Неточные совпадения
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности.
У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных
бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и
спросил, встала ли
бабушка.
Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее до того милою, что невольно привык делать то же самое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомства
бабушка спросила: не болят ли
у меня глаза, что я ими хлопаю, как филин.
— Как можно
спросить: прогневаются! — иронически заметила Татьяна Марковна, — на три дня запрутся
у себя.
Бабушка не смей рта разинуть!
— Где Вера? —
спросил Райский
у бабушки.
— Вот она сейчас и догадалась!
Спрашивают тебя: везде поспеешь! — сказала
бабушка. — Язык-то стал
у тебя востер: сама я не умею, что ли, сказать?
— Скажите,
бабушка, что это за попадья и что за связь
у них с Верой? —
спросил Райский.
— С вами ни за что и не поеду, вы не посидите ни минуты покойно в лодке… Что это шевелится
у вас в бумаге? — вдруг
спросила она. — Посмотрите,
бабушка… ах, не змея ли?
— Будешь задумчив, как навяжется такая супруга, как Марина Антиповна! Помнишь Антипа? ну, так его дочка! А золото-мужик, большие
у меня дела делает: хлеб продает, деньги получает, — честный, распорядительный, да вот где-нибудь да подстережет судьба!
У всякого свой крест! А ты что это затеял, или в самом деле с ума сошел? —
спросила бабушка, помолчав.
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем
у бабушки — и Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось, что она, вдруг не дослушав конца страницы, не кончив разговора, слегка извинялась и уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не
спрашивал.
— На другое ушко
бабушке, и
у ней
спросить, люблю ли я вас?
— Что кончено? — вдруг
спросила бабушка. — Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли
у самой стыда нет, так
бабушка не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять книги, счеты, реестры и все крепости на имение. Я вам не приказчица досталась.
— Где monsieur Борис? —
спрашивала уже в пятый раз Полина Карповна, и до ужина, и после ужина,
у всех. Наконец обратилась с этим вопросом и к
бабушке.
— Пошто ты торчишь
у него? — сердито
спрашивала бабушка. — Гляди, научит он тебя чему-нибудь…
Я не мог любить, да и видеть не желал Прасковью Ивановну, потому что не знал ее, и, понимая, что пишу ложь, всегда строго осуждаемую
у нас, я откровенно
спросил: «Для чего меня заставляют говорить неправду?» Мне отвечали, что когда я узнаю
бабушку, то непременно полюблю и что я теперь должен ее любить, потому что она нас любит и хочет нам сделать много добра.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины, просили
у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем
спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью
бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
— Степан Михайлович, узнав, что все живы и здоровы, светел и радостен вошел в свой господский дом, расцеловал свою Аришеньку, дочерей и сына и весело
спросил: «Да где же Параша?» Ободрившись ласковостью супруга, Арина Васильевна отвечала ему с притворной улыбкой: «Где, доподлинно не знаю; может,
у бабушки.
Вот хоть
у бабушки спросите, она вам скажет, что я правду говорю.
—
Бабушка, а воды-то
у вас, по крайней мере, можно напиться? —
спросил я, возвышая голос.
— Да, понимаю. Это все от
бабушки… Вы не глядите, что она такая с виду.
У! Какая она умная! Вот, может быть, она и при вас разговорится, когда побольше привыкнет… Она все знает, ну просто все на свете, про что ни
спросишь. Правда, постарела она теперь.
— А что,
бабушка его не была
у вас? —
спросил он.
— А что,
бабушка, вы небось из города? —
спросил Антон
у старушки, сгорбленной и едва передвигавшей от стужи ноги.
— Кто это? —
спросила бабушка у Филиппыча, на цыпочках выступавшего за нею следом.
Но я видела по лицу последнего, что он не согласен с
бабушкой… Чуть заметная добрая усмешка шевельнула его губы под черными усами — усмешка, которую я
у него обожала, и он совсем серьезно
спросил...
— А сколько служил
у дедушки и батюшки? — продолжала
спрашивать бабушка.
И сделалась она этим нам невыносима, а между тем в особые семейные дни, когда собирались все родные и приезжали важные гости,
бабушку вспоминали, о ней
спрашивали, и потому ее выводили и сажали к столу, — что было и красиво, потому что она была кавалерственная дама, но тут от нее и начиналось «сокрушение», а именно, привыкши одна вязать чулок, она уже не могла сидеть без дела, и пока она ела вилкой или ложкой, то все шло хорошо, но чуть только руки
у нее освободятся, она сейчас же их и потащит к своему носу…