Неточные совпадения
Какие-то философы из гусар, да недоучившийся
студент, да промотавшийся игрок затеяли какое-то филантропическое общество, под верховным распоряжением
старого плута, и масона, и карточного игрока, пьяницы и красноречивейшего человека.
— Плехановщина! — кричал
старый литератор, а
студент Поярков упрямо, замогильным голосом возражал ему...
Медник неприятно напомнил
старого каменщика, который подбадривал силача Мишу или Митю ломать стену. По другой стороне улицы прошли двое —
студент и еще кто-то;
студент довольно громко говорил...
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы,
студенты в белых кителях с золочеными пуговицами,
студенты в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались
старые люди с палочками в руках, женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Перебирая их, он в нижнем ящике
старой тетушкиной шифоньерки красного дерева, с брюхом и бронзовыми кольцами в львиных головах, нашел много писем и среди них карточку, представлявшую группу: Софью Ивановну, Марью Ивановну, его самого
студентом и Катюшу — чистую, свежую, красивую и жизнерадостную.
Я видел грозные моменты,
Досель кружится голова…
Шумели буйные
студенты,
Гудела
старая Москва.
Вдруг из толпы
студентов вышел
старый сторож при анатомическом театре, знаменитый Волков, нередко помогавший
студентам препарировать, что он делал замечательно умело.
Но еще большее почтение питал он к киевскому
студенту Брониславу Янковскому. Отец его недавно поселился в Гарном Луге, арендуя соседние земли. Это был человек
старого закала, отличный хозяин, очень авторитетный в семье.
Студент с ним не особенно ладил и больше тяготел к семье капитана. Каждый день чуть не с утра, в очках, с книгой и зонтиком подмышкой, он приходил к нам и оставался до вечера, серьезный, сосредоточенный, молчаливый. Оживлялся он только во время споров.
Молодежь стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и
студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или генерала, а
студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами
старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Варя(Трофимову).
Студенту надо быть умным! (Мягким тоном, со слезами.) Какой вы стали некрасивый, Петя, как
постарели! (Любови Андреевне, уже не плача.) Только вот без дела не могу, мамочка. Мне каждую минуту надо что-нибудь делать.
Песня около дома на время смолкла, и через минуту послышалась другая. Она доносилась чуть слышно; теперь
студент пел
старую «думу», подражая тихому напеву бандуристов. Иногда голос, казалось, совсем смолкал, воображением овладевала смутная мечта, и затем тихая мелодия опять пробивалась сквозь шорох листьев…
— Понимаете ли теперь, панночка, почему мне вспомнился этот Юрко-бандурист? — спросил
студент, когда
старая коляска опять тихо двигалась по пыльной дороге, направляясь к монастырю.
—
Студент Каетан Слободзиньский с Волыня, — рекомендовал Розанову Рациборский, — капитан Тарас Никитич Барилочка, — продолжал он, указывая на огромного офицера, — иностранец Вильгельм Райнер и мой дядя,
старый офицер бывших польских войск, Владислав Фомич Ярошиньский. С последним и вы, Арапов, незнакомы: позвольте вас познакомить, — добавил Рациборский и тотчас же пояснил: — Мой дядя соскучился обо мне, не вытерпел, пока я возьму отпуск, и вчера приехал на короткое время в Москву, чтобы повидаться со мною.
— Ну, ты,
старая барка! Живо и не ворчать! — прикрикнул на нее Лихонин. — А то я тебя, как твой друг,
студент Трясов, возьму и запру в уборную на двадцать четыре часа!
Обычная обстановка бедного холостого
студента: провисшая, неубранная кровать со скомканным одеялом, хромой стол и на нем подсвечник без свечи, несколько книжек на полу и на столе, окурки повсюду, а напротив кровати, вдоль другой стены — старый-престарый диван, на котором сейчас спал и храпел, широко раскрыв рот, какой-то чернокудрый и черноусый молодой человек.
Кроме всех этих наивных, трогательных, смешных, возвышенных и безалаберных качеств
старого русского
студента, уходящего — и бог весть, к добру ли? — в область исторических воспоминаний, он обладал еще одной изумительной способностью — изобретать деньги и устраивать кредиты в маленьких ресторанах и кухмистерских. Все служащие ломбарда и ссудных касс, тайные и явные ростовщики, старьевщики были с ним в самом тесном знакомстве.
Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые писатели — авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и
студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и
старые развратники, истрепанные всеми видами порока...
Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл новую роль — он сделался чем-то вроде
старого добряка-помещика, который сам был когда-то в университете и теперь не может глядеть на
студентов без тихого отеческого умиления.
Когда кончили читать, Зухин, другие
студенты и я, чтоб доказать свое желание быть товарищем, выпили по рюмке водки, и в штофе почти ничего не осталось. Зухин спросил, у кого есть четвертак, чтоб еще послать за водкой какую-то
старую женщину, которая прислуживала ему. Я предложил было своих денег, но Зухин, как будто не слыхав меня, обратился к Оперову, и Оперов, достав бисерный кошелек, дал ему требуемую монету.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее мужу, и опять на
старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко.
Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский университет, потому что отец его получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
Есть моченые яблоки на Масленой — это
старый обряд московских
студентов.
Владелец восьмидесяти двух душ, которых он освободил перед смертию, иллюминат,
старый гёттингенский
студент, автор рукописного сочинения о «Проступлениях или прообразованиях духа в мире», сочинения, в котором шеллингианизм, сведенборгианизм и республиканизм смешались самым оригинальным образом, отец Берсенева привез его в Москву еще мальчиком, тотчас после кончины его матери, и сам занялся его воспитанием.
— Занятно! — воскликнул
студент, усмехаясь. — Ах вы,
старый греховодник! Не боитесь, а?
Одно время в лавку стал заходить чаще других знакомых покупателей высокий голубоглазый
студент с рыжими усами, в фуражке, сдвинутой на затылок и открывавшей большой белый лоб. Он говорил густым голосом и всегда покупал много
старых журналов.
Вот что, Николаша… Я знаю, ты станешь браниться, но… уважь
старого пьяницу! По-дружески… Гляди на меня, как на друга…
Студенты мы с тобою, либералы… Общность идей и интересов… B Московском университете оба учились… Alma mater… (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает. Возьми взаймы… (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески… Я бы от тебя взял, честное слово…
— А,
старый знакомый! — вскричал Зарецкой. — Ну вот, бог привел нам опять встретиться. Помните ли, господин
студент, как я догнал вас около Останкина?
Может быть, чтобы сделать строгий выговор за то, что мы молоды, что мы
студенты, что мы наверное имеем «образ мыслей» и самым фактом своего существования выказываем неуважение к
старым генералам.
Воспитанникам, назначенным в
студенты, не произвели обыкновенных экзаменов, ни гимназических, ни университетских, а, напротив, все это время употребили на продолжение ученья, приготовительного для слушанья университетских лекций; не знаю, почему Григорий Иваныч, за несколько дней до акта, отправил меня на вакацию, и мы с Евсеичем уехали в
Старое Аксаково, Симбирской губернии, где тогда жило все мое семейство.
В нашем обществе все сведения о мире ученых исчерпываются анекдотами о необыкновенной рассеянности
старых профессоров и двумя-тремя остротами, которые приписываются то Груберу, то мне, то Бабухину. Для образованного общества этого мало. Если бы оно любило науку, ученых и
студентов так, как Николай, то его литература давно бы уже имела целые эпопеи, сказания и жития, каких, к сожалению, она не имеет теперь.
И ей было смешно, что
студенты дерутся и что я ставлю их на колени, и она смеялась. Это был кроткий, терпеливый и добрый ребенок. Нередко мне приходилось видеть, как у нее отнимали что-нибудь, наказывали понапрасну или не удовлетворяли ее любопытства; в это время к постоянному выражению доверчивости на ее лице примешивалась еще грусть — и только. Я не умел заступаться за нее, а только когда видел грусть, у меня являлось желание привлечь ее к себе и пожалеть тоном
старой няньки: «Сиротка моя милая!»
— Иду я сегодня с лекции и встречаю на лестнице этого
старого идиота, нашего NN… Идет и, по обыкновению, выставил вперед свой лошадиный подбородок и ищет, кому бы пожаловаться на свою мигрень, на жену и на
студентов, которые не хотят посещать его лекций. Ну, думаю, увидел меня — теперь погиб, пропало дело…
В городе у Алексея и жены его приятелей не было, но в его тесных комнатах, похожих на чуланы, набитые ошарканными,
старыми вещами, собирались по праздникам люди сомнительного достоинства: золотозубый фабричный доктор Яковлев, человек насмешливый и злой; крикливый техник Коптев, пьяница и картёжник; учитель Мирона,
студент, которому полиция запретила учиться; его курносая жена курила папиросы, играла на гитаре.
— Не забывает
старых друзей, а уже в высоких чинах, мосье Лопатин, этот господин. Известный инженер Петрищев. Тоже у меня жил
студентом.
Боже мой, как я ослабел! Сегодня попробовал встать и пройти от своей кровати к кровати моего соседа напротив, какого-то
студента, выздоравливающего от горячки, и едва не свалился на полдороге. Но голова поправляется скорее тела. Когда я очнулся, я почти ничего не помнил, и приходилось с трудом вспоминать даже имена близких знакомых. Теперь все вернулось, но не как прошлая действительность, а как сон. Теперь он меня не мучает, нет.
Старое прошло безвозвратно.
Про него же не раз рассказывал мне,
студенту, проживавший на Якиманке в великолепном собственном доме
старый Михаил Федорович Сухотин.
Так звали
студенты совокупность старой-престарой клячи, еще более древней извозчичьей пролетки и совершенно ветхого возницы — Ивана Парфенова.
— Какая же она недобрая! Я ее весь день ждала. А вы давно из Петербурга? — спросила Ольга Михайловна
студента. — Какая теперь там погода? — и, не дожидаясь ответа, она ласково взглянула на гимназистов и повторила: — Какие большие выросли! Давно ли они приезжали сюда с няней, а теперь уже гимназисты!
Старое старится, а молодое растет… Вы обедали?
Как и отчего это произошло: обстоятельства ли жизни, или некоторая идеальность миросозерцания и прирожденные чувства целомудрия и стыдливости были тому причиной, но только, не говоря уже о гимназии, но и в училище, живя в сотовариществе таких повес, как
студенты, Иосаф никогда не участвовал в их разных любовных похождениях и даже избегал разговора с ними об этом; а потом, состоя уже столько времени на службе, он только раз во все это время, пришедши домой несколько подгулявши, вдруг толкнул свою кухарку, очень еще не
старую крестьянскую бабу, на диван.
Иван Михайлович. Ну, шинель, собачий сын! Что ты думаешь? По-старому? Правда твоя, Марья Васильевна, все хуже стало. И уставные грамоты хуже, и школы, и
студенты… все это яд, все это погибель. Прощайте. Только бы догнать их, хоть на дороге. Уж отведу душу! Петрушку розгами высеку! Да.
— Нет, Егор Иваныч, ради бога! — заторопился
студент. — Вы только послушайте, только послушайте меня. Мужик, куда он у себя ни оглянется, на что ни посмотрит, везде кругом него старая-престарая, седая и мудрая истина. Все освещено дедовским опытом, все просто, ясно и практично. А главное — абсолютно никаких сомнений в целесообразности труда. Возьмите вы доктора, судью, литератора. Сколько спорного, условного, скользкого в их профессиях! Возьмите педагога, генерала, чиновника, священника…
Наконец, загадка объяснилась: накануне вечером один из
студентов получил книгу Александра Семеныча Шишкова: «Рассуждение о
старом и новом слоге», которую читали вслух напролет всю ночь и только что кончили и которая привела молодежь в бешенство.
Студент любил девочку, девочка любила
студента… история слишком
старая и обыкновенная, чтобы о ней столько много рассказывать и придавать ей для нас с вами теперь какое бы то ни было значение…
Я был
студентом. Жили мы вдвоем
С товарищем московским в антресоле
Родителей его. Их
старый дом
Стоял близ сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всём
Предоставляли жить по нашей воле —
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными — таков наш был девиз.
— Имел удовольствие видеть вас на похоронах вашего дядюшки… мы хоть и разных уездов, но почти соседи и с дядюшкой вашим были
старые знакомые… Очень приятно встретиться… здешний предводитель дворянства Корытников, — отрекомендовался он в заключение и любезно протянул руку, которая была принята
студентом.
Свитка отсоветовал Хвалынцеву тотчас же перебираться на
старую квартиру. Он ему прямо, «как старший», указывал оставаться у графини Маржецкой до того времени, пока не будет приискан надежный поручитель, так как, в противном случае, полиция могла бы придраться к экс-студенту и выслать его на родину в течение двух суток. В сущности же, Свитка делал это для того, чтобы вновь завербованный адепт еще более укрепился в своем решении, а кто же лучше графини мог поспособствовать этому?
— Ох, господин Хвалынцев, да какой же вы, право, нервный! — говорил Свитка, качая головою, когда
студент уселся уже в
старое, но очень мягкое и покойное кресло. — Ишь ведь, и до сих пор нет-нет, а все-таки дергает лицо дрожью!
Один только у меня остался
старый друг — княгиня М.Н.Дондукова, мать той девушки, на которой я, еще
студентом, мечтал жениться. Она давно уже была замужем и мать девочки. Муж ее жил долго и умер недавно — очень видным земским и думским деятелем. Он был лет на пять — на шесть моложе меня.
Но не он один был заправилой в клубе. В комитете председательствовал М.И.Семевский, тоже мой
старый знакомый. Я помнил его еще гвардейским офицером, когда он в доме Штакеишнейдера отплясывал мазурку на том вечере, где я, еще
студентом, должен был читать мою первую комедию"Фразеры", приехав из Дерпта на зимние вакации.
Рядом с Вертело, к кому я, по
старой памяти экс-студента химии, также захаживал, стояла такая сила, как Клод-Бернар, создатель новой физиологии, тот самый, кому позднее, при Третьей республике, поставили бронзовую статую перед главным входом во двор College de France, на площадке, окруженной деревьями, по rue des Ecoles.
Когда я был уже
студентом, Конопацкие купили для своей школы новый большой дом на Калужской улице. В
старом их доме открыла школу для начинающих моя тетя, тетя Анна. Как-то был я у нее. Прощаюсь в передней и говорю...