Неточные совпадения
— Как жалко, что вы шутите, — отозвалась Варвара и всю дорогу, вплоть до ворот
дома, шла молча,
спрятав лицо
в муфту, лишь у ворот заметила, вздохнув...
Подойдя к столу, он выпил рюмку портвейна и,
спрятав руки за спину, посмотрел
в окно, на небо, на белую звезду, уже едва заметную
в голубом, на огонь фонаря у ворот
дома.
В памяти неотвязно звучало...
Дома она обнаружила и
в словах и во всем, что делалось ею, нервную торопливость и раздражение, сгибала шею, как птица, когда она
прячет голову под крыло, и, глядя не на Самгина, а куда-то под мышку себе, говорила...
Бальзаминов.
В самом деле не возьму. Все равно и
дома украдут. Куда ж бы их деть?
В саду
спрятать,
в беседке под диван? Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не отдаст после. Нет, лучше об деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.
— Не сметь! — вскричал Петр Ильич. — У меня
дома нельзя, да и дурное баловство это.
Спрячьте ваши деньги, вот сюда положите, чего их сорить-то? Завтра же пригодятся, ко мне же ведь и придете десять рублей просить. Что это вы
в боковой карман всё суете? Эй, потеряете!
Я на это время
спрятал ее было у себя на хуторе, верстах
в двух от своего
дома.
Созвавши дворовых, он потребовал, чтоб ему указали, куда покойный отец
прятал деньги. Но никто ничего не отвечал. Даже те, которые нимало не сомневались, что стариковы деньги перешли к Улите, не указали на нее. Тогда обшарили весь
дом и все сундуки и дворовых людей, даже навоз на конном дворе перерыли, но денег не нашли, кроме двухсот рублей, которые старик отложил
в особый пакет с надписью: «На помин души».
Яблоки кальвиль, каждое с гербом, по пять рублей штука при покупке… И
прятали замоскворецкие гости по задним карманам долгополых сюртуков дюшесы и кальвиль, чтобы отвезти их
в Таганку,
в свои старомодные
дома, где пахло деревянным маслом и кислой капустой…
Он как-то
прятал деньги
в рукава, засовывал их
в диван, куда садился знакомый подрядчик, который брал и уносил эти деньги, вел им счет и после, на
дому, рассчитывался с Петром Кирилычем.
Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова
прятали в темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из
дома, но не может, заколдован.
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную, как все ее истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного
в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то
в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из
дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребенка и
спрятали его.
Баушка Лукерья сунула Оксе за ее службу двугривенный и вытолкала за дверь. Это были первые деньги, которые получила Окся
в свое полное распоряжение. Она зажала их
в кулак и так шла все время до Балчуговского завода, а
дома спрятала деньги
в сенях,
в расщелившемся бревне. Оксю тоже охватила жадность, с той разницей от баушки Лукерьи, что Окся знала, куда ей нужны деньги.
Но я бежал. Свой бант я
спрятал в карман и задними ходами, мне известными, выбрался из
дому на улицу. Прежде всего, конечно, к Степану Трофимовичу.
С тех пор он жил во флигеле
дома Анны Якимовны, тянул сивуху, настоянную на лимонных корках, и беспрестанно дрался то с людьми, то с хорошими знакомыми; мать боялась его, как огня,
прятала от него деньги и вещи, клялась перед ним, что у нее нет ни гроша, особенно после того, как он топором разломал крышку у шкатулки ее и вынул оттуда семьдесят два рубля денег и кольцо с бирюзою, которое она берегла пятьдесят четыре года
в знак памяти одного искреннего приятеля покойника ее.
Застал его
дома за писанием. Увидав меня, он скорее
спрятал в стол тетрадку. Поздоровались. Спрашиваю его...
Можно было подумать, что старый брагинский
дом охвачен огнем и Татьяна Власьевна спасала от разливавшегося пожара последние крохи. Она заставила и Нюшу все прибирать и
прятать и боязливо заглядывала
в окна, точно боялась, что вот-вот наедут неизвестные враги и разнесут брагинские достатки по перышку. Нюша видела, что бабушка не
в своем уме, но ничего не возражала ей и машинально делала все, что та ее заставляла.
Первый, у кого он спросил о таинственном значении открытки, был рыжий художник, иностранец — длинный и худой парень, который очень часто приходил к
дому Чекко и, удобно поставив мольберт, ложился спать около него,
пряча голову
в квадратную тень начатой картины.
Сгущаясь, сумрак
прячет в теплом объятии своем покорно приникшие к земле белые и красные
дома, сиротливо разбросанные по холмам. Сады, деревья, трубы — всё вокруг чернеет, исчезает, раздавленное тьмою ночи, — точно пугаясь маленькой фигурки с палкой
в руке, прячась от нее или играя с нею.
Он с удивлением видел других людей: простые и доверчивые, они смело шли куда-то, весело шагая через все препятствия на пути своём. Он сравнивал их со шпионами, которые устало и скрытно ползали по улицам и
домам, выслеживая этих людей, чтобы
спрятать их
в тюрьму, и ясно видел, что шпионы не верят
в своё дело.
Рогожин не любил ничего говорить о себе и, вероятно, считал себя мелочью, но он, например, живообразно повествовал о честности князя Федора Юрьича Ромодановского, как тот страшные богатства царя Алексея Михайловича, о которых никто не знал,
спрятал и потом, во время турецкой войны, Петру отдал; как князю Ивану Андреевичу Хованскому-Тарарую с сыном головы рубили
в Воздвиженском; как у князя Василия Голицына роскошь шла до того, что дворец был медью крыт, а червонцы и серебро
в погребах были ссыпаны, а потом родной внук его, Михайло Алексеич, при Анне Ивановне шутом состоял, за ее собакой ходил и за то при Белгородском мире тремя тысячами жалован, и
в посмеяние «Квасником» звался, и свадьба его с Авдотьей-калмычкой
в Ледяном
доме справлялась…
К счастью, Транквиллитатин на ту пору отлучился куда-то из города; он не мог прийти к нам раньше завтрашнего дня; нужно было воспользоваться ночью! Тетка не запиралась у себя
в комнате, да и у нас
в целом
доме ключи не действовали
в замках; но куда она положит часы, где
спрячет? До вечера она их носила
в кармане и даже не раз вынимала и рассматривала их; но ночью — где они ночью будут? Ну, уж это мое дело отыскать, думал я, потрясая кулаками.
Дома же и земли, которые я не могу ни перенести, ни
спрятать, но могу: первые, застраховав
в двойной ценности, поджечь, а вторые, исхлопотав от установленных баснописцев залоговые свидетельства (с виньетками и картинками), заложить
в кредитном учреждении — это собственность недвижимая.
Озабоченный тем, что постигло Ничипоренко, Бенни не мог оставаться
дома в покое ни на одну минуту. Он
спрятал в печку кипу «Колокола» и собрался ехать к полицеймейстеру. Но только что он вышел
в коридор, как Ничипоренко предстал ему
в полном наряде и
в добром здоровье и, вдобавок, с сияющим лицом. Он рассказал Бенни, что при первой же суматохе он бросился к откосу, прилег за канавку и пролежал, пока казаки побежали мимо его за Бенни, а после встал и вот благополучно пришел домой.
Этого избитого,
в разорванном платье горюна, по просьбе одного из членов редакции «Северной пчелы»,
спрятал дворник, некогда служивший
в доме Н. И. Греча.
Граф внимательно сосчитывал деньги, нетерпеливо всегда переворачивал бумажку, когда номер был кверху или книзу и не подходил с другими, запирал пачку
в ящик,
прятал ключ
в карман и, приблизившись к окну, пощипывая усики, произносил всегда с грустью: «Охо-хо-хо-хо!!.» — после чего начинал снова расхаживать по
дому, задумчиво убирая все, что казалось ему лежащим неправильно.
С этой целию я, путем немалой лести и других унижений, выпросил у ключницы хранившийся у нее
в кладовой старый, очень большой кавказский кинжал моего отца. Я подвязал его на кутас, который снял с дядиного гусарского кивера, и мастерски
спрятал это оружие
в головах, под матрац моей постельки. Если бы Селиван появился ночью
в нашем
доме, я бы непременно против него выступил.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский
дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал
в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это
прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
— Ты на своего дяденьку Ивана Леонтьевича не очень смотри: они
в Ельце все колобродники. К ним даже и
в дома-то их ходить страшно: чиновников зазовут угощать, а потом
в рот силой льют, или выливают за ворот, и шубы
спрячут, и ворота запрут, и запоют: «Кто не хочет пить — того будем бить». Я своего братца на этот счет знаю.
Анисья. Измучил он меня. Не открывает, где деньги, да и все. Намедни
в сенях был, должно там
прятал. Теперь и сама не знаю где. Спасибо, расстаться с ними боится. Всё
в доме они. Только б найти. А на нем вчерась не было. Теперь и сама не знаю где. Измучал меня на отделку.
— Бегите, — говорит, — скорее
в сумасшедший
дом, чтобы батюшку Ивана Яковлевича
спрятали!
Когда порядок
в театре был водворен и взбешенный дирижер принялся во второй раз за увертюру, она была уже у себя
дома. Она быстро разделась и прыгнула под одеяло. Лежа не так страшно умирать, как стоя или сидя, а она была уверена, что угрызения совести и тоска убьют ее…Она
спрятала голову под подушку и, дрожа, боясь думать и задыхаясь от стыда, завертелась под одеялом…От одеяла пахло сигарами, которые курил он…Что-то он скажет, когда придет?
— А лица такие неприятные, глаза бегают… Но что было делать? Откажешь, а их расстреляют! Всю жизнь потом никуда не денешься от совести… Провела я их
в комнату, — вдруг
в дом комендант, матрос этот, Сычев, с ним еще матросы. «Офицеров
прятать?» Обругал, избил по щекам, арестовали. Вторую неделю сижу. И недавно, когда на допрос водили, заметила я на дворе одного из тех двух. Ходит на свободе, как будто свой здесь человек.
Я вас внес
в этот
дом на моих руках, как похититель украденное сокровище, я вас
спрятал от всех глаз, шаг за шагом я вас оспаривал у смерти, и вдруг я сделал роковое открытие: я с ужасом понял, что служа вам, заботясь о вас, спасая вас, графиня, я только служил моей любви.
Все, что для
дома было потребно, находилось у него
в поместьях и делалось
дома, все, от фундамента до черепицы, от гвоздя до щеголеватого и прочного берлина, от берды ткача до затейливой шкатулки,
в которой он
прятал свои деньги и над которой незнающий попотел бы несколько часов, чтобы открыть ее.
Вздохнул подлекарь, глазки
в очки
спрятал. «Я, — говорит, — голубь, тебя б хочь до самого Рождества отпустил, сиди
дома, пополняй население. Да власть у меня воробьиная. Упроси главного врача, он все военные законы произошел, авось смилуется и обходную статью для тебя найдет». Добрая душа, известно, — на хромой лошадке да
в кустики.
И она рассказала ему тот план, который она придумала сегодня ночью. План был такой: он, Мигурский, уйдет из
дома вечером и оставит на берегу Урала свою шинель и на шинели письмо,
в котором напишет, что лишает себя жизни. Поймут, что он утопился. Будут искать тело, будут посылать бумаги. А он спрячется. Она так
спрячет его, что никто не найдет. Можно будет прожить так хоть месяц. А когда все уляжется, они убегут.