Неточные совпадения
Но это говорили его вещи, другой же голос
в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к
углу, где у него стояли две пудовые гири, и
стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя
в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
Я взошел
в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак!
В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его,
стал раскладывать вещи, поставив
в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
Я лежал на диване, устремив глаза
в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел
в мою комнату. Он сел
в кресла, поставил трость
в угол, зевнул и объявил, что на дворе
становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.
Я
стал на
углу площадки, крепко упершись левой ногою
в камень и наклонясь немного наперед, чтобы
в случае легкой раны не опрокинуться назад.
Негодованье росло, и дамы
стали говорить о нем
в разных
углах самым неблагоприятным образом; а бедная институтка была уничтожена совершенно, и приговор ее уже был подписан.
Так и Чичикову заметилось все
в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся
в лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он
стал пускать
в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно, не мучь его», — и веселые свечки, и сверчок
в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле на них глядела, облокотясь на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.
Какое ни придумай имя, уж непременно найдется
в каком-нибудь
углу нашего государства, благо велико, кто-нибудь, носящий его, и непременно рассердится не на живот, а на смерть,
станет говорить, что автор нарочно приезжал секретно, с тем чтобы выведать все, что он такое сам, и
в каком тулупчике ходит, и к какой Аграфене Ивановне наведывается, и что любит покушать.
С молитвой поставив свой посох
в угол и осмотрев постель, он
стал раздеваться. Распоясав свой старенький черный кушак, он медленно снял изорванный нанковый зипун, тщательно сложил его и повесил на спинку стула. Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны.
Совершенно бессознательно я схватил ее руку
в коротеньких рукавчиках за локоть и припал к ней губами. Катенька, верно, удивилась этому поступку и отдернула руку: этим движеньем она толкнула сломанный стул, стоявший
в чулане. Гриша поднял голову, тихо оглянулся и, читая молитвы,
стал крестить все
углы. Мы с шумом и шепотом выбежали из чулана.
Наконец
в том и
в другом
углу стало раздаваться: «Вот пропадает даром козацкая сила: нет войны!..
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только
в тяжелый XV век на полукочующем
углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли,
стал здесь отважен человек; когда на пожарищах,
в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо
в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Пошли-и-и! — крикнула на него Катерина Ивановна; он послушался окрика и замолчал. Робким, тоскливым взглядом отыскивал он ее глазами; она опять воротилась к нему и
стала у изголовья. Он несколько успокоился, но ненадолго. Скоро глаза его остановились на маленькой Лидочке (его любимице), дрожавшей
в углу, как
в припадке, и смотревшей на него своими удивленными детски пристальными глазами.
Полечка
в страхе забилась с детьми
в угол на сундук, где, обняв обоих маленьких, вся дрожа,
стала ожидать прихода матери.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом,
стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
— Здоров, здоров! — весело крикнул навстречу входящим Зосимов. Он уже минут с десять как пришел и сидел во вчерашнем своем
углу на диване. Раскольников сидел
в углу напротив, совсем одетый и даже тщательно вымытый и причесанный, чего уже давно с ним не случалось. Комната разом наполнилась, но Настасья все-таки успела пройти вслед за посетителями и
стала слушать.
Катерина Ивановна взяла Лидочку, сняла со стула мальчика и, отойдя
в угол к печке,
стала на колени, а детей поставила на колени перед собой.
В углу,
в задней стене, или, лучше сказать,
в перегородке, была запертая дверь: там, далее, за перегородкой, должны были,
стало быть, находиться еще какие-то комнаты.
Знал бы я этакое дело, я б его с конвоем потребовал!» Потом выбежал, какого-то позвал и
стал с ним
в углу говорить, а потом опять ко мне и
стал спрашивать и ругать.
Он бросился
в угол, запустил руку под обои и
стал вытаскивать вещи и нагружать ими карманы. Всего оказалось восемь штук: две маленькие коробки, с серьгами или с чем-то
в этом роде, — он хорошенько не посмотрел; потом четыре небольшие сафьянные футляра. Одна цепочка была просто завернута
в газетную бумагу. Еще что-то
в газетной бумаге, кажется орден…
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к дому, но домой идти ему
стало вдруг ужасно противно: там-то,
в углу,
в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца, и он пошел куда глаза глядят.
Марья Ивановна села
в угол и
стала шить.
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и
становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца
в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
— Мне кажется — спокойнее
стал я. У меня, знаешь ли, такое впечатление осталось, как будто я на лютого зверя охотился, не
в себя стрелял, а —
в него. И еще: за
угол взглянул.
«Как спокойно он ведет себя», — подумал Клим и, когда пристав вместе со штатским
стали спрашивать его, тоже спокойно сказал, что видел голову лошади за
углом, видел мастерового, который запирал дверь мастерской, а больше никого
в переулке не было. Пристав отдал ему честь, а штатский спросил имя, фамилию Вараксина.
Быстрым жестом он показал Самгину кукиш и снова
стал наливать рюмки. Алина с Дуняшей и филологом сидели
в углу на диване, филолог, дергаясь, рассказывал что-то, Алина смеялась, она была настроена необыкновенно весело и все прислушивалась, точно ожидая кого-то. А когда на улице прозвучал резкий хлопок, она крикнула...
За книгами он
стал еще более незаметен. Никогда не спрашивал ни о чем, что не касалось его обязанностей, и лишь на второй или третий день, после того как устроился
в углу, робко осведомился...
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои рыжие усы
в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями
в бедра и, стоя фертом,
стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
Иноков постригся, побрил щеки и, заменив разлетайку дешевеньким костюмом мышиного цвета,
стал незаметен, как всякий приличный человек. Только веснушки на лице выступили еще более резко, а
в остальном он почти ничем не отличался от всех других, несколько однообразно приличных людей. Их было не много, на выставке они очень интересовались архитектурой построек, посматривали на крыши, заглядывали
в окна, за
углы павильонов и любезно улыбались друг другу.
В этот вечер ее физическая бедность особенно колола глаза Клима. Тяжелое шерстяное платье неуловимого цвета состарило ее, отягчило движения, они
стали медленнее, казались вынужденными. Волосы, вымытые недавно, она небрежно собрала узлом, это некрасиво увеличило голову ее. Клим и сегодня испытывал легонькие уколы жалости к этой девушке, спрятавшейся
в темном
углу нечистоплотных меблированных комнат, где она все-таки сумела устроить для себя уютное гнездо.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась
в угол, за роялью, и чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он
стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
В том
углу памяти, где слежались думы о Марине,
стало еще темнее, но как будто легче.
Людей
в ресторане
становилось все меньше, исчезали одна за другой женщины, но шум возрастал. Он сосредоточивался
в отдаленном от Самгина
углу, где собрались солидные штатские люди, три офицера и высокий, лысый человек
в форме интенданта, с сигарой
в зубах и с крестообразной черной наклейкой на левой щеке.
Вдруг ему
стало так легко, весело; он начал ходить из
угла в угол, даже пощелкивал тихонько пальцами, чуть не закричал от радости, подошел к двери Ольги и тихо позвал ее веселым голосом...
Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток,
стали исчезать. Многих, которые не успели умереть, выгнали за неблагонадежность, других отдали под суд: самые счастливые были те, которые, махнув рукой на новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову
в благоприобретенные
углы.
—
В этом же
углу лежат и замыслы твои «служить, пока
станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова); работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать — значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов».
Но гулять «с мсьё Обломовым», сидеть с ним
в углу большой залы, на балконе… что ж из этого? Ему за тридцать лет: не
станет же он говорить ей пустяков, давать каких-нибудь книг… Да этого ничего никому и
в голову не приходило.
— Я скоро опомнилась и
стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти к maman, но взглянула на нее, и… мне страшно
стало: подошла к теткам, но обе они сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из
угла следил за мной такими глазами, что я ушла
в другую комнату. Maman, не простясь, ушла после гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах были слезы…
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел
в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро,
стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь
в мире — альбомчик
в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились
в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Повторяю, я был
в вдохновении и
в каком-то счастье, но я не успел договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой за волосы и раза два качнула меня изо всей силы книзу… потом вдруг бросила и ушла
в угол,
стала лицом к
углу и закрыла лицо платком.
Он даже улыбнулся, тотчас же за ним
стали улыбаться и мать и сестра. Доверчивость возвращалась; но Татьяна Павловна, расставив на столе гостинцы и усевшись
в углу, продолжала проницать меня дурным взглядом.
Столовая гора понемногу раздевается от облаков. Сначала показался
угол, потом вся вершина, наконец и основание. По зелени ее заблистало солнце,
в пять минут все высохло, кругом меня по кустам щебетали колибри, и весь Капштат, с окрестностями, облился ярким золотым блеском. Мне вчуже
стало обидно за отца Аввакума.
Стали всех их собирать
в один
угол судна, на шкафут, чтоб они не бродили везде; старик усердно помогал
в этом.
Не останавливаясь, рабочие пошли, торопясь и наступая друг другу на ноги, дальше к соседнему вагону и
стали уже, цепляясь мешками за
углы и дверь вагона, входить
в него, как другой кондуктор от двери станции увидал их намерение и строго закричал на них.
Алеша повернул вправо от двери
в угол,
стал на колени и начал молиться.
Стали следить за нею и на чердаке дома,
в углу за кирпичами, нашли ее сундук, про который никто не знал, его отперли и вынули из него трупик новорожденного и убитого ею младенца.
Иван Федорович прошел
в угол, взял полотенце, исполнил, как сказал, и с мокрым полотенцем на голове
стал ходить взад и вперед по комнате.
Вечером солон убил белку. Он снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и
стал жарить, для чего палочку воткнул
в землю около огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на
угли. Когда он зарумянился, солон с аппетитом
стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
Он вернулся
в избу и
стал копаться
в углу.
Я добрался наконец до
угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я
стал припоминать, как и куда ходил
в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни
стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал
в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.