Неточные совпадения
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая
поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него
становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она
стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его
поэзию.
«Каждый пытается навязать тебе что-нибудь свое, чтоб ты
стал похож на него и тем понятнее ему. А я — никому, ничего не навязываю», — думал он с гордостью, но очень внимательно вслушивался в суждения Спивак о литературе, и ему нравилось, как она говорит о новой русской
поэзии.
Он
стал писать дневник. Полились волны
поэзии, импровизации, полные то нежного умиления и поклонения, то живой, ревнивой страсти и всех ее бурных и горячих воплей, песен, мук, счастья.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец,
поэзия, а
стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
Когда социализм был еще мечтой и
поэзией, не
стал еще прозой жизни и властью, он хотел быть организованной человечностью.
Но Белинский черпал столько же из самого источника; взгляд Станкевича на художество, на
поэзию и ее отношение к жизни вырос в
статьях Белинского в ту новую мощную критику, в то новое воззрение на мир, на жизнь, которое поразило все мыслящее в России и заставило с ужасом отпрянуть от Белинского всех педантов и доктринеров.
Пока оно было в несчастном положении и соединялось с светлой закраиной аристократии для защиты своей веры, для завоевания своих прав, оно было исполнено величия и
поэзии. Но этого
стало ненадолго, и Санчо Панса, завладев местом и запросто развалясь на просторе, дал себе полную волю и потерял свой народный юмор, свой здравый смысл; вульгарная сторона его натуры взяла верх.
Об застое после перелома в 1825 году мы говорили много раз. Нравственный уровень общества пал, развитие было перервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из жизни. Остальные — испуганные, слабые, потерянные — были мелки, пусты; дрянь александровского поколения заняла первое место; они мало-помалу превратились в подобострастных дельцов, утратили дикую
поэзию кутежей и барства и всякую тень самобытного достоинства; они упорно служили, они выслуживались, но не
становились сановитыми. Время их прошло.
Во Франции некогда была блестящая аристократическая юность, потом революционная. Все эти С.-Жюсты и Гоши, Марсо и Демулены, героические дети, выращенные на мрачной
поэзии Жан-Жака, были настоящие юноши. Революция была сделана молодыми людьми; ни Дантон, ни Робеспьер, ни сам Людовик XVI не пережили своих тридцати пяти лет. С Наполеоном из юношей делаются ординарцы; с реставрацией, «с воскресением старости» — юность вовсе не совместна, — все
становится совершеннолетним, деловым, то есть мещанским.
Статьи Добролюбова,
поэзия Некрасова и повести Тургенева несли с собой что-то, прямо бравшее нас на том месте, где заставало.
Это было первое общее суждение о
поэзии, которое я слышал, а Гроза (маленький, круглый человек, с крупными чертами ординарного лица) был первым виденным мною «живым поэтом»… Теперь о нем совершенно забыли, но его произведения были для того времени настоящей литературой, и я с захватывающим интересом следил за чтением. Читал он с большим одушевлением, и порой мне казалось, что этот кругленький человек преображается,
становится другим — большим, красивым и интересным…
Для представителей духовенства христианство давно
стало повседневной прозой, искавшие же нового христианства хотели, чтобы оно было
поэзией.
Только в ренессансную эпоху
стал нам по-настоящему близок Достоевский, полюбили
поэзию Тютчева и оценили Вл. Соловьева.
— Стихотворство у нас, — говорил товарищ мой трактирного обеда, — в разных смыслах как оно приемлется, далеко еще отстоит величия.
Поэзия было пробудилась, но ныне паки дремлет, а стихосложение шагнуло один раз и
стало в пень.
О творчестве Кюхельбекера — в работах: Н. К. Гудзий, Поэты-декабристы («Каторга и ссылка», 1925, № 21, стр. 181 и сл.; то же в сб. «100-летие восстания декабристов», М. 1928, стр. 181 и сл.); В. Н. Орлов — в
статье при Дневнике Кюхельбекера (1929) и в очерке «
Статья Кюхельбекера «
Поэзия и проза» (сб. «Лит. наследство», т. 59, 1954, стр. 381 и сл.); Ю. Н. Тынянов, Пушкин и Кюхельбекер (сб. «Лит. наследство», т. 16–18, 1934, стр. 321 и сл.) и в
статье при Сочинениях Кюхельбекера (т. I, 1939).
А
поэзию как же я
стану отвергать, когда я чувствую ее и в природе, и в сочетании звуков.
Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей жизни, тем тяжелее и труднее
становится оно для меня. Редко, редко между воспоминаниями за это время нахожу я минуты истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего начало моей жизни. Мне невольно хочется пробежать скорее пустыню отрочества и достигнуть той счастливой поры, когда снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким светом озарило конец этого возраста и положило начало новой, исполненной прелести и
поэзии, поре юности.
— Какая
поэзия в том, что глупо?
поэзия, например, в письме твоей тетки! желтый цветок, озеро, какая-то тайна… как я
стал читать — мне так
стало нехорошо, что и сказать нельзя! чуть не покраснел, а уж я ли не отвык краснеть!
Но, перейдя в корпус, Александров
стал стыдиться этих стишков. Русская
поэзия показала ему иные, совершенные образцы. Он не только перестал читать вслух своих несчастных птичек, но упросил и мать никогда не упоминать о них.
С год тому назад я читал в журнале
статью его, написанную с страшною претензией на самую наивную
поэзию, и при этом на психологию.
— Если
поэзия не решает вопросов, которые кажутся вам важными, — сказал Ярцев, — то обратитесь к сочинениям по технике, полицейскому и финансовому праву, читайте научные фельетоны. К чему это нужно, чтобы в «Ромео и Жульетте», вместо любви, шла речь, положим, о свободе преподавания или о дезинфекции тюрем, если об этом вы найдете в специальных
статьях и руководствах?
— Да, — продолжал Бегушев, все более и более разгорячаясь, — я эту песню начал петь после Лондонской еще выставки, когда все чудеса искусств и изобретений свезли и
стали их показывать за шиллинг… Я тут же сказал: «Умерли и
поэзия, и мысль, и искусство»… Ищите всего этого теперь на кладбищах, а живые люди будут только торговать тем, что наследовали от предков.
Потом, в своей камере, когда ужас
стал невыносим, Василий Каширин попробовал молиться. От всего того, чем под видом религии была окружена его юношеская жизнь в отцовском купеческом доме, остался один противный, горький и раздражающий осадок, и веры не было. Но когда-то, быть может, в раннем еще детстве, он услыхал три слова, и они поразили его трепетным волнением и потом на всю жизнь остались обвеянными тихой
поэзией. Эти слова были: «Всех скорбящих радость».
Еще гораздо важнее то, что с течением времени многое в произведениях
поэзии делается непонятным для нас (мысли и обороты, заимствованные от современных обстоятельств, намеки на события и лица); многое
становится бесцветно и безвкусно; ученые комментарии не могут сделать для потомков всего столь же ясным и живым, как все было ясно для современников; притом ученые комментарии и эстетическое наслаждение — противоположные вещи; не говорим уже, что через них произведение
поэзии перестает быть общедоступным.
Я постоянно участвовал небольшими статейками в «Московском вестнике», и в 1830 году, когда журналисты, прежде поклонявшиеся Пушкину,
стали бессовестно нападать на него, я написал письмо к Погодину о значении
поэзии Пушкина и напечатал в его журнале.
Эти портретисты так исказили черты романтической
поэзии, так напели о своем стремлении и о своей любви, что и хороших романтиков
стало скучно и невозможно читать.
И инстинкт здоровья и молодости льстил ей и лгал, что настоящая
поэзия жизни не пришла, а еще впереди, и она верила и, откинувшись на спинку стула (у нее распустились волосы при этом),
стала смеяться, а глядя на нее, смеялись и остальные.
В этом мертвом лесе, пожалуй, была своя
поэзия, но непривычному человеку как-то
становится в нем грустно и тяжело, как в пустом доме, из которого только что вынесли покойника.
Римская
поэзия воспевает отвлеченные возвышенные идеи да сильных мужей, вроде того, который не побледнеет, если весь мир
станет пред ним разрушаться.
Г. Милюков, к сожалению, не сделал этого, и потому его
статья о народной
поэзии русской не имеет окончательной полноты.
Самое отношение к миру теряется, человек действует заодно и как одно с миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия
становится часом оргии; на нашем маловыразительном языке мы могли бы назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между песней, музыкой, словом и движением, жизнью, религией и
поэзией.
Один из интереснейших примеров длинного путешествия заклинаний — заговоры от лихорадки, исследованные А. Н. Веселовским [А. Н. Веселовский Разыскания в области русского духовного стиха,
статья VI — «Духовные сюжеты в литературе и народной
поэзии румын».
В 1835 г. Белинский напечатал в «Телескопе»
статью о стихотворениях молодого поэта, в которой утверждал, что у Кольцова — необыкновенный поэтический талант, и определял сущность его
поэзии.
Но когда мало-помалу распространились и утвердились у нас более правильные понятия о
поэзии вообще, тогда оставили предубеждение против народных песен,
стали их собирать и даже подражать им.
С течением времени понятия о том, что можно считать прекрасным в
поэзии, несколько изменились, в народных песнях признали действительные их достоинства и
стали по всей России собирать их.
С. 225).] читать лекции, — говорит о настроении романтиков: „Ненависть к прогрессу и миру действительности привела к тому, что склонность к фантазии и чудесному
стала душою
поэзии и прозы“.
— Иван Павлыч, принеси мне из кабинета чертеж. Между окнами висит. Ты посмотри, Василий Петрович, дело-то какое грандиозное: право, я даже
поэзию в нем нынче находить
стал.
Губернатор, читая
статью, прослезился, читали ее даже казанские дамы, а редактор в первое воскресенье был приглашен к губернатору обедать, и после обеда губернаторша имела с ним разговор о
поэзии и чувствах.
Ко времени пикника сердце барона, пораженное эффектом прелестей и талантов огненной генеральши, будет уже достаточно тронуто, для того чтоб искать романа;
стало быть, свобода пикника, прелестный вечер (а вечер непременно должен быть прелестным), дивная природа и все прочие аксессуары непременно должны будут и барона и генеральшу привести в особенное расположение духа, настроить на лад сентиментальной
поэзии, и они в многозначительном разговоре (а разговор тоже непременно должен быть многозначительным), который будет состоять большею частию из намеков, взглядов, интересных недомолвок etc., доставят себе несколько счастливых, романтических минут, о которых оба потом будут вспоминать с удовольствием, прибавляя при этом со вздохом...
Ведь если только Данте сохранял верность сердца к Беатриче, как он свидетельствует своей
поэзией, то жена была для него лишь наложницей, а
стало быть, и сам он, имея наложницу, постольку изменял заветам любви своей, — и ее образ был бы, конечно, целостнее и чище без этой измены.
Булгаков ответил на нее
статьей «Без плана» (там же, № 6; перепечатана: Альманах
поэзии.
С Г. И. Чулковым С. Н. Булгаков полемизировал по поводу его
статьи «
Поэзия Владимира Соловьева» (Вопросы жизни. 1905.
Лишь при таком предположении и
становится понятна роль мифотворчества в истории человечества, где «Dichtung» мифа нередко объясняет полновесную «Wahrheit» [Вымысел,
поэзия, истина, правда (нем.).] истории.
Зато
стал углубляться в значение церковных песнопений, от одних умилялся душой, от других приходил в священный восторг;
поэзия Дамаскина его восхищала.
— Ну, вот, вот… Так я и знал, — рассердится читатель. — Молодой человек и непременно двадцати шести лет! Ну, а дальше что? Известно что… Он попросит
поэзии, любви, а она ответит прозаической просьбой купить браслет. Или же наоборот, она захочет
поэзии, а он… И читать не
стану!
Утонченный индивидуализм нового времени, которое, впрочем,
стало очень старым, индивидуализм, идущий от Петрарки и Ренессанса, был бегством от мира и общества к самому себе, к собственной душе, в лирику,
поэзию, музыку.
Дюмон. О прекрасном паже короля Рене [Рене Анжуйский (1408–1480) — король Неаполя, Сицилии и граф Прованский. Двор короля Рене был средоточием искусства и
поэзии своего времени.]? Помню, помню и готов исполнить желание ваше, только боюсь, чтобы меня не
стал передразнивать Вадбольский, как он делал это некогда в Москве, в доме князя Черкасского.
Родные русские слова, слова
поэзии, слова любви наэлектризовали Савина еще более, и после спетого последнего романса он неожиданно для самого себя внезапно очутился у ног Лили и, схватив ее руки,
стал покрывать их горячими поцелуями.