Неточные совпадения
Затем Самгин почувствовал, что никогда еще не был он таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных
старой, милой
ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ.
А Черномор? Он за седлом,
В котомке,
ведьмою забытый,
Еще не знает ни о чем;
Усталый, сонный и сердитый
Княжну, героя моего
Бранил от скуки молчаливо;
Не слыша долго ничего,
Волшебник выглянул — о диво!
Он видит: богатырь убит;
В крови потопленный лежит;
Людмилы нет, все пусто в поле;
Злодей от радости дрожит
И мнит: свершилось, я на воле!
Но
старый карла был неправ.
Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело, выросшее в приволье
старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки, ее свежий голос, с неожиданными низкими бархатными нотками… «Во всех ее движениях, в ее словах, — думал я, — есть что-то благородное (конечно, в лучшем смысле этого довольно пошлого слова), какая-то врожденная изящная умеренность…» Также привлекал меня в Олесе и некоторый ореол окружавшей ее таинственности, суеверная репутация
ведьмы, жизнь в лесной чаще среди болота и в особенности — эта гордая уверенность в свои силы, сквозившая в немногих обращенных ко мне словах.
— Что со мной случилось, боярин! — отвечал, запыхавшись, Алексей. — Черт бы ее побрал!
Старая колдунья!..
Ведьма киевская!.. Слыхано ли дело!.. Живодерка проклятая!
Так и сделали, а потом Катарина и эта сухая
ведьма Лючия, крикунья, чей голос слышно на три мили, — принялись за бедного Джузеппе: призвали и давай щипать его душу, как
старую тряпку...
— «Старуха, товарищ,
старая седая
ведьма ударила и предлагает — убить ее!»
Может быть, читатели, вы слыхали от
старых нянек сказку о Лысой горе, куда слетаются
ведьмы, оборотни, нетопыри, совы, упыри, черти всех возрастов и состояний справлять адский карнавал? Что-то напоминающее этот сказочный карнавал я и увидел здесь.
Яичница. Ну, черт с французским! Но как сваха-то проклятая… Ах ты, бестия эдакая,
ведьма! Ведь если бы вы знали, какими словами она расписала! Живописец, вот совершенный живописец! «Дом, флигеля, говорит, на фундаментах, серебряные ложки, сани», — вот садись, да и катайся! — словом, в романе редко выберется такая страница. Ах ты, подошва ты
старая! Попадись только ты мне…
Наташа. Нам нужно уговориться, Оля. Ты в гимназии, я — дома, у тебя ученье, у меня — хозяйство. И если я говорю что насчет прислуги, то знаю, что говорю; я знаю, что го-во-рю… И чтоб завтра же не было здесь этой
старой воровки,
старой хрычовки… (стучит ногами) этой
ведьмы!.. Не сметь меня раздражать! Не сметь! (Спохватившись.) Право, если ты не переберешься вниз, то мы всегда будем ссориться. Это ужасно.
Снилась мне золотая Украина, ее реки, глубокие и чистые; седые глинистые берега, покрытые бледно-голубою каймою цветущего льна; лица, лица, ненавистно-милые лица, стоившие стольких слез, стольких терзающих скорбей и гнетущего горя, и вдруг все это тряслось, редело, заменялось темным бором, в котором лохматою
ведьмою носилась метель и с диким визгом обсыпала тонкими, иглистыми снежинками лукавую фигуру лешего, а сам леший сидел где-то под сосною и, не обращая ни на что внимания, подковыривал пенькою
старый лыковый лапоть.
— Что ты орешь,
ведьма! — вскричал, в свою очередь, Никита Федорыч, делая несколько шагов к жене. — Молчи! Теперь
старого барина нет, я тебе властитель, я тебе муж! Шутить не стану; смотри ты у меня! Да, получил деньги, не показал тебе, не хотел говорить, да и не дам ни полушки, вот тебе и знай… да не кричать!
Вот переезд и темный домик, где живет сторож. Шлагбаум поднят, и около намело целые горы, и, как
ведьмы на шабаше, кружатся облака снега. Тут линию пересекает
старая, когда-то большая дорога, которую до сих пор еще зовут трактом. Направо, недалеко от переезда, у самой дороги, стоит трактир Терехова, бывший постоялый двор. Тут по ночам всегда брезжит огонек.
Щербук. Старуха ведь,
старей всех на свете, ни кожи, ни рожи у
старой кочерги, а туда же… любовь! Ах ты,
ведьма! А рыжему это и на руку… Ему денежки нужны мои, а любовь ее ему не нужна…
Старый казак после этого уже совсем уверился, что это был не волк, а
ведьма; а я подумал, что не бешеный ли это был волк, потому что я никогда не видывал и не слыхивал, чтобы волк, после того как его прогнали, вернулся опять на народ.
Старый казак говорил, что тут нет ничего удивительного, что это был не волк, что это была
ведьма и что она заколдовала мое ружье.
Тут вереница
старых, сморщенных, как гриб,
ведьм водила журавля, приплясывая, стуча гоцки сухими своими ногами, так что звон от костей раздавался кругом, и припевая таким голосом, что хоть уши зажми.
Носилась молва, будто бы
ведьмы сожгли на этом костре молодую свою сестру, Катрусю, за то, что она отступилась от кагала и хотела, принеся христианское покаяние, пойти в монастырь; и что будто бы мать ее,
старая Ланцюжиха, первая подожгла костер.
— Полно вам щебетать, пустомели! — перервала их разговор одна
старая перекупка с недобрым видом, поглядывая на всех такими глазами, с какими злая собака рычит на прохожих. — Толковали бы вы про себя, а не про других, — продолжала она отрывисто и сердито. — У вас все пожилые женщины с достатком —
ведьмы; а на свои хвосты так вы не оглянетесь.
— Все это так, — подхватила первая, — только про
старую Ланцюжиху недобрая слава идет. Все говорят — наше место свято! — будто она
ведьма.
Стал такой говор, а тут к делу подоспел другой пустой случай: стало у коров молоко пропадать… Кто этому мог быть виноват, как не
ведьма; а кто еще бтльшая
ведьма, как не
старая Керасивна, которая, всем известно, на целое село мару напускала, мужа чертом оборачивала и теперь пережила на селе всех своих сверстников и ровесников и все живет и ни исповедоваться, ни умирать не хочет.
Это таки и была правда:
старая Керасивна, давно оставившая все свои слабости, хоть и жила честно и богобоязненно, но к исповеди не ходила. Нy и возродились опять толки, что она
ведьма и что, может быть, и вправду пан-отец Савва хорош «за ее помогой».
Надо было довести ее до того и до другого, и за это взялись несколько добрых людей, давших себе слово: кто первый встретит
старую Керасивну в темном месте, — ударить ее, — как надлежит настоящему православному христианину бить
ведьму, — один раз чем попало наотмашь и сказать ей...
Особенно их расположило к нему еще то, что он был очень почтителен с
старой матерью и сейчас же, как приехал, спросил про свою «крестную», — хотя наверно слыхал, что она была и такая, и сякая, и
ведьма.