Неточные совпадения
Наказанный сидел
в зале на угловом окне; подле него
стояла Таня с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога
в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
— Да, разумеется. Да что же! Я не
стою за свое, — отвечал Левин с
детскою, виноватою улыбкой. «О чем бишь я спорил? — думал он. — Разумеется, и я прав и он прав, и всё прекрасно. Надо только пойти
в контору распорядиться». Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
Это произошло так.
В одно из его редких возвращений домой он не увидел, как всегда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у
детской кроватки — нового предмета
в маленьком доме Лонгрена —
стояла взволнованная соседка.
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится.
В глазах Алины —
детское любопытство. Туробоеву — скучно, он
стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Замолчали, прислушиваясь. Клим
стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет
в городе все более видную роль. Снова
в городе начнут говорить о ней, как говорили о
детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
В центре толпы, с флагом на длинном древке,
стоял Корнев, голова его была выше всех. Самгин отметил, что сегодня у Корнева другое лицо, не столь сухое и четкое, как всегда, и глаза — другие,
детские глаза.
И вот раз закатывается солнце, и этот ребенок на паперти собора, вся облитая последними лучами,
стоит и смотрит на закат с тихим задумчивым созерцанием
в детской душе, удивленной душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и то, и другое, ведь как загадка — солнце, как мысль Божия, а собор, как мысль человеческая… не правда ли?
Вернувшись
в палату, где
стояло восемь
детских кроваток, Маслова стала по приказанию сестры перестилать постель и, слишком далеко перегнувшись с простыней, поскользнулась и чуть не упала. Выздоравливающий, обвязанный по шее, смотревший на нее мальчик засмеялся, и Маслова не могла уже больше удерживаться и, присев на кровать, закатилась громким и таким заразительным смехом, что несколько детей тоже расхохотались, а сестра сердито крикнула на нее...
Старик покосился
в угол, где
стояла маленькая
детская кроватка; его точно что кольнуло, и Надежда Васильевна заметила, как он отвернулся, стараясь смотреть
в другую сторону. Маленькая Маня спала
детским крепким сном, не подозревая, какую душевную муку подняло
в душе старика ее невинное присутствие
в этой комнате.
И что же было возражать человеку, который говорил такие вещи: «Я раз
стоял в часовне, смотрел на чудотворную икону богоматери и думал о
детской вере народа, молящегося ей; несколько женщин, больные, старики
стояли на коленях и, крестясь, клали земные поклоны.
Мы, дети, еще с конца сентября начинали загадывать об ожидающих зимою увеселениях. На первом плане
в этих ожиданиях, конечно,
стояла перспектива свободы от ученья, а затем шумные встречи с сверстниками, вкусная еда, беготня, пляска и та общая праздничная суета, которая так соблазнительно действует на
детское воображение.
Трудно было разобрать, говорит ли он серьезно, или смеется над моим легковерием.
В конце концов
в нем чувствовалась хорошая натура, поставленная
в какие-то тяжелые условия. Порой он внезапно затуманивался, уходил
в себя, и
в его тускневших глазах
стояло выражение затаенной печали… Как будто чистая сторона
детской души невольно грустила под наплывом затягивавшей ее грязи…
— Молится, — с удивлением сказала одна, и,
постояв еще несколько секунд, они пошли своим путем, делясь какими-то замечаниями. А я
стоял на улице, охваченный особенным радостным предчувствием. Кажется, это была моя последняя молитва, проникнутая живой непосредственностью и цельностью настроения. Мне вспомнилась моя
детская молитва о крыльях. Как я был глуп тогда… Просил,
в сущности, игрушек… Теперь я знал, о чем я молился, и радостное предчувствие казалось мне ответом…
В дверях
стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому
в одном халате. Седые волосы были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он подошел к кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось.
В дверях показались перепуганные
детские лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие ноги покойницы.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка
стоял у стены, опустив глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону
в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв лицо руками, заплакал с какими-то
детскими всхлипываниями.
В облитой бледно-розовым полусветом, полусумраком
детской, как привидение, сложив руки на груди,
стояла Лиза
в своем черном капоре и черной атласной шубке, с обрывком какого-то шарфа на шее. Она
стояла молча и не шевелясь.
Теперь это жилище было несколько
в большем беспорядке. Не до порядков было его хозяйке. Когда доктор и Бертольди вошли к Полиньке Калистратовой, она
стояла у
детской кроватки. Волосы у нее были наскоро собраны пуком на затылке и платье, видно, не снималось несколько суток.
Торопливо заглянул Евсеич
в мою
детскую и тревожно-радостным голосом сказал: «Белая тронулась!» Мать позволила, и
в одну минуту, тепло одетый, я уже
стоял на крыльце и жадно следил глазами, как шла между неподвижных берегов огромная полоса синего, темного, а иногда и желтого льда.
Раз потом, уже долго спустя, я как-то напомнил Наташе, как достали нам тогда однажды «
Детское чтение», как мы тотчас же убежали
в сад, к пруду, где
стояла под старым густым кленом наша любимая зеленая скамейка, уселись там и начали читать «Альфонса и Далинду» — волшебную повесть.
Целую ночь затем ей снился тот зеленый уголок,
в котором притаился целый
детский мир с своей великой любовью, «Злая… ведьма…» —
стояли у ней
в ушах роковые слова, и во сне она чувствовала, как все лицо у ней горело огнем и
в глазах накипали слезы.
Мы прошли через комнату, где
стояли маленькие,
детские кровати (дети
в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только
в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками,
в окнах которых виднелись иногда цветы и
детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все
в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были
в козлах, и у пестрой будки
стоял посиневший от холода солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
В доме у городского головы пахло недавно натертыми паркетными полами и еще чем-то, еле заметно, приятно-сьестным. Было тихо и скучно. Дети хозяиновы, сын-гимназист и девочка-подросток, — «она у меня под гувернанткой ходит», говорил отец, — чинно пребывали
в своих покоях. Там было уютно, покойно и весело, окна смотрели
в сад, мебель
стояла удобная, игры разнообразные
в горницах и
в саду,
детские звенели голоса.
Дроздов не ответил, когда же хозяин подошёл к нему — он уже всхрапывал, посвистывая носом. Кожемякин
стоял над ним, охваченный тяжким чувством недоумения, всматривался
в его
детское лицо с полуоткрытым ртом и думал...
—
В пещерах святой лавры тишь
стоит непоколебимая, тьма
в них страховитая, а во тьме
детскими глазыньками лампадочки блещут, и святым миром пахнет…
Я зашел к Зинаиде Федоровне с таким чувством, как будто я был отцом ребенка. Она лежала с закрытыми глазами, худая, бледная,
в белом чепчике с кружевами. Помню, два выражения были на ее лице: одно равнодушное, холодное, вялое, другое
детское и беспомощное, какое придавал ей белый чепчик. Она не слышала, как я вошел, или, быть может, слышала, но не обратила на меня внимания. Я
стоял, смотрел на нее и ждал.
Но когда совсем облаченный архиерей, взойдя на амвон, повернулся лицом к народу и с словами «призри, виждь и посети» осенил людей пылающими свечами, скромный белый чепец Ольги Федотовны вдруг очутился вровень с нашими
детскими головами. Она
стояла на коленях и, скрестив на груди свои маленькие ручки, глазами ангела глядела
в небо и шептала...
Головин вздохнул, потянулся, еще раза два взглянул
в окно, но там
стояла уже холодная ночная тьма; и, продолжая пощипывать бородку, он начал с
детским любопытством разглядывать судей, солдат с ружьями, улыбнулся Тане Ковальчук.
Без клобука на лысой голове монах стал меньше, шире, его заплесневелое лицо казалось
детским; он держал
в руке стакан, а на скамье, рядом с ним,
стояла бутылка кваса.
Женщина, кругленькая и стройная,
стояла среди комнаты у стола, задумчиво глядя на сердитый, лиловый огонь спиртовки под кофейником; её голые руки и
детское лицо, освещённые огнём лампы под красным абажуром, окрашивались
в цвет вкусно поджаренной корочки пирога.
—
Постой, однако,
постой, — заговорил г. Ратч. — Что за беда, что не
в туалете… (На Сусанне было очень старенькое, почти
детское платьице с короткими рукавчиками.) Дорогой гость не взыщет, а мне бы только позапрошлую неделю очистить… Вы позволите? — обратился он ко мне. — Мы ведь с вами не на церемониалах!
Наконец, толпа этого направления составляется из людей, вышедших из
детского возраста и вообразивших, что наука легка (
в их смысле), что
стоит захотеть знать — и узнаешь, а между тем наука им не далась, за это они и рассердились на нее; они не вынесли с собою ни укрепленных дарований, ни постоянного труда, ни желания чем бы то ни было пожертвовать для истины.
Стою, бывало, один во храме, тьма кругом, а на сердце — светло, ибо
в нём — бог и нет места ни
детским печалям, ни обидам моим и ничему, что вокруг, что есть жизнь человеческая.
В комнате ее
стоял рояль, но никто не слыхал, чтоб она играла… танцевать она выучилась на
детских балах… романы она начала читать, как только перестала учить склады… и читала их удивительно скоро…
Об этом
детском патриотизме не
стоит, конечно, говорить как о чем-то важном и прекрасном, но нельзя и не признать его значения
в детском и отроческом периоде жизни человека.
Плыли под крутым обрывом; с него свешивались кудрявые стебли гороха, плети тыкв с бархатными листьями, большие жёлтые круги подсолнухов,
стоя на краю обрыва, смотрели
в воду. Другой берег, низкий и ровный, тянулся куда-то вдаль, к зелёным стенам леса, и был густо покрыт травой, сочной и яркой; из неё ласково смотрели на лодку милые, как
детские глазки, голубые и синие цветы. Впереди тоже
стоял тёмно-зелёный лес — и река вонзалась
в него, как кусок холодной стали.
Девушка приняла помощь без взгляда и благодарности — внимание ее было поглощено свертком. Нож казался
в ее руках
детской жестяной саблей, тем не менее острое лезвие вспороло холст и веревки с быстротой молнии. Аян, охваченный любопытством,
стоял рядом, думая, что его руки сделали бы то же самое, только быстрее.
Ящики
в комоде были уже заперты, постель мужа прибрана. Не было
в спальне ни акушерки, ни Варвары, ни горничной; один только Петр Дмитрич по-прежнему
стоял неподвижно у окна и глядел
в сад. Не слышно было
детского плача, никто не поздравлял и не радовался, очевидно, маленький человечек родился не живой.
Нельзя было того же сказать о матери. Некрасивое, испитое и изможденное лицо носило следы крайнего утомления; глаза были окружены синевою; она кормила и вместе с тем вынуждена была продаваться за деньги, чтобы покупать молоко и окружить ребенка возможными
в этом положении удобствами. Теперь она
стояла на крыльце, слегка покачиваясь на нетвердых ногах. Она, казалось, все еще спала, и если двигалась, то лишь под впечатлением
детского крика, который управлял ею, помимо ее сознания.
Тут я, сдуру-то, не сдержавшись, рассказал,
в каком я был восторге, когда,
стоя тогда за дверью, слушал ее поединок, поединок невинности с той тварью, и как наслаждался ее умом, блеском остроумия и при таком
детском простодушии.
Маша никак не может понять, отчего все так
стоят за барыню, и почему ее все боятся: «Она ведь одна, а нас много; пошли бы все, куда захотели, — что она сделает?..» Такие
детские рассуждения, ставящие
в тупик взрослого человека, чрезвычайно часто случается слышать; они общи всем детям [, которых не совсем забили при самом начале развития].
В апреле, перед Пасхой, я зашел как-то к Борису. День был на редкость теплый. Пахло талым снегом, землей, и солнце светило застенчиво и робко, как улыбается помирившаяся женщина после слез. Он
стоял у открытой форточки и нюхал воздух. Когда я вошел, Борис обернулся медленно, и на лице у него было какое-то ровное, умиротворенное,
детское выражение.
Рославлев-старший.
Стойте, я ни за что не отвечаю. Добрый путь! Вы великий импровизатор! Я ни за что не ручаюсь, полчаса бывают иногда важнее года
в судьбе человека, решают ее на всю жизнь, и самые твердые, неломкие намерения разбиваются вдребезги, как
детские игрушки. Прах и дым — всё наше мужество. Еще два слова об вашей сестре!
Ребятишки босиком,
в одних рубашонках, по-летнему, кишат на улице, бегают по всполью — обедать даже не скоро домой загонишь их… Стоном
стоят тоненькие
детские голоса… Жмурясь и щурясь, силятся они своими глазенками прямо смотреть на солнышко и, резво прыгая, поют ему весеннюю песню...
Стоя на зимних квартирах
в Бендерах, Строинский, как сам после Божьим людям рассказывал, впал
в плотские грехи и, будучи с самых ранних
детских лет верующим и набожным, вдруг почувствовал
в себе душевный переворот.
Тоненькая, хрупкая,
стоя в воде, с бледным вдохновенно-покорным личиком, готовая умереть каждую минуту, Дуня, белокурая и кроткая, казалась ангелом, явившимся напомнить гибнувшим девушкам о последнем долге земли. Чистый
детский голосок с трогательной покорностью читал молитву, а кроткое лицо с выражением готовности умереть каждую минуту больше всяких слов утешений благотворно подействовало на ее подруг.
В фанзе мы застали двух женщин и старика. Одна женщина, которая была помоложе, варила обед, а другая, постарше, сидела на кане и что-то шила. Около нее
стояла детская зыбка,
в ней спал будущий рыболов и охотник.
Тася снова осталась одна
в гостиной. С минуту она
стояла в нерешительности. Потом лукавая, недобрая усмешка проскользнула по её красивому личику и она осторожно, крадучись на цыпочках, прошмыгнула
в детскую и плотно закрыла за собой дверь. Потом быстро опустила шторы на окнах и принялась за дело.
Я родился через шесть лет после освобождения крестьян, — значит, крепостного права не застал. Но когда вспоминаю деревню
в мои
детские годы, мне начинает казаться, что я жил еще во время крепостного права. Весь дух его целиком еще
стоял вокруг.
В детской стоял свежий воздух. Лампада за абажуром позволяла разглядеть две кроватки с сетками. Мать
постояла перед каждой из них, перекрестила и вышла.