Неточные совпадения
«Но могу ли я верить во всё, что исповедует церковь?» думал он, испытывая себя и придумывая всё то, что могло разрушить его теперешнее спокойствие. Он нарочно
стал вспоминать те учения церкви, которые более всего всегда казались ему странными и соблазняли его. «Творение? А я чем же объяснял существование? Существованием? Ничем? —
Дьявол и грех? — А чем я объясняю зло?.. Искупитель?..
— Я думаю, что если
дьявол не существует и,
стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию.
— Поди ты к
дьяволу!
Стал тоже тут с пострелом-то своим! — проговорил он и, плюнув на руки, опять
стал натягивать супонь.
Екатерина Петровна хоть соглашалась, что нынче действительно
стали отстаивать слабых, бедных женщин, но все-таки сделать какой-нибудь решительный шаг колебалась, считая Тулузова почти не за человека, а за
дьявола. Тогда камер-юнкер, как сам человек мнительный и способный придумать всевозможные опасности, навел ее за одним секретным ужином на другого рода страх.
«
Дьяволы!» — злобно подумал он и, сняв картуз,
стал сбивать мел картузом.
Грассо был там, он сразу увидал меня, вскочил на ноги и
стал кричать на всю церковь: «Этот человек явился убить меня, граждане, его прислал
дьявол по душу мою!» Меня окружили раньше, чем я дотронулся до него, раньше, чем успел сказать ему что надо.
Tudieu, il у fait chaud! Ce diable de Samozvanetz, comme ils l’appellent, est un bougre qui a du poil au cul. Qu’en pensez vous, mein herr? [Черт, дело
становится жарким! Этот
дьявол — Самозванец, как они его называют, отчаянный головорез. Как вы полагаете, мейн герр? (фр.)]
— Другие, пожалуй, и даром не
станут стоять в этих сараях! — рассуждал хозяин. — Не переделывать же их,
дьяволов! Холодище, чай, такой, что собакам не сжить, не то что людям.
— Теперь я другую линию повел. Железнодорожную-то часть бросил. Я свое дело сделал, указал на Изюм — нельзя? —
стало быть, куда хочешь, хоть к черту-дьяволу дороги веди — мое дело теперь сторона! А я нынче по административной части гусара запустил. Хочу в губернаторы. С такими, скажу вам, людьми знакомство свел — отдай все, да и мало!
Но — и тогда
Дьявола надули!
Вы знаете — Ной
стал диктатором.
— Чего вы,
дьяволы! Ну что, — кричал Ермолай,
становясь в оборонительное положение, — ну, что вам надо?..
— Что
стали? Пошел!
Дьяволы, людоеды! — кричал он. — Не уйдешь моей руки! Черти! Лапотники!..
Ананий Яковлев(солидно). Никакого тут
дьявола нет, да и быть не может. Теперь даже по морской части, хошь бы эти паруса али греблю, как напредь того было, почесть, что совсем кинули, так как этим самым паром
стало не в пример сподручнее дело делать. Поставят, спокойным манером, машину в нутро корабля; она вертит колеса, и какая ни на есть там буря, ему нипочем. Как теперича
стал ветер крепчать, развели огонь посильнее, и пошел скакать с волны на волну.
— Куда, к
дьяволу, запропастился? Назад ехать надо. Хоть в Гришкино вернемся, — сердито
стал выговаривать Никите хозяин.
— Будешь знаком, — сказал ямщик угрюмо. — Сам тоже винища им выпоил немало, — потому — опасаюсь во всякое время… Помни: Кóстюшка недаром и нонче-то выехал… Эстолько места даром коней гонять не
станет… Фарт чует,
дьявол, это уж верно!.. Купец вот тоже какой-то… — задумчиво добавил ямщик после некоторого молчания, — не его ли охаживают теперича?.. Только вряд, не похоже будто… И еще с ним новый какой-то. Не видывали мы его раньше.
— Ах ты, жалкое создание, в тебе целый
дьявол ревности сидит, ты ничего не видишь, ничего не понимаешь. Это благородный спектакль, — вбей хоть ты это-то в свою голову: тут благородные дамы и девицы. Неужели же они и повесятся мне на шею? Они, я думаю, и говорить-то не
станут со мной.
Стал середь горницы Карп Алексеич. «Алешку Лохматого
дьявол принес, — подумал он. — Наташка не проболталась ли?.. Ишь каким барином!.. На Чапуринских!.. Ну, да ведь я не больно испужался: чуть что — десятских, да в темную…»
Мир, созданный на основе человеческой свободы, не может быть разрушен или уничтожен, хотя бы он благодаря ей и «не удался», а люди превратились бы в сынов сатаны,
стали бы воплощенными
дьяволами (на это и рассчитывал сатана, прельщая Еву: он мечтал узурпировать мир, чтобы сделать его игрушкой своего властолюбия, пародирующего божественное всемогущество, — предметом jeu satanique [Сатанинская шутка (фр.).]).
И с того часа он ровно переродился,
стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат слова любимого ученика Христова: «Бог любы есть». «Вот она где истина-то, — подумал Герасим, — вот она где правая-то вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?..
Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей… А они сдуру-то верят ему, врагу Божию!..»
Поученья о
дьяволе и аде мастерица расширяла, когда ученики
станут «псалтырь говорить», — тут по целым часам рассказывает, бывало, им про козни бесовские и так подробно расписывает мучения грешников, будто сама только что из ада выскочила.
«Если
дьявол не существует и,
стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию».
Поистине, человек — это прирожденный
дьявол. «Сатана sum et nihil humanum a me alienum puto», — заявляет черт Ивану Карамазову. Я — сатана, и ничто человеческое мне не чуждо. Говорит он это по поводу полученного им ревматизма. Но не только подверженность ревматизму, — в человеке вообще нет ничего, что было бы чуждо
дьяволу. «Я думаю, — говорит Иван, — что, если
дьявол не существует, и,
стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию».
В сумеречной глубине души человеческой лежит
дьявол. Ему нет воли. Его держит заключенным в низах души тяжелая крышка — бог.
Дьявол задыхается в глубине, рвется на волю, просит жизни. И все очевиднее
становится для человека, что это душа его просит воли, что рвущийся из-под крышки
дьявол — это и есть он сам.
О, если б я был
дьявол! Весь ужас, которым дышит ад, я переселил бы на их землю; я
стал бы владыкою их снов, и, когда, с улыбкой засыпая, они крестили бы своих детей, я встал бы перед ними, черный…
Только поэтому Лютер, признававший человеческую природу совершенно уничтоженной грехом, разум порождением
дьявола и возлагавший все исключительно на благодать, мог породить германскую идеалистическую метафизику, Фихте, Гегеля, Шеллинга, у которых разум
стал божественным, человек органом божественного процесса.
«Самое большое чудо — это все же лишь человек: он может, применив усилия,
стать Богом или
дьяволом».
Отдышался он, вокруг себя проверку сделал: вверху пол, внизу — потолок. Правильно. В отдалении гости гудят, вальц доплясывают. Поддевка царского сукна под мышкой пасть раскрыла — продрали,
дьяволы. Правильно. Сплюнул он на самаркандский ковер — кислота винная ему поперек глотки
стала. Глянул в угол — икнул: на шканделябре черт, банный приятель, сидит и, щучий сын, ножки узлом завязывает-развязывает. Ах ты, отопок драный, куда забрался.
— Неужели вы думаете, что я так стар и глуп, что не понимаю того, что как скоро учение о жизни ложно, то все, что могло быть вредно нам, все
становится нам полезным, — закричал Вельзевул и громко расхохотался. — Довольно. Благодарю всех. — И, всплеснув крыльями, он вскочил на ноги.
Дьяволы окружили Вельзевула. На одном конце сцепившихся
дьяволов был
дьявол в пелеринке — изобретатель церкви, на другом конце —
дьявол в мантии, изобретатель науки.
Дьяволы эти подали друг другу лапы, и круг замкнулся.
— Да к тому же этот самый рыжий
дьявол Малюта, — помяни мое слово, не к добру зачастил он к нам, — на княжну свои глазища бесстыжие пялит, индо за нее страшно
становится, как стоит она перед ним, голубка чистая, от страха даже в лице меняясь… — заметил, кроме того, Яков Потапович.
Обидно черту
стало, хочь плачь, — да у чертей слез-то нету. На-кось, поди, у людей веселье, смех, душа к душе льнет, под ручку,
дьяволы, пьяные ходят, а он, как шакал ночной, один да один по-над горами рыскать должен.
Странные люди, порою мне
становится их жаль, и я не на шутку начинаю сердиться на
дьявола, который так искусно смешал карты в их игре, что только шулер знает правду, свою маленькую шулерскую правду о накрапленных фальшивых дамах и столь же фальшивых королях.