Неточные совпадения
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее
дочке, которой искра из печки
попала в глаз.
Но «Армида» и две
дочки предводителя царствовали наперекор всему. Он попеременно ставил на пьедестал то одну, то другую, мысленно становился на колени перед ними, пел, рисовал их, или грустно задумывался, или мурашки бегали по нем, и он ходил, подняв голову высоко, пел на весь дом, на весь сад, плавал в безумном восторге. Несколько суток он беспокойно
спал, метался…
— Кушай, Верочка! Вот, кушай на здоровье! Сама тебе принесла: видишь, мать помнит о тебе! Сижу, да и думаю: как же это Верочка легла
спать без чаю? сама пью, а сама все думаю. Вот и принесла. Кушай, моя
дочка милая!
«Да, это мой сын, Сережа, а
дочка спит», — отвечал отец.
— Наташенька, деточка моя,
дочка моя, милочка, что с тобою! — вскричал он наконец, и слезы градом хлынули из глаз его. — Отчего ты тоскуешь? Отчего плачешь и день и ночь? Ведь я все вижу; я ночей не
сплю, встаю и слушаю у твоей комнаты!.. Скажи мне все, Наташа, откройся мне во всем, старику, и мы…
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А
дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не
спит!
— Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, — ответил мистер Борк с большою политикой. — Что вы обо мне думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает людей… Ну, только и я вам скажу это ваше большое счастье, что вы
попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?.. А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо, вместе с моею
дочкой.
Дом, благодаря тому что старший Пухов был женат на дочери петербургского сенатора, был поставлен по-барски, и
попасть на вечер к Пуховым — а они давались раза два в год для не выданных замуж
дочек — было нелегко.
С каждым днем худела она и
падала духом, к великому удивлению тетки Анны и скорбному чувству преклонного отца, который, глядя на
дочку, не переставал щурить подслеповатые глаза свои и тоскливо качал белою старческою головою.
Изумленными глазами,
И, качаясь над цепями,
Привздохнув, произнесла:
«Как же долго я
спала!»
И встает она из гроба…
Ax!.. и зарыдали оба.
В руки он ее берет
И на свет из тьмы несет,
И, беседуя приятно,
В путь пускаются обратно,
И трубит уже молва:
Дочка царская жива!
— Какое, друг сердечный, одинокий! — возразил Сергеич: — Родом-то, видно, из кустовой ржи. Было в избе всякого колосья — и мужиков и девья: пятерых
дочек одних возвел, да чужой человек пенья копать увел, в замужества, значит, роздал — да! Двух было сыновьев возрастил, да и тем что-то мало себе угодил. За грехи наши, видно, бог нас наказывает. Иов праведный был, да и на того бог посылал испытанье; а нам, окаянным, еще мало, что по ребрам
попало — да!
— Наливай, Катерина! — вскричал он. — Наливай еще, злая
дочка, наливай до
упаду! Уложи старика на покой, да и полно с него! Вот так, наливай еще, наливай мне, красавица! Выпьем с тобой! Что ж ты мало пила? Али я не видал…
Маргаритов. Да заглянул в угол, кроватка там стоит,
дочка спала, двух лет была тогда. Думаю, кто ж у ней-то останется. А? Понял ты?
После чая и ужина Корней тотчас же ушел в горницу, где
спал с Марфой и маленькой
дочкой. Марфа оставалась в большой избе убирать посуду. Корней сидел один у стола, облокотившись на руку, и ждал. Злоба на жену все больше и больше ворочалась в нем. Он достал со стены счеты, вынул из кармана записную книжку и, чтобы развлечь мысли, стал считать. Он считал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к голосам в большой избе.
Городничий в то время, получа донесение, что в такой поздний час в таком-то доме происходит шум, приходит туда с дозором и находит, что Федор Гаврилыч
спят на диване, и
дочка хозяйская лежит с ним, обнявшись, и так как от генеральши нашей поступило по этому предмету прошение, то и составлен был в городническом правлении протокол — дело с того и началось.
Про самое старуху всякий вам скажет: маята моя изо всей вотчины, хуже всякого потерянного мужика, — хитрая, злобная, грубая; а
дочка тоже-с, яблоко от дерева недалеко
падает, с двенадцати лет пошла, может быть, на все четыре стороны.
Отец-от отопком щи хлебал, матенка на рогожке
спала, в одном студеном шушунишке по пяти годов щеголяла, зато какая-то, пес их знает, была елистраторша, а
дочку за секлетаря, что ли, там за какого-то выдала…
А через три дня положили ее рядышком с Дуниной матерью, под деревянный крест на погосте, у которого сама она частенько молилась за упокой души покойницы-дочки. Соседи подобрали Дуню, скорее испуганную неожиданностью, нежели убитую горем. Бабушку Маремьяну Дуняша больше побаивалась, нежели любила. Сурова была бабушка, взыскательна и требовательна не в меру. Чуть что, и за косичку и за ушенко оттреплет и без ужина отправит
спать.
Еще секунда, и огонь добыт; сынки-хватки, дымяся потом, еще сильней налегли; дочки-полизушки сунулись к дымящимся бревнам с пригоршнями сухих стружек и с оттопыренными губами, готовыми раздуть затлевшуюся искру в полымя, как вдруг натянутые безмерным усердием концы веревок лопнули; с этим вместе обе стены трущих огонь крестьян, оторвавшись, разом
упали: расшатанное бревно взвизгнуло, размахнулось и многих больно зашибло.
— Нашему брату, батенька, некогда
спать, — говорил он вполголоса, когда я лег и закрыл глаза. — У кого жена да пара ребят, тому не до спанья. Теперь корми и одевай да на будущее припасай. А у меня их двое: сынишка и
дочка… У мальчишки-подлеца хорошая рожа… Шести лет еще нет, а способности, доложу я вам, необыкновенные… Тут у меня где-то их карточки были… Эх, деточки мои, деточки!
— Видишь ли, — начала Като: — один горийский генерал и князь разослал на поиски своих подначальных казаков.
Дочка у него пропала, совсем молоденькая девочка. Боятся, не
упала ли в Куру. Нигде следа нет. Не видал ли ее, пригоженький сазандар?
Если бы у отца хватило телесных сил сказать ей еще раз: «Смотри,
дочка, не обижай Калерии, не бери греха на душу!» — она
упала бы на колени и во всем призналась бы.
Замухришин выпрашивает еще корову, рекомендательное письмо для
дочки, которую намерен везти в институт, и… тронутый щедротами генеральши, от наплыва чувств всхлипывает, перекашивает рот и лезет в карман за платком… Генеральша видит, как вместе с платком из кармана его вылезает какая-то красная бумажка и бесшумно
падает на пол.
— За дело, да живей доканчивайте! — крикнул Малюта опричникам. —
Дочка его, что в невестки ко мне
попасть норовила, коли кому из вас полюбится, так и быть, за работу наградой будет.
Понятно, что князь и княжна были кумиром московских гостиных, как более чем заманчивые жених и невеста. Первого
спали и видели маменьки и
дочки, а за второй вился постоянно целый хвост претендентов и старых, и молодых, и военных, и штатских.
— Не тужи, Мариуленька, — продолжал Василий, — назад не оглядывайся, прошлого не воротишь, поищем лучше впереди; старую брыкливую кобылу сбудем, огневого коня-молодца добудем. А чтоб знать, как дело повести вернее, порасскажи-ка мне от сивки-бурки, вещей каурки, как зачиналась белокаменна Москва, то есть как
попала твоя
дочка в княжны.
Таким путем исповедь княжны Маргариты, писанная ею в т-ском остроге и московском пересыльном замке, и переданная
дочкой смотрителя последнего Антону Михайловичу Шатову, когда он разыскивал княжну,
попала в руки бывшей камеристки покойной княгини Зинаиды Павловны — Стеше или Стефании Павловне Сироткиной.
Неисторический человек, пока Иуда еще жив под багряницею Христа, через полученную благодать станет Христом — так лишь Вавилон тешится под покрывалом девственностью своей дочери Дины, дабы прекрасная
дочка могла без помехи творить блуд и сладко
спать со своим любовником Иудой» [См. там же, т. V, с. 528.].
— Вот видишь, добрая барышня, у меня была
дочка, лет шести. Случись у нас в доме пожар. Кто подумает об дочери, как не мать! Что дороже для нас, как не дитя! Я хотела спасти ее,
упала под горящее бревно и обожгла себе половину лица.
«Пойди, сволочь, с моего места!» — «От сволочи слышу…» — «Да дайте же ей, сукиной
дочке, тяф, бычьим ребром по зубам, — что ж она на мою
падаль распространилась…»