Вмиг в голове у меня загорелась идея… да, впрочем, это был только миг, менее чем миг, как вспышка пороха, или уж переполнилась мера, и я вдруг теперь возмутился всем воскресшим духом моим, да так, что мне вдруг захотелось срезать наповал всех врагов моих и отмстить им за все и при всех, показав теперь, каков я человек; или, наконец, каким-нибудь дивом научил меня кто-нибудь в это мгновение
средней истории, в которой я до сих пор еще не знал ни аза, и в закружившейся голове моей замелькали турниры, паладины, герои, прекрасные дамы, слава и победители, послышались трубы герольдов, звуки шпаг, крики и плески толпы, и между всеми этими криками один робкий крик одного испуганного сердца, который нежит гордую душу слаще победы и славы, — уж не знаю, случился ли тогда весь этот вздор в голове моей или, толковее, предчувствие этого еще грядущего и неизбежного вздора, но только я услышал, что бьет мой час.
Совсем схожая история произошла и с одним из моих товарищей, Скрутковским. Он также усердно посещал лекции Васильевского, также объявил себя специалистом по
средней истории, также сморозил что-то совсем несуразное на экзамене и, несмотря на это, также получил пятерку. Но поступил он красивее и изящнее, чем я. Из тем, объявленных на медали, выбрал одну из предложенных Васильевским, написал блестящую работу и, по отзыву Васильевского, получил за нее золотую медаль.
Неточные совпадения
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги
средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали
историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
История была дамой
средних лет, по профессии — тетка дворянской семьи Романовых, любившая выпить, покушать, но честно вдовствовавшая.
А
история культуры и общественности вся ведь в
среднем и относительном; она не абсолютна и не конечна.
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал.
Средние века не были развитием Рима. Современная мысль западная войдет, воплотится в
историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело наше войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
— Это конец древней
истории Заполья, — говорил он Харитине, забывая, что она жена подсудимого. —
Средней не будет, а прямо будем лупить по новой.
Средние века — самая загадочная и чарующая эпоха мировой
истории, полная антитезисов и противоречий.
А между тем этот
средний человек именно и есть действительный объект
истории.
Несомненно, что и между этими
средними деятелями современности встречается очень много честных людей, которые совершенно искренно верят, что
история представляет неистощимый источник утешений.
Их было трое братьев, —
история говорит о
среднем, Карлоне, как его назвали за огромный рост и потрясающий голос.
Вскоре
средний и даже нижний класс присоединились к старшему, а как вся
история поднялась преимущественно за оскорбление одного из лучших учеников, Александра Княжевича, то естественно, что его брат, первый во всех отношениях воспитанник, очень любимый товарищами, сделался, так сказать, главою этого движения.
Я поступил опять в те же нижние классы, из которых большая часть моих прежних товарищей перешла в
средние и на место их определились новые ученики, которые были приготовлены хуже меня; ученики же, не перешедшие в следующий класс, были лентяи или без способностей, и потому я в самое короткое время сделался первым во всех классах, кроме катехизиса и краткой священной
истории.
Эту вновь установившуюся практику подтвердила и лесная
История, присовокупив, для вящей вразумительности, что принятое в исторических руководствах (для
средних учебных заведений издаваемых) подразделение злодейств на блестящие и срамные упраздняется навсегда и что отныне всем вообще злодействам, каковы бы ни были их размеры, присвояется наименование «срамных».
В
средних веках продолжается та же
история, только в более грубом виде.
В
среднем отделении приютский батюшка отец Модест, еще молодой, худощавый человек с лицом аскета и строгими пытливыми глазами, рассказывает
историю выхода иудеев из Египта.
История делается для
среднего человека и для масс, но
средний человек для
истории есть отвлеченная единица, а не конкретное существо.
В частности, Леля была убеждена, что, выйдя из института, она неминуемо столкнется с тургеневскими и иными героями, бойцами за правду и прогресс, о которых впередогонку трактуют все романы и даже все учебники по
истории — древней,
средней и новой…
Я сижу у открытого окна и усердно долблю «постепенное развитие средневековых мистерий», т. е.
историю религиозных драм на сюжеты Священной
Истории в
Средние века.
Но знаем также, что
средние века были эпохой религиозной до преимуществу, были охвачены тоской по небу, которая делала народы одержимыми священным безумием, что вся культура средневековья направлена на трансцендентное и потустороннее, что в эти века было великое напряжение мысли в схоластике и мистике для решения последних вопросов бытия, равного которому не знает
история нового времени, что
средние века не растрачивали своей энергии во вне, а концентрировали ее внутри и выковывали личность в образе монаха и рыцаря, что в это варварское время созрел культ прекрасной дамы и трубадуры пели свои песни.
Долгое время принято было думать, что
средние века — пустое место в умственной
истории человечества, в
истории философской мысли.