Неточные совпадения
— Помилуй! да этак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением… да
солдатская шинель в
глазах всякой чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем.
Ушел. Диомидов лежал, закрыв
глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен
солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои рыжие усы в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями в бедра и, стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые
глаза. Лицо у него было грубое,
солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
Ногайцев старался утешать, а приват-доцент Пыльников усиливал тревогу. Он служил на фронте цензором
солдатской корреспонденции, приехал для операции аппендикса, с месяц лежал в больнице, сильно похудел, оброс благочестивой светлой бородкой, мягкое лицо его подсохло, отвердело,
глаза открылись шире, и в них застыло нечто постное, унылое. Когда он молчал, он сжимал челюсти, и борода его около ушей непрерывно, неприятно шевелилась, но молчал он мало, предпочитая говорить.
На берегу тихой Поруссы сидел широкобородый запасной в
солдатской фуражке, голубоглазый красавец; одной рукой он обнимал большую, простоволосую бабу с румяным лицом и безумно вытаращенными
глазами, в другой держал пестрый ее платок, бутылку водки и — такой мощный, рослый — говорил женским голосом, пронзительно...
Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых
солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под
глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу.
Лицо у него топорное,
солдатское, старого типа; на голове накладка, которую он зачесывает остатками волос сзади и с боков; под узенькими влажными
глазами образовались мешки; сизые жилки, расползшиеся на выдавшихся скулах и на мясистом носу, свидетельствуют о старческом расширении вен; гладко выбритый подбородок украшен небольшим зобом.
Макар не знал, куда ему деваться от этих
солдатских разговоров, и только моргал заплывшими от пьянства
глазами.
Аристашка только замычал, с удивлением разглядывая новое начальство. Это был небольшого роста господин, неопределенных лет, с
солдатскою физиономией; тусклый
глаз неопределенного цвета суетливо ерзал по сторонам. Дорожный костюм был сменен горно-инженерским мундиром. Все движения отличались порывистостью. В общем ничего запугивающего, как у крепостных управляющих, вроде Луки Назарыча, умевших наводить панику одним своим видом.
Его длинное лицо, с резкими, точно обрубленными линиями, отдавало
солдатской выправкой; только небольшие темные
глаза смотрели добрым и открытым взглядом.
В сторонке от главной стоянки распоряжался Майзель, отдавая приказания лесообъездчикам; он был великолепен всей своей петушиной, надутой фигурой, заученными
солдатскими жестами и вообще всей той выправкой, какая бросается в
глаза на плохих гравюрах из военной жизни.
После опроса рота опять выстроилась развернутым строем. Но генерал медлил ее отпускать. Тихонько проезжая вдоль фронта, он пытливо, с особенным интересом, вглядывался в
солдатские лица, и тонкая, довольная улыбка светилась сквозь очки в его умных
глазах под тяжелыми, опухшими веками. Вдруг он остановил коня и обернулся назад, к начальнику своего штаба...
Вольно и невольно наблюдая эти отношения, часто с поразительной и поганой быстротой развивающиеся на моих
глазах с начала до конца, я видел, как Сидоров возбуждал у бабы доброе чувство жалобами на свою
солдатскую жизнь, как он опьяняет ее ласковой ложью, а после всего, рассказывая Ермохину о своей победе, брезгливо морщится и плюет, точно принял горького лекарства.
У Ежова на диване сидел лохматый человек в блузе, в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое,
глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые
солдатские усы. Сидел он на диване с ногами, обняв их большущими ручищами и положив на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди книг и бумаг на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
Писатель снял шапку, кому-то кланяясь, — голова у него была гладко острижена, лоб высокий, лицо скуластое, с широким носом и узкими
глазами. Это лицо показалось Климкову грубым, неприятным, большие рыжие усы придавали ему что-то
солдатское, жёсткое.
Наконец он открыл
глаза. Перед ним стояли люди в шубах и
солдатских шинелях. Один тер ему обеими руками уши, а двое других оттирали снегом руки, и еще кто-то держал перед лицом фонарь…
— Креста на вас нет, скобленые рыла!.. — кричала Охоня, цепляясь за
солдатскую амуницию. — Девка им помешала… Стыда у вас в
глазах нет!..
Он увидел брата сидящим на скамье, в полукружии молодых лип, перед ним, точно на какой-то знакомой картинке, расположилось человек десять богомолов: чернобородый купец в парусиновом пальто, с ногой, обёрнутой тряпками и засунутой в резиновый ботик; толстый старик, похожий на скопца-менялу; длинноволосый парень в
солдатской шинели, скуластый, с рыбьими
глазами; столбом стоял, как вор пред судьёй, дрёмовский пекарь Мурзин, пьяница и буян, и хрипло говорил...
И одним
глазом делопроизводитель прочел писание лысого. На бумаге стояли кривые слова: «Всем машинисткам и женщинам вообще своевременно будут выданы
солдатские кальсоны».
Запевала — давно не бритый малый, с рябым лицом и
солдатской выправкой — повел плечами, скосил в сторону
глаза, откашлялся и завел...
Солнце невыносимо пекло нам затылки, Коновалов устроил из моей
солдатской шинели нечто вроде ширмы, воткнув в землю палки и распялив на них шинель. Издали долетал глухой шум работ на бухте, но ее мы не видели, справа от нас лежал на берегу город тяжелыми глыбами белых домов, слева — море, пред нами — оно же, уходившее в неизмеримую даль, где в мягких полутонах смешались в фантастическое марево какие-то дивные и нежные, невиданные краски, ласкающие
глаз и душу неуловимой красотой своих оттенков…
Егорушка морщил лоб и усиленно моргал своим единственным
глазом, — другой
глаз вытек и был прикрыт распухшим веком. Ему было за шестьдесят, но старик удивительно сохранился и даже не утратил николаевской
солдатской выправки. Он точно застыл в вечном желании отдать честь или сделать на караул какому-то невидимому грозному начальству.
— А это вот отдай, кто спросит. Билет мой
солдатский. Слава богу, развязались все грехи, — и лицо его сложилось в торжественное выражение. Брови поднялись,
глаза уставились в потолок, и он затих.
Потом промелькнуло залитое слезами лицо матери, благословляющей и целующей его перед походом, и черты отца-калеки в кресле, и
глаза Милицы, далекой Милицы, которая будет, конечно, поминать в своих молитвах погибшего
солдатской смертью его, — Иоле…
По узкому переулку, мимо грязных, облупившихся домиков, Катя поднималась в гору. И вдруг из сумрака выплыло навстречу ужасное лицо; кроваво-красные ямы вместо
глаз, лоб черный, а под
глазами по всему лицу въевшиеся в кожу черно-синие пятнышки от взорвавшегося снаряда. Человек в
солдатской шинели шел, подняв лицо вверх, как всегда слепые, и держался рукою за плечо скучливо смотревшего мальчика-поводыря; свободный рукав болтался вместо другой руки.
По Петербургу ходила потом запрещенная фотографическая карточка, где Михайлов сидит на барабане, когда его только что остригли, в
солдатской шапке и в сером арестантском балахоне; портрет очень похожий, с его инородческими
глазами и всем обликом сибирского уроженца.
Поражающее неравенство в положении офицерства и солдат, голодавшие дома семьи, бившие в
глаза неустройства и неурядицы войны, разрушенное обаяние русского оружия, шедшие из России вести о грозных народных движениях, — все это наполняло
солдатские души смутною, хаотическою злобою, жаждою мести кому-то, желанием что-то бить, что-то разрушать, желанием всю жизнь взмести в одном воющем, грозном, пьяно-вольном урагане.
Докатил до опушки, одежу с себя долой. Сел под куст в чем мать родила, смазал себя по всем швам картофельным крахмалом, да в пакле и вывалялся. Чисто как леший стал — свой ротный командир не признает. Бороду себе из мха венчиком приспособил, личность пеплом затер. Одни
глаза солдатские, да и те зеленью отливают, потому на голову, заместо фуражки, цельный куст вереску нахлобучил.
Словом сказать, столовый барак весь в ельнике, лампы-молнии горят, передние скамьи коврами крыты, со всех офицерских квартир понашарпали. Впереди полковые барыни да господа офицеры. Бригадный генерал с полковым командиром в малиновых креслах темляки покусывают. А за скамьями —
солдатское море, голова к голове, как арбузы на ярмарке.
Глаза блестят, носами посапывают — интересно.
И в самом деле, как я смешна была и нелепа в их
глазах. Видят они: барыня молодая, нарядная, приходит в
солдатский увеселительный дом и стоит дурой… Они сейчас же должны были понять, что эта барыня от безделья суется не в свое дело, желает им читать мораль, толковать им, что они"живут в грехах", колоть им
глаза своей добродетелью, наводить тоску и срамить, когда им одно спасенье: заливать свой загул вином!
Привстал Кучерявый, ладонь с загривка снял. Плюнул ему черт промеж ясных
глаз. Слово такое волшебное завинтил, — аж по углам зашипело: «Чур-чура, ни пуха, ни пера…
Солдатская ложка узка, таскает по три куска; распяль пошире — вытащит и четыре». Зареготал черт и сгинул.
Чистил как-то Левонтий около парадной избы двустволку, засвистал
солдатский походный марш своего королевства… Услыхал королевич, по лицу словно облако прошло, задумался. Клюнуло, стало быть, — вспомнил. Царица к ему с теплыми словами, плечом греет,
глазами кипятит, а он ей досадный знак сделал, не мешай, мол, слушать… С той поры Левонтия и близко к крыльцу не подпускали. Определили его за две версты в караульное помещение, дежурным бабам постные щи варить. Свисти, соловей, сколько хочешь…
«И как они могут не только хохотать, но жить тут?» думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в
солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными
глазами.
Долохов, уже переодетый в
солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми
глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.