Неточные совпадения
Левин знал, что хозяйство мало интересует старшего брата и что он, только делая ему уступку,
спросил его об этом, и потому ответил только
о продаже пшеницы и
деньгах.
Ну-с, если вас когда кто будет
спрашивать, — ну завтра или послезавтра, — обо мне или насчет меня (а вас-то будут
спрашивать), то вы
о том, что я теперь к вам заходил, не упоминайте и
деньги отнюдь не показывайте и не сказывайте, что я вам дал, никому.
Прежде всего они
спросили, «какие мы варвары, северные или южные?» А мы им написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы, а у нас взяли бы
деньги за это, или же ром, полотно и тому подобные предметы. Старик взял эту записку, надулся, как петух, и, с комическою важностью, с амфазом, нараспев, начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих
о Лазаре. Потом, прочитав, старик написал по-китайски в ответ, что «почтенных кур у них нет». А неправда: наши видели кур.
Когда ее
спросили о трех тысячах, вверенных Мите для отсылки на почту ее родственникам, она твердо проговорила: «Я дала ему не прямо на почту; я тогда предчувствовала, что ему очень нужны
деньги… в ту минуту…
Жюли и Верочка опять покричали, опять посолидничали, при прощанье стали вовсе солидны, и Жюли вздумала
спросить, — прежде не случилось вздумать, — зачем Верочка заводит мастерскую? ведь если она думает
о деньгах, то гораздо легче ей сделаться актрисою, даже певицею: у нее такой сильный голос; по этому случаю опять уселись.
Это совсем особый народ, у них
спрашивают о человеке только по
деньгам и по уму.
Я стал спорить; в почтовом доме отворилось с треском окно, и седая голова с усами грубо
спросила,
о чем спор. Кондуктор сказал, что я требую семь мест, а у него их только пять; я прибавил, что у меня билет и расписка в получении
денег за семь мест. Голова, не обращаясь ко мне, дерзким раздавленным русско-немецко-военным голосом сказала кондуктору...
Когда приговоренных молодых людей отправляли по этапам, пешком, без достаточно теплой одежды, в Оренбург, Огарев в нашем кругу и И. Киреевский в своем сделали подписки. Все приговоренные были без
денег. Киреевский привез собранные
деньги коменданту Стаалю, добрейшему старику,
о котором нам придется еще говорить. Стааль обещался
деньги отдать и
спросил Киреевского...
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал
о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел
спросить денег за статью.
Разумеется, в конце концов, моя цель была занять
денег, но вы меня
о деньгах спросили так, как будто не находите в этом ничего предосудительного, как будто так и быть должно.
— Не твоя печаль… Ты сходи к Ястребову в острог да и
спроси про свои-то капиталы, а
о моих
деньгах и собаки не лают.
В самом деле,
спросите порознь каждого человека нашего времени
о том, считает ли он не только похвальным, но достойным человека нашего времени заниматься тем, чтобы, получая за это несоразмерное с трудами жалованье, собирать с народа — часто нищего — подати для того, чтобы на эти
деньги строить пушки, торпеды и орудия убийства против людей, с которыми мы желаем быть в мире и которые этого же самого желают по отношению нас; или тем, чтобы опять за жалованье посвящать всю свою жизнь на устройство этих орудий убийства, или на то, чтобы самому готовиться к убийству и готовить к этому людей?
После долгих сетований, в которых изливался Передонов, Авиновицкий сообразил, что кто-то пытается шантажировать Передонова и с этой целью распускает
о нем слухи с таким расчетом, чтобы запугать его и тем подготовить почву для внезапного требования
денег. Что эти слухи не дошли до Авиновицкого, он объяснил себе тем, что шантажист ловко действует в самом близком к Передонову кругу, — ведь ему же и нужно воздействовать лишь на Передонова. Авиновицкий
спросил...
— Вот, говорит, копили вы, дедушка,
деньги, копили, а — что купили? И начнёт учить, и начнёт, братец ты мой! А я — слушаю. Иной раз пошутишь, скажешь ему: дурачок недоделанный, ведь это я тебя ради жадовал, чтоб тебе не пачкаться, чистеньким вперёд к людям доползти, это я под твои детские ножки в грязь-жадность лёг! А он — вам бы, говорит,
спросить меня сначала, хочу ли я этого. Да ведь тебя, говорю, и не было ещё на земле-то, как уж я во всём грешен был,
о тебе заботясь. Сердится он у меня, фыркает.
Раз только в жизни он пришел в волнение и оказал деятельность, а именно: он прочел в газетах
о новом инструменте на всемирной лондонской выставке: «контробомбардоне» и пожелал выписать себе этот инструмент, даже
спрашивал, куда послать
деньги и чрез какую контору?
— Говори прямо… не
о деньгах спрашиваю, — хочу знать, как ты жил, — настаивал Игнат, внимательно и строго рассматривая сына.
— Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что
деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не сказать мне
о том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не
спрашивая даже ее согласия!
На
деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «
О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики
спросит о докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда делает визиты.
Как ни тяжело было просить отца
о высылке обещанного мне полугодового содержания, но ввиду опустошения моего кошелька закройщиком Лихотой я принужден был довести до сведения отца
о моем полнейшем безденежье. Тогда не существовало теперешних путей сообщения, и каково было мое грустное изумление, когда через месяц я получил письмо, в котором отец
спрашивал меня, куда я так скоро девал высланные мне
деньги.
Она сделала вид, что
спрашивает у Петра Ивановича совета
о пенсионе; но он видел, что она уже знает до мельчайших подробностей и то, чего он не знал: всё то, что можно вытянуть от казны по случаю этой смерти; но что ей хотелось узнать, нельзя ли как-нибудь вытянуть еще побольше
денег.
— А что, нет ли у вас каких-либо свежих известий с войны? —
спросил Рыбников. — Эх, господа! — воскликнул он вдруг и громыхнул шашкой. — Сколько бы мог я вам дать интересного материала
о войне! Хотите, я вам буду диктовать, а вы только пишите. Вы только пишите. Так и озаглавьте: «Воспоминания штабс-капитана Рыбникова, вернувшегося с войны». Нет, вы не думайте — я без
денег, я задарма, задаром. Как вы думаете, господа писатели?
Он мне ничего на это не сказал и только понадулся за отказ в
деньгах. Ну, я думаю, что отложит свое намерение на этот раз, однако нет-с. Встречаю я губернатора обыкновенно на границе;
спросил он меня,
о чем следует, и говорит потом...
Вот в конце обеда вышел правитель из своих палат и начал обходить столы. Кого
спросит о чем, кому ласковое слово скажет, а за ним идут слуги с
деньгами и платьем и всех оделяют. Обошел всех и подходит к последнему столу, где слепая артель сидела. Увидел правителя поводырь — и задрожал и побледнел весь.
Жозеф не говорил сестре
о деньгах, а она его
о них не
спрашивала. К тому же, брат и сестра почти не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса провела ночь в смежной с Глафирой комнате и долго говорила
о своем житье,
о муже,
о тетке,
о Синтяниной,
о своем неодолимом от последней отвращении.
— А где состояние моего отца? Где ваши
деньги? Вы всё промотали! Мне не стыдно своей бедности, но стыдно, что у меня такая мать… Когда мои товарищи
спрашивают о вас, я всегда краснею.
Рассказала она ему про свои поиски яда и пистолета, но про одно умолчала: у заезжего армянина, торгующего бирюзой, золотыми вещами и кавказским серебром, она нашла кинжал с костяной рукояткой, вроде охотничьего ножа, даже
спросила: отточен ли он. Он был отточен.
О себе ли одной думала она, когда платила
деньги за этот нож?..
Ему бы следовало сейчас же
спросить: «Откуда же ты их добудешь?» — но он ушел от такого вопроса. Отец Серафимы умер десять дней назад. Она третьего дня убежала от мужа. Про завещание отца, про наследство, про
деньги Калерии он хорошо помнил разговор у памятника; она пока ничего ему еще не говорила, или, лучше, он сам как бы умышленно не заводил
о них речи.
Он сошел с ума и говорит еще более бессмысленные речи, чем прежде, говорит
о чеканке
денег, об луке, кому-то дает аршин, потом кричит, что видит мышь, которую хочет заманить куском сыра, потом вдруг
спрашивает пароль у проходящего Эдгара, и Эдгар тотчас же отвечает ему словами: душистый майоран.
Спрашиваю о ней встречного и поперечного, бегаю с утра до ночи по пожарищу, ищу ее в грудах пепла, в камнях, в обгорелых бревнах; напоследок узнаю, что янычар продавал ее, мое дитя! на торгу, что родные князя Лелемико заплатили янычару большие
деньги, лишь бы увел ее подальше.
— За что даете мне эти
деньги? —
спросил Горлицын. — Не смею думать, чтобы вы, сударь мой, хотели меня подкупить на бесчестные сделки: вы не таковы — я слышал
о вас от предводителя дворянства. За исполнение моих обязанностей? Мне за них государь дает жалованье. Служба — не торговля. По крайнему моему разумению, я понимаю ее так: не знаю, как понимают другие.
Если там эти кости, к которым глупые люди приходят, чтобы их
о чем-нибудь
спрашивать, так там должны быть накиданы
деньги.
Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не
спросит и не узнает
о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и
деньгами всё то, что́ они дают у других, т. е. всё, что́ они могут давать.
«Чорт с ними, с этими мужиками и
деньгами, и транспортами по странице, — думал он. — Еще от угла на шесть кушей я понимал когда-то, но по странице транспорт — ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему
о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи, и
спросила у Николая, как он думает поступить с ним.