Неточные совпадения
— Мое добро! — кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми
кровью глазами. Он
стоит, будто жалея, что уж некого
больше бить.
Он остановился на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь с оторванной ногой,
стоял полицейский, стряхивая перчаткой снег с шинели, другого вели под руки, а посреди улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все
больше выжимали из нее
крови, она как бы таяла...
Подойдя к месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный человек с
большими белокурыми усами, хмурясь, потирал левою рукой ладонь правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая одной рукой разбитое в
кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую девчонку,
стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с бритой половиной головы.
— Рабство… а если мне это нравится? Если это у меня в
крови — органическая потребность в таком рабстве? Возьмите то, для чего живет заурядное большинство: все это так жалко и точно выкроено по одной мерке. А
стоит ли жить только для того, чтобы прожить, как все другие люди… Вот поэтому-то я и хочу именно рабства, потому что всякая сила давит…
Больше: я хочу, чтобы меня презирали и… хоть немножечко любили…
На другой стороне сидит здоровенный, краснорожий богатырь в одной рубахе с засученным до плеча рукавом, перед ним цирюльник с окровавленным ланцетом — значит, уж операция кончена; из руки богатыря высокой струей бьет, как из фонтана,
кровь, а под рукой
стоит крошечный мальчишка, с полотенцем через плечо, и держит таз,
большой таз, наполовину полный
крови.
— Не за копейку надо
стоять, а — за справедливость, — вот! Дорога нам не копейка наша, — она не круглее других, но — она тяжеле, — в ней
крови человеческой
больше, чем в директорском рубле, — вот! И не копейкой дорожим, —
кровью, правдой, — вот!
— Это все от восторга, Фома! — вскричал дядя. — Я, брат, уж и не помню, где и
стою. Слушай, Фома: я обидел тебя. Всей жизни моей, всей
крови моей недостанет, чтоб удовлетворить твою обиду, и потому я молчу, даже не извиняюсь. Но если когда-нибудь тебе понадобится моя голова, моя жизнь, если надо будет броситься за тебя в разверстую бездну, то повелевай и увидишь… Я
больше ничего не скажу, Фома.
Все это вместе представляло такую отвратительную картину беспорядка и разрушения, что Зарецкой едва мог удержаться от восклицания: «Злодеи! что сделали вы с несчастной Москвою!» Будучи воспитан, как и
большая часть наших молодых людей, под присмотром французского гувернера, Зарецкой не мог назваться набожным; но, несмотря на это, его русское сердце облилось
кровью, когда он увидел, что почти во всех церквах
стояли лошади; что стойла их были сколочены из икон, обезображенных, изрубленных и покрытых грязью.
Я почувствовал, что
кровь бросилась мне в голову. В том углу, где я
стоял в это время спиною к стене, был навален разный хлам: холсты, кисти, сломанный мольберт. Тут же
стояла палка с острым железным наконечником, к которой во время летних работ привинчивается
большой зонт. Случайно я взял в руки это копье, и когда Бессонов сказал мне свое «не позволю», я со всего размаха вонзил острие в пол. Четырехгранное железо ушло в доски на вершок.
И когда напилась, она с нежной, прекрасной улыбкой остановила свои глаза на царе и уже
больше не отводила их; а он
стоял на коленях перед ее ложем, весь обнаженный, как и она, не замечая, что его колени купаются в ее
крови и что руки его обагрены алою
кровью.
Мне и Мухоедову
стоило большого труда уговорить молодых людей отложить опись имущества до похорон; племянники, очень приличные молодые люди, долго не сдавались на наши просьбы и все упирали на то, что имущество может потеряться. Особенно крепко держался старший племянник, и Мухоедов до
крови кусал губы, чтобы удержаться и не наговорить этому господину дерзостей, чем он мог испортить все дело.
По темной, крутой лестнице я поднялся во второй этаж и позвонил. В маленькой комнатке сидел у стола бледный человек лет тридцати, в синей блузе с расстегнутым воротом; его русые усы и бородка были в
крови, около него на полу
стоял большой глиняный таз; таз был полон алою водою, и в ней плавали черные сгустки
крови. Молодая женщина, плача, колола кухонным ножом лед.
Вправо, выше лампы, около бронзового календаря, лежало письмо
большого формата. На него действительно попала капля
крови. Палтусов издали,
стоя за креслом, прочел адрес:"Госпоже Калгановой — в собственные руки".