Неточные совпадения
Мучительное
состояние ожидания, которое она между
небом и землей прожила в Москве, медленность и нерешительность Алексея Александровича, свое уединение — она всё приписывала ему.
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное
состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к
небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
После полудня ветер стих окончательно. На
небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день казался еще светлее. Хвойные деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись к земле. Кругом было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа находилась в том дремотном
состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.
Один из последних опытов «гостиной» в прежнем смысле слова не удался и потух вместе с хозяйкой. Дельфина Гэ истощала все свои таланты, блестящий ум на то, чтоб как-нибудь сохранить приличный мир между гостями, подозревавшими, ненавидевшими друг друга. Может ли быть какое-нибудь удовольствие в этом натянутом, тревожном
состоянии перемирия, в котором хозяин, оставшись один, усталый, бросается на софу и благодарит
небо за то, что вечер сошел с рук без неприятностей.
Это была темная личность, о которой ходили самые разноречивые слухи. Одни говорили, что Клещевинов появился в Москве неизвестно откуда, точно с
неба свалился; другие свидетельствовали, что знали его в Тамбовской губернии, что он спустил три больших
состояния и теперь живет карточной игрою.
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на
небо; ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к земле и не в
состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
— Аах! — простонала она, выведенная из своего
состояния донесшимся до нее из Разинского оврага зловещим криком пугача, и, смахнув со лба тяжелую дуну, машинально разгрызла один орех и столь же машинально перегрызла целую тарелку, прежде чем цапля, испуганная подъезжающей лодкой, поднялась из осоки и тяжело замахала своими длинными крыльями по синему ночному
небу.
В таком
состоянии была душа Марьи Михайловны Райнер, когда она дождалась второго сына, по ее словам, «вымоленного и выпрошенного у
неба».
Чем кончилось это дело, я не знаю, так как вскоре я оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты в графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные в „первобытное
состояние“ и были ли вновь освобождены на основании Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между
небом и землей, оторванные от семей и питаясь горьким хлебом поденщины?
«Что значат смерть и страдание такого ничтожного червяка, как я, в сравнении с столькими смертями и столькими страданиями?» Но вид чистого
неба, блестящего солнца, красивого города, отворенной церкви и движущегося по разным направлениям военного люда скоро приведет ваш дух в нормальное
состояние легкомыслия, маленьких забот и увлечения одним настоящим.
Словом, чтобы точнее определить его душевное
состояние, выражусь стихами поэта: «И внял он
неба содроганье, и горних ангелов полет, и гад земных подводный ход, и дольней лозы прозябанье!» Точно в такой же почти сверхъестественной власти у Бема были и языки иностранные, из которых он не знал ни единого; несмотря на то, однако, как утверждал друг его Кольбер, Бем понимал многое, когда при нем говорили на каком-нибудь чужом языке, и понимал именно потому, что ему хорошо известен был язык натуры.
Нервная раздражительность поддерживала его беспрерывно в каком-то восторженно-меланхолическом
состоянии; он всегда готов был плакать, грустить — он любил в тихие вечера долго-долго смотреть на
небо, и кто знает, какие видения чудились ему в этой тишине; он часто жал руку своей жене и смотрел на нее с невыразимым восторгом; но к этому восторгу примешивалась такая глубокая грусть, что Любовь Александровна сама не могла удержаться от слез.
— Очень!.. — отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: — Натурально, что любви к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!.. [смертельный прыжок!.. (лат.).] Будь у меня половина его
состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был на
небо, и то против воли!
Мы шли узкой тропинкой, по ней взад и вперёд ползали маленькие красные змейки, извиваясь у нас под ногами. Тишина, царившая вокруг, погружала в мечтательно-дремотное
состояние. Следом за нами по
небу медленно двигались чёрные стаи туч. Сливаясь друг с другом, они покрыли всё
небо сзади нас, тогда как впереди оно было ещё ясно, хотя уже клочья облаков выбежали в него и резво неслись куда-то вперёд, обгоняя нас.
Из этого
состояния полуяви-полусна Артамонова вытряхнуло острое ощущение голода. Он увидал себя в саду, в беседке; сквозь её стёкла и между мокрых ветвей просвечивало красноватое, странно близкое
небо, казалось, что оно висит тут же, за деревьями, и до него можно дотронуться рукою.
При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает
состояние спокойствия, тотчас переходящее в восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные птицы перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к
небу, и за ним горит, охватив четверть
неба, первый весенний закат.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое
небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком
состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Мы ложились на спины и смотрели в голубую бездну над нами. Сначала мы слышали и шелест листвы вокруг, и всплески воды в озере, чувствовали под собою землю… Потом постепенно голубое
небо как бы притягивало нас к себе, мы утрачивали чувство бытия и, как бы отрываясь от земли, точно плавали в пустыне
небес, находясь в полудремотном, созерцательном
состоянии и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
В этом
состоянии, близком к бреду безумия, рнсуя в воображении сладострастные картины, Ипполит Сергеевич не замечал, что дождь прекратился и в окна его комнаты с ясного
неба смотрели звёзды. Он всё ждал звука шагов женщины, несущей ему наслаждение. Порой, на краткий миг, надежда обнять девушку гасла в нём; тогда он слышал в учащённом биении своего сердца упрёк себе и сознавал, что
состояние, переживаемое им, позорно для него, болезненно и гадко.
Мир не может вовсе не удаться, иначе говоря, тварный меон не может разложиться обратно в укон, потонуть в беспредельности — άπειρον, небытие не может волнами своими всплеснуть до
неба и победить божественную силу, однако в силу свободы своей мир может задерживаться в
состоянии меональности, не достигая высшей степени бытия.
Но он и не достиг еще
состояния завершенности, актуализации своей софийности: так же, как и Адам, он находился в начальной, детской стадии своего развития, которое лишь должно было привести к полному одуховлению материи, «новому
небу и новой земле».
Незадолго до сумерек тяжелая пелена туч, покрывавшая
небо, разорвалась. Сквозь них пробился луч заходяшего солнца. Воздух, находившийся до сих пор в
состоянии покоя, вдруг пришел в движение. Лес зашумел, деревья ожили и закачались, стряхивая на землю дождевые капли.
Рассвет застал меня в
состоянии бодрствования. Месяц был на исходе. Все мелкие звезды, точно опасаясь, что солнечные лучи могут их застать на
небе, торопливо гасли. На землю падала холодная роса, смочив, как дождем, пожелтевшую траву, опавшую листву, камни и плавник на берегу моря.
Было уже поздно. На
небе взошла луна и бледным сиянием своим осветила безбрежное море. Кругом царила абсолютная тишина. Ни малейшего движения в воздухе, ни единого облачка на
небе. Все в природе замерло и погрузилось в дремотное
состояние. Листва на деревьях, мох на ветвях старых елей, сухая трава и паутина, унизанная жемчужными каплями вечерней росы, — все было так неподвижно, как в сказке о спящей царевне и семи богатырях.
— Повиновение нашему ордену не остается без награды не только на
небе, но и на земле… — вкрадчиво заговорил снова патер Грубер, которого начало пугать упорное молчание его гостя, — а вам доставит случай более выгодной женитьбы на женщине с большим
состоянием, одинаковой с вами религии и не уступающей вашей невесте красотой…
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное
состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое
небо, составляли главное основание его горячечных представлений.