Неточные совпадения
Контора Брауна «Арматор и Груз», как большинство контор такого типа, помещалась на набережной, очень недалеко, так что не
стоило брать автомобиль. Я отпустил шофера и, едва вышел
в гавань, бросил тревожный взгляд к молу, где видел вчера «Бегущую по волнам». Хотя она была теперь сравнительно далеко от меня, я немедленно увидел ее мачты и бугшприт на том же месте, где они были ночью. Я испытал полное облегчение.
Я почти оправился, но испытывал реакцию, вызванную перерывом
в движении, и нашел совет Филатра полезным; поэтому по выходе из госпиталя я поселился
в квартире правого углового дома улицы Амилего, одной из красивейших улиц Лисса. Дом
стоял в нижнем конце улицы, близ
гавани, за доком, — место корабельного хлама и тишины, нарушаемой не слишком назойливо смягченным, по расстоянию, зыком портового дня.
Моя комната была во втором этаже, и из окна открывался широкий вид на реку и собственно на пристань, то есть
гавань, где строились и грузились барки, на шлюз, через который барки выплывали
в Чусовую, лесопильню, приютившуюся сейчас под угором, на котором
стоял дом, где я остановился, и на красовавшуюся вдали двухэтажную караванную контору, построенную на самом юру, на стрелке между Каменкой и Чусовой.
Казалось, у самого лица вздрагивают огни
гавани. Резкий как щелчки дождь бил
в лицо.
В мраке суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом
стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.
В то время, вследствие наплыва «голодающих», подённые цены
в гавани стояли низко, и из восьмидесяти копеек заработка мы вдвоём проедали шестьдесят. К тому же, ещё до встречи с князем, я решил пойти
в Крым, и мне не хотелось оставаться надолго
в Одессе. Тогда я предложил князю Шакро пойти со мной пешком на таких условиях: если я не найду ему попутчика до Тифлиса, то сам доведу его, а если найду, мы распростимся.
Он то и дело мелькал предо мной: я видел, как он по целым часам
стоял на граните мола, засунув
в рот набалдашник трости и тоскливо разглядывая мутную воду
гавани чёрными миндалевидными глазами; десять раз
в день он проходил мимо меня походкой беспечного человека.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузовиков, матросов и таможенных солдат — все эти звуки сливаются
в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь,
стоят низко
в небе над
гаванью, — к ним вздымаются с земли всё новые и новые волны звуков — то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают всё кругом, то резкие, гремящие, — рвут пыльный знойный воздух.
Лариосик. Да, корабль… Пока его не прибило
в эту
гавань с кремовыми шторами, к людям, которые мне так понравились… Впрочем, и у них я застал драму… Ну, не
стоит говорить о печалях. Время повернулось. Вот сгинул Петлюра… Все живы… да… мы все снова вместе… И даже больше того: вот Елена Васильевна, она тоже пережила очень и очень много и заслуживает счастья, потому что она замечательная женщина. И мне хочется сказать ей словами писателя: «Мы отдохнем, мы отдохнем…»
Еще не совсем готовый к выходу
в море, «Коршун»
стоял не на рейде, а
в военной
гавани, ошвартовленный [Ошвартоваться — привязаться к берегу или другому судну швартовами — толстыми веревками.], у стенки, у «Купеческих ворот», соединяющих
гавань с малым кронштадтским рейдом.
Вскоре
в Императорскую
гавань пришло сразу три корабля: один большой (фрегат «Паллада») и два поменьше, и долго
стояли в заливе Агу (Константиновском).
В одном из пустынных
в описываемое нами время переулков, прилегающих к Большому проспекту Васильевского острова, ближе к местности, называемой «
Гаванью»,
стоял довольно приличный, хотя и не новый, одноэтажный деревянный домик,
в пять окон по фасаду, окрашенный
в темно-серую краску, с зелеными ставнями, на которых были вырезаны отверстия
в виде сердец.
Стояло чудное утро половины мая 1887 года.
В торговой
гавани «южной Пальмиры» — Одессе — шла лихорадочная деятельность и господствовало необычное оживление: грузили и разгружали суда. Множество всевозможных форм пароходов,
в металлической обшивке которых играло яркое смеющееся солнце, из труб там и сям поднимался легкий дымок к безоблачному небу,
стояло правильными рядами на зеркальной поверхности Черного моря.