Неточные совпадения
— Что ты затеваешь? Боже тебя
сохрани! Лучше не трогай! Ты станешь доказывать, что это неправда, и, пожалуй, докажешь. Оно и не мудрено, стоит только справиться, где был Иван Иванович накануне рожденья Марфеньки. Если он был
за Волгой, у
себя, тогда люди спросят, где же правда!.. с кем она в роще была? Тебя Крицкая видела на горе одного, а Вера была…
Если скульптура изменит мне (Боже
сохрани! я не хочу верить: слишком много говорит
за), я сам казню
себя, сам отыщу того, где бы он ни был — кто первый усомнился в успехе моего романа (это — Марк Волохов), и торжественно скажу ему: да, ты прав: я — неудачник!
Алексей Никанорович (Андроников), занимавшийся делом Версилова,
сохранял это письмо у
себя и, незадолго до своей смерти, передал его мне с поручением «приберечь» — может быть, боялся
за свои бумаги, предчувствуя смерть.
Устраняя
себя передачею письма из рук в руки, и именно молча, я уж тем самым тотчас бы выиграл, поставив
себя в высшее над Версиловым положение, ибо, отказавшись, насколько это касается меня, от всех выгод по наследству (потому что мне, как сыну Версилова, уж конечно, что-нибудь перепало бы из этих денег, не сейчас, так потом), я
сохранил бы
за собою навеки высший нравственный взгляд на будущий поступок Версилова.
— Это он отца, отца! Что же с прочими? Господа, представьте
себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду,
сохранив всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его
за бороду, вытащил
за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все
за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
Я ее полюбил
за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос, не спрашивала, чему учусь и хорошо ли учусь, хочу ли в военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как люди вообще говорят между
собой, не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят
сохранять над мальчиками несколько лет моложе их.
При бесконечной злобе, овладевавшей им иногда, он все-таки всегда мог
сохранять полную власть над
собой, а стало быть, и понимать, что
за убийство не на дуэли его непременно сошлют в каторгу; тем не менее он все-таки убил бы обидчика, и без малейшего колебания.
Встретив Бизюкину, он пожелал
за ней приударить, и приударил; занимаясь ее развитием черт знает для чего, он метнул мыслью на возможность присвоить
себе бывшие на ней бриллианты и немедленно же привел все это в исполнение, и притом спрятал их так хитро, что если бы, чего боже
сохрани, Бизюкины довели до обыска, то бриллианты оказались бы, конечно, не у Термосесова, а у князя Борноволокова, который носил эти драгоценности чуть ли не на самом
себе; они были зашиты в его шинели.
«Ему сказали на это, что
за всё, что человек берет, он платит
собой: своим умом и силой, иногда — жизнью. А он отвечал, что он хочет
сохранить себя целым.
«Нет, нет, не надо, что ты,
сохрани господи: если я с ним хоть раз увижусь я убегу из дому, я уж не пойду домой ни
за что на свете!» Это в ней не разумная предосторожность говорит, — это страсть; и уж видно, что как она
себя ни сдерживала, а страсть выше ее, выше всех ее предрассудков и страхов, выше всех внушений, слышанных ею с детства.
Кто имел случай узнать его коротко, тот
сохранял к нему глубокое уважение и преданность во всю жизнь, но зато были хорошие люди, которых он оттолкнул от
себя благонамеренною сухостью обращения и которые сочли его
за человека гордого и жесткого, что было совершенно несправедливо.
«Однако что же это такое? — подумал господин Голядкин. — Да где же Петрушка?» Все еще
сохраняя тот же костюм, заглянул он другой раз
за перегородку. Петрушки опять не нашлось
за перегородкой, а сердился, горячился и выходил из
себя лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая сбежать, и что-то с жаром, быстро болтал на своем мудреном языке, картавя и шепелявя господину Голядкину, — вероятно, то, что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел и готов.
Теперь, когда прошло десять лет, жалость и страх, вызванные записями, конечно, ушли. Это естественно. Но, перечитав эти записки теперь, когда тело Полякова давно истлело, а память о нем совершенно исчезла, я
сохранил к ним интерес. Может быть, они нужны? Беру на
себя смелость решить это утвердительно. Анна К. умерла в 1922 году от сыпного тифа и на том же участке, где работала. Амнерис — первая жена Полякова —
за границей. И не вернется.
— Самое главное в нашем положении теперь то, — внушал он Чихачеву, — чтобы сберечь
себя от гордости. Я не знаю, как мне быть благодарным
за незаслуженную милость великого князя, но постоянно думаю о том, чтобы
сохранить то, что всего дороже. Надо следить
за собою, чтобы не начинать превозноситься. Прошу тебя: будь мне друг — наблюдай
за мною и предостерегай, чтобы я не мог утрачивать чистоту моей души.
И сие великое движение пылкой души, сии в восторге произнесенные слова: «
Сохрани Боже, чтобы какой-нибудь народ был счастливее Российского!» — не суть ли излияние и торжество страстной добродетели, которая, избрав
себе предмет в мире, стремится к нему с пламенною ревностию, и самую жизнь в рассуждении его ни
за что считает?
Ее сильно беспокоило, что она, хозяйка, оставила гостей; и вспоминала она, как
за обедом ее муж Петр Дмитрич и ее дядя Николай Николаич спорили о суде присяжных, о печати и о женском образовании; муж по обыкновению спорил для того, чтобы щегольнуть перед гостями своим консерватизмом, а главное — чтобы не соглашаться с дядей, которого он не любил; дядя же противоречил ему и придирался к каждому его слову для того, чтобы показать обедающим, что он, дядя, несмотря на свои 59 лет,
сохранил еще в
себе юношескую свежесть духа и свободу мысли.
О женитьбе, так как сама старушка никогда не намекала на это, он не смел, кажется, и подумать и даже обыкновенную легкую помещичью любовь не позволил
себе завести у
себя дома, а устроил это в уездном городке, верст
за тридцать от Гаврилкова, с величайшею таинственностью и платя огромные деньги, чтобы только как-нибудь это не огласилось и, чего боже
сохрани, не дошло до maman!
Начал говорить ему о причинах унижения человека, о злой борьбе
за кусок хлеба, о невозможности
сохранить себя в стороне от этой свалки, о справедливости жизни, нещадно карающей того, кто только берёт у неё и ничего не хочет отдать из души своей.
Например, мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде на луне или на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно
себе представить, и был там
за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом на земле, я продолжал бы
сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни
за что и никогда не возвращусь, то, смотря с земли на луну, — было бы мне всё равно или нет?
Кроме того, что я имел особенную охоту к наблюдению
за жизнью и нравами всего живущего в природе, меня подстрекнули слова Фукса, который сказал, что бабочки, выводящиеся дома, будут самыми лучшими экземплярами, потому что
сохранят всю первородную яркость и свежесть своих красок; что бабочки, начав летать по полям, подвергаясь дождям и ветрам, уже теряют несколько, то есть стирают или стряхивают с
себя цветную пыль, которою, в виде крошечных чешуек, бывают покрыты их крылья, когда они только что выползут из скорлупы хризалиды, или куколки, и расправят свои сжатые члены и сморщенные крылушки.
Это бывает с непьющими, когда они случайно напьются. До последней черты, до последнего мгновенья
сохраняют они сознание и потом вдруг падают как подкошенные. Иван Ильич лежал на полу, потеряв всякое сознание. Пселдонимов схватил
себя за волосы и замер в этом положении. Гости стали поспешно расходиться, каждый по-своему толкуя о происшедшем. Было уже около трех часов утра.
У Насти от сердца отлегло. Сперва думала она, не узнала ль чего крестнинькая. Меж девками
за Волгой, особенно в скитах, ходят толки, что иные старушки по каким-то приметам узнают,
сохранила себя девушка аль потеряла. Когда Никитишна, пристально глядя в лицо крестнице, настойчиво спрашивала, что с ней поделалось, пришло Насте на ум, не умеет ли и Никитишна девушек отгадывать. Оттого и смутилась. Но, услыхав, что крестная речь завела о другом, тотчас оправилась.
В сущности, Лидинька не понимала Стрешневой, да никогда и не задавалась мыслью понять ее; но так как раз уже установилось между ними доброе знакомство, и так как Стрешнева оказывала ей некоторое внимание, всегда была очень мила и ласкова с нею, и наконец, так как она, благодаря
себе и тетке, была довольно хорошо и независимо поставлена в славнобубенском «обществе», то Лидинька и считала
за лучшее
сохранять с ней свои хорошие отношения и по-своему даже «любила» ее.
Но при всем своем прямодушии, незлобии и доброте, не находившей унижения ни в какой услуге ближнему, Катерина Астафьевна была, однако, очень горда. Не любя жеманства и всякой сентиментальности, она не переносила невежества, нахальства, заносчивости и фанфаронства, и боже
сохрани, чтобы кто-нибудь попытался третировать ее ниже того, как она сама
себя ставила: она отделывала
за такие вещи так, что человек этого потом во всю жизнь не позабывал.
Парадокс освобождения заключается в том, что, для того чтобы
сохранить свободу и бороться
за свободу, нужно уже в каком-то смысле быть свободным, иметь свободу в
себе.
«Жалко Танечку», — думала она. Но жалость была больше в мыслях. В душе с жалостью мешалось брезгливое презрение к Тане. Нет, она, Александра Михайловна, — она не пошла бы не только из-за пятидесяти рублей, а и с голоду бы помирала… Гадость какая! Она — честная, непродажная. И от этой мысли у нее было приятное ощущение чистоты, как будто она только что воротилась из бани. Не легкое это дело остаться честной, а она вот
сохранила себя и всегда
сохранит.
— Господи,
сохрани меня и помилуй! — слышу я снова позади
себя. — Помолитесь
за меня, милые коллеги, сейчас моя очередь.
Умно приготовлено, хорошо сказано, но какие утешения победят чувство матери, у которой отнимают сына? Все муки ее сосредоточились в этом чувстве; ни о чем другом не помышляла она, ни о чем не хотела знать. Чтобы
сохранить при
себе свое дитя, она готова была отдать
за него свой сан, свои богатства, идти хоть в услужение. Но неисполнение клятвы должно принести ужасное несчастие мужу ее, и она решается на жертву.
—
Сохрани ее до меня только. Я вырвал ее из когтей судьбы для
себя. С самой судьбой ратовал я и хотел хоть перед концом жизни назвать ее моею. Она моя теперь! Кто говорит, что нет?.. Я сейчас бегу к Иоанну. Если возвращусь с добрыми вестями — поставлю с
себя ростом свечку угоднику Божию Николе, а если нет — не дамся в руки живой, да и Настасью живую не отдам. Если же совсем не возвращусь, то отслужи по мне панихиду вслед
за благодарственным послебрачным молебном.
От всего этого он далек, и ему не трудно будет
сохранить свою теперешнюю репутацию человека чистого по этой части. Он отлично видит, что здесь, во всем городе, нет мужчины интереснее его, значительнее, с большими правами на всякого рода успехи.
За ним уже волочились, да и теперь две-три"gommeuses du cru" [местные щеголихи (фр.).], так он их называет про
себя, готовы были бы сойтись с ним.
—
За обладание вами, я готов отдать вам
себя на всю жизнь — это не фраза. Получая вас, я приобретаю
себе полезного союзника и помощника,
сохранить которого будет в моих интересах. Для людей, для света княжна Шестова и помощник присяжного поверенного Гиршфельда будут только хорошими знакомыми. К нам, у меня уже составлен план, перейдут все капиталы князя Александр Павловича Шестова. Красавица княжна Шестова поможет мне приобрести капиталы и из других рук по моим указаниям, деля добычу, по-братски, пополам.
Любовь и себялюбие — два совершенно противоположные чувства, которые не могут ужиться в сердце человека вообще, а женщины в особенности. Любит — только раб, госпожа — ласкает и позволяет любить
себя. Афимья была госпожей над сильным телом и слабым духом Кузьмой. Она
сохраняла его для
себя, «
за неимением лучшего». Этим объясняется ее власть над ним и его к ней беззаветная привязанность.
Брат же его, Дмитрий Павлович, служивший в молодости в гусарах и кутивший, что называется, во всю ширь русской натуры, уступил даже часть своего родового именья своему расчетливому братцу
за наличные, увлекся, когда ему было
за пятьдесят и он был полковником, во время стоянки в Варшаве, безродной красавицей полькой, женился на ней, и, едва
сохранив от своего громадного состояния несколько десятков тысяч, после четырех лет роскошной жизни уже с женой, вышел в отставку и приехал с ней и четырехлетней дочкой Маргаритой в Т., где купил
себе одноэтажный деревянный домик, записался членом в клуб и стал скромным семьянином и губернским аристократом.
«Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, Боже
сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений — мириться: вы поставите всю Россию против
себя, и всякий из нас
за стыд поставит носить мундир. Ежели уж так пошло — надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…