Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться
на такую честь», — он вдруг упал
на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим!
согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
И потому, решив
разделить приданое
на две части, большое и малое приданое, княгиня
согласилась сделать свадьбу до поста.
Доктор
согласился быть моим секундантом; я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять
на том, чтобы
дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.
«Ни за что не
соглашусь! — говорил Грушницкий, — он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое…» — «Какое тебе
дело? — отвечал капитан, — я все беру
на себя.
Предметом став суждений шумных,
Несносно (
согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком,
Или печальным сумасбродом,
Иль сатаническим уродом,
Иль даже демоном моим.
Онегин (вновь займуся им),
Убив
на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга
Без службы, без жены, без
дел,
Ничем заняться не умел.
— Какое мне
дело, что вам в голову пришли там какие-то глупые вопросы, — вскричал он. — Это не доказательство-с! Вы могли все это сбредить во сне, вот и все-с! А я вам говорю, что вы лжете, сударь! Лжете и клевещете из какого-либо зла
на меня, и именно по насердке за то, что я не
соглашался на ваши вольнодумные и безбожные социальные предложения, вот что-с!
И ведь
согласился же он тогда с Соней, сам
согласился, сердцем
согласился, что так ему одному с этаким
делом на душе не прожить!
— Но, государи мои, — продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом, густую струю табачного дыму, — я не смею взять
на себя столь великую ответственность, когда
дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак, я
соглашаюсь с большинством голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками — отражать.
«Приходится
соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое: раньше революция
на испанский роман с приключениями похожа была,
на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится
делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно, есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
— Очень хорошо, что канительное
дело это
согласились прекратить, разоряло оно песоченских мужиков-то. Староста песоченский здесь, в тюрьме сидит, земский его закатал
на месяц, нераспорядителен старик. Вы, ваше благородие, не беспокойтесь, я в Песочном — лицо известное.
— Да ведь я говорю!
Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил
дело, хоть и разбойник. У вас, говорит,
на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и сказал...
— Ой, не доведет нас до добра это сочинение мертвых праведников, а тем паче — живых. И ведь делаем-то мы это не по охоте, не по нужде, а — по привычке, право, так! Лучше бы
согласиться на том, что все грешны, да и жить всем в одно грешное, земное
дело.
— Конечно, смешно, —
согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным словом мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне вижу, что людей, не умеющих управлять жизнью, никому не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный, взглянут
на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно:
на службу, в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским
делам.
Он прав, во всем прав: за что же эта немая и глухая разлука? Она не может обвинить его в своем «падении», как «отжившие люди» называют это… Нет! А теперь он пошел
на жертвы до самоотвержения, бросает свои
дела,
соглашается… венчаться! За что же этот нож, лаконическая записка, вместо дружеского письма, посредник — вместо самой себя?
— А что именно, я и до сих пор не знаю. Но что-то другое, и, знаешь, даже весьма порядочное; заключаю потому, что мне под конец стало втрое при нем совестнее. Он
на другой же
день согласился на вояж, без всяких слов, разумеется не забыв ни одной из предложенных мною наград.
Шагов сотню поручик очень горячился, бодрился и храбрился; он уверял, что «так нельзя», что тут «из пятелтышки», и проч., и проч. Но наконец начал что-то шептать городовому. Городовой, человек рассудительный и видимо враг уличных нервностей, кажется, был
на его стороне, но лишь в известном смысле. Он бормотал ему вполголоса
на его вопросы, что «теперь уж нельзя», что «
дело вышло» и что «если б, например, вы извинились, а господин
согласился принять извинение, то тогда разве…»
— Конечно, я должен бы был тут сохранить секрет… Мы как-то странно разговариваем с вами, слишком секретно, — опять улыбнулся он. — Андрей Петрович, впрочем, не заказывал мне секрета. Но вы — сын его, и так как я знаю ваши к нему чувства, то
на этот раз даже, кажется, хорошо сделаю, если вас предупрежу. Вообразите, он приходил ко мне с вопросом: «Если
на случай,
на днях, очень скоро, ему бы потребовалось драться
на дуэли, то
согласился ль бы я взять роль его секунданта?» Я, разумеется, вполне отказал ему.
Потом он поверил мне, что он, по распоряжению начальства, переведен
на дальнюю станцию вместо другого смотрителя, Татаринова, который поступил
на его место; что это не согласно с его семейными обстоятельствами, и потому он просил убедительно Татаринова выйти в отставку, чтоб перепроситься
на прежнюю станцию, но тот не
согласился, и что, наконец, вот он просит меня ходатайствовать по этому
делу у начальства.
Они начали с того, что «так как адмирал не
соглашается остаться, то губернатор не решается удерживать его, но он предлагает ему
на рассуждение одно обстоятельство, чтоб адмирал поступил сообразно этому, именно: губернатору известно наверное, что
дней чрез десять, и никак не более одиннадцати, а может быть и чрез семь, придет ответ, который почему-то замедлился в пути».
Адмирал не взял
на себя труда догадываться, зачем это, тем более что японцы верят в счастливые и несчастливые
дни, и
согласился лучше поехать к ним, лишь бы за пустяками не медлить, а заняться
делом.
Адмирал
согласился прислать два вопроса
на другой
день,
на бумаге, но с тем, чтоб они к вечеру же ответили
на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими друзьями.
На третий
день однако все
согласились принять предлагаемые условия и пришли к Нехлюдову объявить решение всего общества.
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что
согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности
разделял доктор, и они вдвоем едва тащили
на себе тяжесть светского ига.
— У меня есть до вас большая просьба. Я уеду надолго, может быть,
на год. Если бы вы
согласились помогать Илье Гаврилычу в нашем
деле, я был бы совершенно спокоен за все. Мне необходимо такое доверенное лицо,
на которое я мог бы положиться как
на самого себя.
Привалову тоже нужно было привести в порядок кой-какие
дела на мельнице, и он
согласился подождать до первого зимнего пути.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко
на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не
согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот
день газете.
Около устья Уленгоу жил удэгеец Сунцай. Это был типичный представитель своего народа. Он унаследовал от отца шаманство. Жилище его было обставлено множеством бурханов. Кроме того, он славился как хороший охотник и ловкий, энергичный и сильный пловец
на лодках по быстринам реки.
На мое предложение проводить нас до Сихотэ-Алиня Сунцай охотно
согласился, но при условии, если я у него простою один
день.
После чая я объявил, что пойду дальше. Ли Тан-куй стал уговаривать меня, чтобы я остался еще
на один
день, обещал заколоть чушку и т.д. Дерсу в это время подмигнул мне, чтобы я не
соглашался. Тогда Ли Тан-куй начал навязывать своего проводника, но я отказался и от этих услуг. Как ни хитрил Ли Тан-куй, но обмануть ему нас так и не удалось.
Конечно, и то правда, что, подписывая
на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха
делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы
согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Кирила Петрович
согласился ей о том не говорить, но решился не тратить времени и назначил быть свадьбе
на другой же
день.
Это
дело казалось безмерно трудным всей канцелярии; оно было просто невозможно; но
на это никто не обратил внимания, хлопотали о том, чтоб не было выговора. Я обещал Аленицыну приготовить введение и начало, очерки таблиц с красноречивыми отметками, с иностранными словами, с цитатами и поразительными выводами — если он разрешит мне этим тяжелым трудом заниматься дома, а не в канцелярии. Аленицын переговорил с Тюфяевым и
согласился.
Витберг купил для работ рощу у купца Лобанова; прежде чем началась рубка, Витберг увидел другую рощу, тоже Лобанова, ближе к реке, и предложил ему променять проданную для храма
на эту. Купец
согласился. Роща была вырублена, лес сплавлен. Впоследствии занадобилась другая роща, и Витберг снова купил первую. Вот знаменитое обвинение в двойной покупке одной и той же рощи. Бедный Лобанов был посажен в острог за это
дело и умер там.
Ротшильд
согласился принять билет моей матери, но не хотел платить вперед, ссылаясь
на письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд велел Гассеру потребовать аудиенции у Нессельроде и спросить его, в чем
дело. Нессельроде отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.
После Июньских
дней мое положение становилось опаснее; я познакомился с Ротшильдом и предложил ему разменять мне два билета московской сохранной казны.
Дела тогда, разумеется, не шли, курс был прескверный; условия его были невыгодны, но я тотчас
согласился и имел удовольствие видеть легкую улыбку сожаления
на губах Ротшильда — он меня принял за бессчетного prince russe, задолжавшего в Париже, и потому стал называть «monsieur le comte». [русского князя… «господин граф» (фр.).]
Этот страшный вопрос повторялся в течение
дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь,
на время запоя, уходила к соседям, но последняя не
соглашалась.
Галактиону приходилось только
соглашаться. Да как и было не
согласиться, когда все
дело висело
на волоске? Конечно, было жаль выпускать из своих рук целую половину предприятия, но зато можно было расширить
дело. А главное заключалось в том, что компаньоны-пароходчики составляли большинство в банковском правлении и могли, в случае нужды, черпать из банка, сколько желали.
(
На маленькое низкое
дело он, впрочем, всегда готов был
согласиться.)
— Ну, да и в самом
деле, — прибавил Евгений Павлович, —
согласитесь сами, можно ли выдержать… особенно зная всё, что у вас здесь ежечасно делается, в вашем доме, князь, и после ежедневных ваших посещений туда, несмотря
на отказы…
Совещание Кишкина с Ястребовым продолжалось довольно долго. Ястребов неожиданно заартачился, потому что
на болоте уже производилась шурфовка, но потом он так же неожиданно
согласился, выговорив возмещение произведенных затрат. Ударили по рукам, и
дело было кончено. У Кишкина дрожали руки, когда он подписывал условие.
Это была ужасная ночь, полная молчаливого отчаяния и бессильных мук совести. Ведь все равно прошлого не вернешь, а начинать жить снова поздно. Но совесть — этот неподкупный судья, который приходит ночью, когда все стихнет, садится у изголовья и начинает свое жестокое
дело!.. Жениться
на Фене? Она первая не
согласится… Усыновить ребенка — обидно для матери,
на которой можно жениться и
на которой не женятся. Сотни комбинаций вертелись в голове Карачунского, а решение вопроса ни
на волос не подвинулось вперед.
— И любезное
дело, —
согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас
на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также
на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
Батюшка
согласился и
на это, назначив по десяти земных поклонов в течение сорока
дней.
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше
дело особенное: наши деды
на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть
на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только
согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
— И то пойдем, сват, —
согласился Коваль. — Не помирать же с голода… Солдат
на свадьбе у Спирьки пировал третьего
дня, а с похмелья он добрее.
— Доброе
дело, —
согласился о. Сергей. — Дай бог счастливо устроиться
на новом месте.
Пожалуйста, разбери все это хорошенько, поставь себя
на наше место, и, верно, ты
согласишься, что другого исхода этому заветному
делу [нет].
Скажите Спиридову, что я не исполнил его поручения, — везу ему вместо белок рассуждение купца,
на которое он, верно,
согласится, и потом я же из Красноярска, с его согласия, сюда напишу. Таким образом будет выгоднее и лучше. Какими-нибудь только тремя неделями позже
дело уладится.
Лиза
согласилась уполномочить Розанова
на переговоры с бароном и баронессою Альтерзон, а сама, в ожидании пока
дело уладится,
на другой же
день уехала погостить к Вязмитиновой. Здесь ей, разумеется, были рады, особенно во внимание к ее крайне раздраженному состоянию духа.
Понятно, в конце концов случилось то, что должно было случиться. Видя в перспективе целый ряд голодных
дней, а в глубине их — темный ужас неизвестного будущего, Любка
согласилась.
на очень учтивое приглашение какого-то приличного маленького старичка, важного, седенького, хорошо одетого и корректного. За этот позор Любка получила рубль, но не смела протестовать: прежняя жизнь в доме совсем вытравила в ней личную инициативу, подвижность и энергию. Потом несколько раз подряд он и совсем ничего не заплатил.
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро
дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими глазами зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и молить; долго он
на то не
соглашается, испугать ее опасается, да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.