Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Ты
же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога,
столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть
же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором молодых людей, певших: «Славься». Опять добровольцы кланялись и высовывались, но Сергей Иванович не обращал на них внимания; он
столько имел дел с добровольцами, что уже знал их общий тип, и это не интересовало его. Катавасов
же, за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добровольцев, очень интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Ивановича.
И увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять
столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я не могу взять на себя? — сказала она себе и начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод. Чего
же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем».
Вронский три года не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой
же стройный, не
столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас
же заметил его на Серпуховском.
С тех пор как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их
столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те
же поэты за деньги величали Нерона полубогом…
Побужденный признательностью, он наговорил тут
же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производил головою отрицательный жест и наконец уже выразился, что это сущее ничего, что он, точно, хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь.
Что
же касается до обысков, то здесь, как выражались даже сами товарищи, у него просто было собачье чутье: нельзя было не изумиться, видя, как у него доставало
столько терпения, чтобы ощупать всякую пуговку, и все это производилось с убийственным хладнокровием, вежливым до невероятности.
«Ах, извините! — говорил Чичиков очень учтиво, схвативши его за обе руки, — у нас было
столько дел; но завтра
же все будет сделано, завтра непременно, право, мне даже совестно!» И все это сопровождалось движениями обворожительными.
— Кажется, я имел случай изучить эту породу людей — их
столько к тебе ходит, — все на один покрой. Вечно одна и та
же история…
— Вот еще что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет
же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало
столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
Краска даже ударила в его бледное, изнуренное лицо. Но, проговаривая последнее восклицание, он нечаянно встретился взглядом с глазами Дуни, и
столько,
столько муки за себя встретил он в этом взгляде, что невольно опомнился. Он почувствовал, что все-таки сделал несчастными этих двух бедных женщин. Все-таки он
же причиной…
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику. Тут было
столько жалкого,
столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере Петр Петрович тотчас
же пожалел.
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас
же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет, и не
столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
— Действительно, я человек развратный и праздный. А впрочем, ваша сестрица имеет
столько преимуществ, что не мог
же и я не поддаться некоторому впечатлению. Но все это вздор, как теперь и сам вижу.
Он пришел мало-помалу к многообразным и любопытным заключениям, и, по его мнению, главнейшая причина заключается не
столько в материальной невозможности скрыть преступление, как в самом преступнике; сам
же преступник, и почти всякий, в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность.
— А вы лучше вот что скажите-ка, — высокомерно и с досадой прервал Петр Петрович, — вы можете ли-с… или лучше сказать: действительно ли и на
столько ли вы коротки с вышеупомянутою молодою особой, чтобы попросить ее теперь
же, на минуту, сюда, в эту комнату? Кажется, они все уж там воротились, с кладбища-то… Я слышу, поднялась ходьба… Мне бы надо ее повидать-с, особу-то-с.
Я
же хотел только узнать теперь, кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось
столько разных промышленников и до того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
Судите
же, до какой степени я обязан после того благодарить покойницу Марфу Петровну за то, что она наговорила вашей сестрице обо мне
столько таинственного и любопытного.
Бальзаминов. Что
же это такое? Я умру. В один день
столько перемен со мной! Это с ума сойдешь! Я тебя золотом осыплю.
Движений лишних у него не было. Если он сидел, то сидел покойно, если
же действовал, то употреблял
столько мимики, сколько было нужно.
Но как
же она думала: чем должно разрешиться это поклонение? Не может
же оно всегда выражаться в этой вечной борьбе пытливости Штольца с ее упорным молчанием. По крайней мере, предчувствовала ли она, что вся эта борьба его не напрасна, что он выиграет дело, в которое положил
столько воли и характера? Даром ли он тратит это пламя, блеск? Потонет ли в лучах этого блеска образ Обломова и той любви?..
Много мыслительной заботы посвятил он и сердцу и его мудреным законам. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение красоты на воображение, потом переход впечатления в чувство, его симптомы, игру, исход и глядя вокруг себя, подвигаясь в жизнь, он выработал себе убеждение, что любовь, с силою Архимедова рычага, движет миром; что в ней лежит
столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении. Где
же благо? Где зло? Где граница между ними?
Между тем он
же впадал в странное противоречие: на ярмарке он все деньги истратит на жену, купит ей платье, платков, башмаков, серьги какие-нибудь. На Святую неделю, молча, поведет ее под качели и
столько накупит и, молча
же, насует ей в руки орехов, пряников, черных стручьев, моченых груш, что она употчует всю дворню.
В Петербурге
же столько аукционов, распродаж, мелких лавочек на Толкучем и нуждающихся людей, что невозможно, купив вещь за столько-то, не продать ее несколько дороже.
— Я знаю, что вы можете мне сделать множество неприятностей, — проговорила она, как бы отмахиваясь от его слов, — но я пришла не
столько затем, чтобы уговорить вас меня не преследовать, сколько, чтоб вас самого видеть. Я даже очень желала вас встретить уже давно, сама… Но я встретила вас такого
же, как и прежде, — вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и решительною мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
Итак, мог
же, стало быть, этот молодой человек иметь в себе
столько самой прямой и обольстительной силы, чтобы привлечь такое чистое до тех пор существо и, главное, такое совершенно разнородное с собою существо, совершенно из другого мира и из другой земли, и на такую явную гибель?
— Прощай, некогда, — оборвала Лиза, и в мимолетном взгляде ее я увидал вдруг
столько ненависти, что тут
же вскрикнул в испуге...
«Да это прекрасная сигара! — сказал я, — нельзя ли купить таких?» — «Нет, это гаванской свертки: готовых нет, недели через две можно, — прибавил он тише, оборачиваясь спиной к нескольким старухам, которые в этой
же комнате, на полу, свертывали сигары, — я могу вам приготовить несколько тысяч…» — «Мы едва ли
столько времени останемся здесь.
«Где
же те?» Вам подают газету: там напечатано, что сегодня в Англию, в Австралию или в Батавию отправился пароход во столько-то сил, с таким-то грузом и с такими-то пассажирами.
Я только было похвалил юрты за отсутствие насекомых, как на прошлой
же станции
столько увидел тараканов, сколько никогда не видал ни в какой русской избе. Я не решился войти. Здесь то
же самое, а я ночую! Но, кажется, тут не одни тараканы: ужели это от них я ворочаюсь с боку на бок?
Когда
же Нехлюдов, поступив в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами прожил и проиграл
столько, что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти не огорчилась, считая, что это естественно и даже хорошо, когда эта оспа прививается в молодости и в хорошем обществе.
— И пропади они пропадом, эти самые половики, они мне и вовсе не нужны. Кабы я знал, что
столько из-за них докуки будет, так не то что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и две бы отдал, только бы не таскали на допросы. Я на извозчиках рублей 5 проездил. А я
же нездоров. У меня и грыжа и ревматизмы.
Преобразующую
же правду нужно видеть не
столько в том, чтобы человек ставил себе благостную цель, осуществляя ее средствами, непохожими на цель, сколько в том, чтобы он излучал благостную энергию.
И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от
стольких мук, почти целого месяца, не пойти и не отдать эти полторы тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного, как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней
же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно если бы под документ, или, наконец, хотя бы под такое
же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой?
— Митя, ты несчастен, да! Но все
же не
столько, сколько ты думаешь, — не убивай себя отчаянием, не убивай!
И однако
же, несмотря на то, было
столько света в лице ее,
столько веры в будущее.
— Я ведь к тому, что охота
же вам со всяким связываться… как тогда из пустяков с этим штабс-капитаном… Подрались и кутить теперь мчитесь — весь ваш характер. Три дюжины шампанского — это куда
же столько?
Слишком помнили, как он недели три-четыре назад забрал точно так
же разом всякого товару и вин на несколько сот рублей чистыми деньгами (в кредит-то бы ему ничего, конечно, не поверили), помнили, что так
же, как и теперь, в руках его торчала целая пачка радужных и он разбрасывал их зря, не торгуясь, не соображая и не желая соображать, на что ему
столько товару, вина и проч.?
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это
столько уж тысяч лет! Кто
же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть Бог или нет? Я в последний раз!
Ибо хотя покойный старец и привлек к себе многих, и не
столько чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя как бы целый мир его любящих, тем не менее, и даже тем более, сим
же самым породил к себе и завистников, а вслед за тем и ожесточенных врагов, и явных и тайных, и не только между монастырскими, но даже и между светскими.
На краю полянки старик обернулся и еще раз посмотрел на место, где
столько лет он провел в одиночестве. Увидев меня, он махнул мне рукой, я ответил ему тем
же и почувствовал на руке своей браслет.
Крюкова попробовала жить горничною еще в двух — трех семействах; но везде было
столько тревог и неприятностей, что уж лучше было поступить в швеи, хоть это и было прямым обречением себя на быстрое развитие болезни: ведь болезнь все равно развивалась бью и от неприятностей, — лучше
же подвергаться той
же судьбе без огорчений, только от одной работы.
Учитель говорил не по-швейцарски, а по-немецки, да и не просто, а по образцам из нарочито известных ораторов и писателей: он помянул и о Вильгельме Телле, и о Карле Смелом (как тут поступила бы австрийско-александринская театральная ценсура — разве назвала бы Вильгельма Смелым, а Карла — Теллем?) и при этом не забыл не
столько новое, сколько выразительное сравнение неволи с позлащенной клеткой, из которой птица все
же рвется...
— Могу
же я, — сказал он, улыбаясь, — оставить одного знакомого, когда принимаю
столько незнакомых.
По дороге я остановился в Перхушкове, там, где мы
столько раз останавливались; Химик меня ожидал и даже приготовил обед и две бутылки шампанского. Он через четыре или пять лет был неизменно тот
же, только немного постарел. Перед обедом он спросил меня совершенно серьезно...
И хозяин все тот
же, с видом действительного хозяина, и столовая, где я сидел с Сазоновым в 1851 году, — та
же, и комната, в которой через год я писал свое завещание, делая исполнителем его Карла Фогта, и этот лист, напомнивший
столько подробностей…
Она самолично простаивала целые дни при молотьбе и веянии и заставляла при себе мерять вывеянное зерно и при себе
же мерою ссыпать в амбары. Кроме того, завела книгу, в которую записывала приход и расход, и раза два в год проверяла наличность. Она уже не говорила, что у нее сусеки наполнены верхом, а прямо заявляла, что умолот дал столько-то четвертей, из которых, по ее соображениям, столько-то должно поступить в продажу.
— Когда
же ты от добрых делов отказываешься! скоро все пустоша по округе скупишь;
столько земли наберешь, что всех помещиков перещеголяешь.
Это был кроткий молодой человек, бледный, худой, почти ребенок. Покорно переносил он иго болезненного существования и покорно
же угас на руках жены, на которую смотрел не
столько глазами мужа, сколько глазами облагодетельствованного человека. Считая себя как бы виновником предстоящего ей одиночества, он грустно вперял в нее свои взоры, словно просил прощения, что встреча с ним не дала ей никаких радостей, а только внесла бесплодную тревогу в ее существование.
Полезло
же кому-то счастие наколядовать
столько всякой всячины!