Неточные совпадения
— Ну, что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово, а она уж в ответ
десяток! Поди-ка принеси огоньку запечатать письмо. Да
стой, ты схватишь сальную свечу, сало дело топкое: сгорит — да и нет, только убыток, а ты принеси-ка мне лучинку!
— Значит, сейчас позвоним и явится покупатель, нотариус Животовский, спекулянт, держи ухо остро! Но, сначала, Клим Иванович, на какого черта тебе тысячи денег? Не надобно тебе денег, тебе газета нужна или — книгоиздательство. На газету — мало
десятков тысяч, надо сотни полторы, две. Предлагаю: давай мне эти двадцать тысяч, и я тебе обещаю через год взогнать их до двухсот. Обещаю, но гарантировать — не могу, нечем. Векселя могу дать, а — чего они
стоят?
Самгин, почувствовав опасность, ответил не сразу. Он видел, что ответа ждет не один этот, с курчавой бородой, а все три или четыре
десятка людей, стесненных в какой-то барской комнате, уставленной запертыми шкафами красного ‹дерева›, похожей на гардероб, среди которого
стоит длинный стол. Закурив не торопясь папиросу, Самгин сказал...
В большой столовой со множеством фаянса на стенах Самгина слушало
десятка два мужчин и дам, люди солидных объемов, только один из них, очень тощий, но с круглым, как глобус, брюшком
стоял на длинных ногах, спрятав руки в карманах, покачивая черноволосой головою, сморщив бледное, пухлое лицо в широкой раме черной бороды.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь,
стоит в двух
десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Вера Петровна молчала, глядя в сторону, обмахивая лицо кружевным платком. Так молча она проводила его до решетки сада. Через
десяток шагов он обернулся — мать еще
стояла у решетки, держась за копья обеими руками и вставив лицо между рук. Самгин почувствовал неприятный толчок в груди и вздохнул так, как будто все время задерживал дыхание. Он пошел дальше, соображая...
Через несколько минут Самгин оказался в комнате, где собралось несколько
десятков людей, человек тридцать сидели на стульях и скамьях, на подоконниках трех окон, остальные
стояли плечо в плечо друг другу настолько тесно, что Фроленков с трудом протискался вперед, нашептывая строго, как человек власть имущий...
Когда Самгин протер запотевшие очки, он увидел в классной, среди беспорядочно сдвинутых парт, множество людей, они сидели и
стояли на партах, на полу, сидели на подоконниках, несколько
десятков голосов кричало одновременно, и все голоса покрывала истерическая речь лысоватого человека с лицом обезьяны.
«Да, если это так, — думала Вера, — тогда не
стоит работать над собой, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько
десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой — синоним ловкость, такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтоб было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но так ли это? Где доказательства?»
Они прошли через сени, через жилую избу хозяев и вошли в заднюю комнатку, в которой
стояла кровать Марка. На ней лежал тоненький старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе лежало
десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле в беспорядке валялось несколько белья и платья.
В девяти верстах от Натарской станции мы переправились через речку Амгу, впадающую в Маю, на пароме первобытной постройки, то есть на
десятке связанных лыками бревен и больше ничего, а между тем на нем
стояла телега и тройка лошадей.
Работа эта шла внутри острога, снаружи же, у ворот,
стоял, как обыкновенно, часовой с ружьем,
десятка два ломовых под вещи арестантов и под слабых и у угла кучка родных и друзей, дожидающихся выхода арестантов, чтобы увидать и, если можно, поговорить и передать кое-что отправляемым. К этой кучке присоединился и Нехлюдов.
От господского дома до завода было рукой подать, —
стоило только пройти небольшую площадь, на которой ютилось до
десятка деревянных лавок.
Зося
стояла в каком-нибудь
десятке сажен от террасы.
А между тем он иногда в доме же, аль хоть на дворе, или на улице, случалось, останавливался, задумывался и
стоял так по
десятку даже минут.
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой
десяток, а поди еще как проказничает! Того гляди, и десятый недалеко… Ну, дай тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка,
постой, душенька, дай посмотреть, на кого ты похож! Ну, так и есть, на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
Их всегда с
десяток работало тут, а их клиенты
стояли у стенки на одной ноге, подняв другую, разутую, в ожидании починки.
На столе
стоят старинные гербовые квинтеля с водками, чарочки с ручками и без ручек — все это
десятками лет собиралось В. Е. Шмаровиным на Сухаревке.
Но ведь не он, так на его место найдется
десяток других охотников, притом во главе конкурса
стоял такой почтенный человек, как старик Луковников; наконец, ему не из чего было выбирать, а жить было нужно.
Пригнали тогда в Балахну нашу
десятка три пленников; всё народ сухонькой, мелкой; одеты кто в чем, хуже нищей братии, дрожат, а которые и поморожены,
стоять не в силе.
А время теперь идет с страшной быстротой: месяц
стоит прежнего
десятка лет.
В отношении к охоте огромные реки решительно невыгодны: полая вода так долго
стоит на низких местах, затопив
десятки верст луговой стороны, что уже вся птица давно сидит на гнездах, когда вода пойдет на убыль. Весной, по краям разливов только, держатся утки и кулики, да осенью пролетные стаи, собираясь в дальний поход, появляются по голым берегам больших рек, и то на самое короткое время. Все это для стрельбы не представляет никаких удобств.
— Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой
десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. — Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, — а?
Он
стоял около своего номера, прислонившись к стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним спят несколько
десятков людей, спят последним крепким утренним сном, с открытыми ртами, с мерным глубоким дыханием, с вялой бледностью на глянцевитых от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя, знакомая еще с детства мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо страшнее, чем мертвецы.
Я, разумеется, охотно согласился: наплавки передвинули повыше, так что они уже не
стояли, а лежали на воде, червяков насадили покрупнее, а Евсеич навздевал их даже
десяток на свой крючок, на третью же удочку насадил он кусок умятого хлеба, почти в орех величиною.
На другой день поутру несколько
десятков мужчин и женщин
стояли у ворот больницы, ожидая, когда вынесут на улицу гроб их товарища.
Десятка два мужиков
стояли, сняв шапки, и слушали. Темнело, тучи опускались ниже. Голубоглазый подошел к крыльцу и сказал, вздохнув...
Мать схватилась руками за грудь, оглянулась и увидела, что толпа, раньше густо наполнявшая улицу,
стоит нерешительно, мнется и смотрит, как от нее уходят люди со знаменем. За ними шло несколько
десятков, и каждый шаг вперед заставлял кого-нибудь отскакивать в сторону, точно путь посреди улицы был раскален, жег подошвы.
Впервой-ет раз, поди лет с
десяток уж будет, шел, знашь, у нас по деревне парень, а я вот на улице
стоял…
Но еще больше жаль мне тебя, честный муж, потомок благородного рода: как одиноко
стоишь ты с отуманенной от дел головой, зная, что тут же
десятки людей точат на тебя крамолы за воздвигнутые тобой гонения на разные спокойно существовавшие пакости…
Дело происходило в распорядительной камере. Посредине комнаты
стоял стол, покрытый зеленым сукном; в углу — другой стол поменьше, за которым, над кипой бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами, за которыми занималось с
десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.
Мысль, что Максим, которого он любил тем сильнее, что не знал другой родственной привязанности, будет всегда
стоять в глазах народа ниже тех гордых бояр, которых он, Малюта, казнил
десятками, приводила его в бешенство.
Кроватей в комнате
стояло около
десятка, но из жильцов в ней находился только один господин, звание которого лозищане определить не могли.
Выйдя из ворот, он видит: впереди, домов за
десяток, на пустынной улице
стоят две женщины, одна — с вёдрами воды на плечах, другая — с узлом подмышкой; поравнявшись с ними, он слышит их мирную беседу: баба с вёдрами, изгибая шею, переводит коромысло с плеча на плечо и, вздохнув, говорит...
Крепко стиснув зубы, Матвей оглядывался назад — в чистом и прозрачном небе низко над городом
стояло солнце, отражаясь в стёклах окон
десятками огней, и каждый из них дышал жаром вслед Матвею.
Кожемякину стало немного жалко старика, он вздохнул и снова осмотрел комнату, тесно заставленную сундуками и комодами. Блестели две горки, битком набитые серебром: грудами чайных и столовых ложек, связанных верёвочками и лентами,
десятками подстаканников, бокалов с чернью, золочёных рюмок. На комодах
стояли подсвечники, канделябры, несколько самоваров, а весь передний угол был густо завешан иконами в ризах; комната напоминала лавку старьёвщика.
Носились слухи, что
стоило только позвать к себе в гости
десяток родичей отчинников Картобынской или Кармалинской тюбы, [Тюба — волость.
Маркушка приподнял голову и помутившимися глазами жадно смотрел под гору, где
стояли конторка, дробилка, промывальная машина и
десятки старательских вашгердов.
На шестьдесят оставшихся в живых человек, почти за пять месяцев отчаянной боевой работы, за разгон шаек, за
десятки взятых в плен и перебитых в схватках башибузуков, за наши потери ранеными и убитыми нам прислали восемь медалей, которые мы распределили между особенно храбрыми, не имевшими еще за войну Георгиевских крестов; хотя эти последние, также отличившиеся и теперь тоже
стоили наград, но они ничего не получили, во-первых, потому, что эта награда была ниже креста, а во-вторых, чтобы не обидеть совсем не награжденных товарищей.
Под буквой С — пальмовый лес, луна, показывающая, что дело происходит ночью, и на переднем плане спит
стоя, прислонясь к дереву, огромный слон, с хоботом и клыками, как и быть должно слону, а внизу два голых негра ручной пилой подпиливают пальму у корня, а за ними
десяток негров с веревками и крючьями.
Он
стоял около сварочной печи, следя за работой. Каждую минуту громадный пылающий зев печи широко раскрывался, чтобы поглощать один за другим двадцатипудовые «пакеты» раскаленной добела стали, только что вышедшие из пламенных печей. Через четверть часа они, протянувшись с страшным грохотом через
десятки станков, уже складывались на другом конце мастерской длинными, гладкими, блестящими рельсами.
Со всем тем
стоило только взглянуть на него в минуты душевной тревоги, когда губы переставали улыбаться, глаза пылали гневом и лоб нахмуривался, чтобы тотчас же понять, что Глеб Савинов не был шутливого
десятка.
Он представлял совершеннейший тип тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу их невольный вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом сказать, не
стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс
десяток таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
Она тоже имела несколько
десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч, не раз бывавший у графини по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса, на утесе
стоял дыбом золотой конь с брильянтовыми глазами, а на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел на крыльях любви. На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой,
десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца,
стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
В верхних ложах публика «наплывная». Верхняя ложа
стоила пять рублей, и
десяток приказчиков и конторщиков набивали ее «по полтине с носа» битком,
стоя плотной стеной сзади сидящих дам, жующих яблоки и сосущих леденцы.
— Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами
десятков поколений русских людей! О! гниды! Как вы дорого
стоите своей стране! Что же вы делаете для нее? Превратили ли вы слезы прошлого в перлы? Что дали вы жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
— Очень! Плясать научился у казаков — у нас на фабрике два
десятка казаков
стоят. Слыхал ты, у нас бунтовать хотели? Как же, в газетах про нас писали…
— Послушай, маленькая польза, — говорил он суетливо, каждую минуту закуривая; там, где он
стоял, было всегда насорено, так как на одну папиросу он тратил
десятки спичек. — Послушай, жизнь у меня теперь подлейшая. Главное, всякий прапорщик может кричать: «Ты кондуктор! ты!» Понаслушался я, брат, в вагонах всякой всячины и, знаешь, понял: скверная жизнь! Погубила меня мать! Мне в вагоне один доктор сказал: если родители развратные, то дети у них выходят пьяницы или преступники. Вот оно что!
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее
стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор — белый мрамор, добываемый на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым
десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам.