерью коллежского асессора, и не могла пить чай на воде из больничного куба, а всегда кипятила самовар свой
собственный. Объявив всё это Орлову надорванным голосом, она гостеприимно предложила ему сесть под окном и дышать вволю «настоящим небесным воздухом», а затем куда-то исчезла.
Чужие люди были дома. На
столе горела свеча, хотя они ничего не работали. Один лежал на постели и, пуская кольца дыма, задумчиво следил за его завитками, видимо, связывая с ними длинные нити
собственных дум. Другой сидел против камелька и тоже вдумчиво следил, как перебегали огни по нагоревшему дереву.
Удружил!» и к этим двум восклицаниям пьяненько прибавлял еще: «бал-дар-рю! балдарю, советник!.. балдарю!..» Толпа состольников наперерыв стремилась удостоиться чести и удовольствия чокнуться с блистательным бароном, который горячо потрясал чрез
стол руку красноречивого спикера, не упустившего, при виде протянутой к нему баронской длани, предварительно обтереть салфеткой свою
собственную, чересчур уже запотелую (от усердия) руку.
— И так далее! — подшепнул, на дальнем конце
стола, одному из своих соседей привилегированный губернский остряк и философ, тучно упитанный и праздно проживающий Подхалютин. Известно ведь, еще по традициям былого времени, что каждый губернский город необходимо должен иметь своего
собственного, местного остряка и философа, который уж так полагается тут словно бы по штату.
Поручик, юный годами и опытностью, хотя и знал, что у русских мужиков есть обычай встречать с хлебом и солью, однако полагал, что это делается не более как для проформы, вроде того, как подчиненные являются иногда к начальству с ничего не значащими и ничего не выражающими рапортами; а теперь, в настоящих обстоятельствах, присутствие этого
стола с этими стариками показалось ему даже, в некотором смысле, дерзостью: помилуйте, тут люди намереваются одной
собственной особой, одним своим появлением задать этому мужичью доброго трепету, а тут вдруг, вовсе уж и без малейших признаков какого бы то ни было страха, выходят прямо перед ним, лицом к лицу, два какие-то человека, да еще со своими поднесениями!
Сборы были не долгие, и часа через полтора Хвалынцев уже переехал на квартиру Свитки. Он решил себе, что во всяком случае надо поехать к Стрешневым. Пришла было ему мысль заменить
собственное посещение письмом, и он даже сел к
столу и принялся за писание, но дело как-то не клеилось.
Это существеннее всего способствовало облегчению ящиков
стола и
собственного их духа.
Устыдившись, Теркин поспешно расстегнул ремни пледа, отпер чемоданчик, достал ночную рубашку и туфли, положил подушку полового в один конец дивана, а под нее чемоданчик, прикрыл все пледом, разделся совсем, накинул на ноги пальто, поставил около себя свечу на
стол и
собственные спички с парой папирос и задул свечу.
Фундаментальная, научная библиотека помещалась наверху, а тут на
столах были разложены все выходившие в России журналы и газеты, выдавалась студентам беллетристика, публицистика и ходовые в студенчестве книги для
собственного чтения, а не для научной работы.
И потом, в ее муже есть что-то новое. Оставить его в покое; только бы знал свою роль в доме. Не оставаться с ним за
столом, а при посторонних пропускать мимо ушей его купеческое «извольте видеть». Теперь она с
собственным большим состоянием. Какой муж сделал бы это так джентльменски? Палтусов был прав.
На лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную дочку за хорошего человека и теперь со спокойною совестью может раскладывать пасьянс; дочь ее, небольшая полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным лицом, поставив локти на
стол, читала книгу; судя по глазам, она не столько читала, сколько думала свои
собственные мысли, которых не было в книге.
Ендовы переварного меда возвышались на
столе для всех, а владыку новгородского Иоанн угощал из
собственного поставца.
Сперва он занимал казначейскую должность и надзирал за шитьем казенных мундиров; затем заседал за обер-прокурорским
столом в святейшем синоде, «дабы слушанием, читанием и
собственным сочинением текущих резолюций навыкам быть способным и искусным к сему месту», — как сказано в указе синоду.
У нее не было времени сосредоточиться, задуматься не только над пестрой волной новых лиц, хлынувших на нее, но даже над своим
собственным мужем, которого она видела только за обедом или перед сном, и даже в первом случае очень редко с глазу на глаз, так как почти ежедневно за
столом являлся Петр Андреевич Клейнмихель и еще несколько приглашенных.