Неточные совпадения
— Выпей, выпей водки непременно, а потом сельтерской
воды и много лимона, — говорил Яшвин,
стоя над Петрицким, как мать, заставляющая ребенка принимать лекарство, — а потом уж шампанского немножечко, — так, бутылочку.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены.
Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной
воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее
стоял человек, щупая
воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце
стоит неподвижно
над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни
вода не шелохнутся;
над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел
над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и,
стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую
воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Погода
стояла прекрасная: белые круглые облака высоко и тихо неслись
над нами, ясно отражаясь в
воде; тростник шушукал кругом; пруд местами, как сталь, сверкал на солнце.
Над огнем на 3 камнях
стоял котел, наполненный
водой.
Спустившись с дерева, я присоединился к отряду. Солнце уже
стояло низко
над горизонтом, и надо было торопиться разыскать
воду, в которой и люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и, если бы при седлах не было шлей, они съехали бы им на голову. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.
Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и
над ними высокое небо. Те леса, что
стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в
воде моется борода, и под бородою и
над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
В этой комнате
стояла широкая бадья с холодной
водой, и отец, предварительно проделав всю процедуру
над собой, заставил нас по очереди входить в бадью и, черпая жестяной кружкой ледяную
воду, стал поливать нас с головы до ног.
Незаметно плывет
над Волгой солнце; каждый час всё вокруг ново, всё меняется; зеленые горы — как пышные складки на богатой одежде земли; по берегам
стоят города и села, точно пряничные издали; золотой осенний лист плывет по
воде.
Над водою — серый, мокрый туман; далеко где-то является темная земля и снова исчезает в тумане и
воде. Всё вокруг трясется. Только мать, закинув руки за голову,
стоит, прислонясь к стене, твердо и неподвижно. Лицо у нее темное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.
Неподалеку от дороги
над водою стояло много баб и девок.
Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес в комнату, положил в кресла и стал
над ней в тупом ожидании. На столике
стоял стакан с
водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в лицо
воды; она открыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий профиль, на закинутые за уши волосы, на нежные щеки, которые загорели у ней, как у ребенка, и думал: «О, как мило
стоишь ты
над моим прудом!» Лиза не оборачивалась к нему, а смотрела на
воду и не то щурилась, не то улыбалась.
Большое пламя
стояло, казалось,
над водой на далеком мыске Александровской батареи и освещало низ облака дыма, стоявшего
над ним, и те же, как и вчера, спокойные, дерзкие огни блестели в море на далеком неприятельском флоте.
Стоят по сторонам дороги старые, битые громом березы, простирая
над головой моей мокрые сучья; слева, под горой,
над черной Волгой, плывут, точно в бездонную пропасть уходя, редкие огоньки на мачтах последних пароходов и барж, бухают колеса по
воде, гудят свистки.
Старуха слезала с печи осторожно, точно с берега реки в
воду, и, шлепая босыми ногами, шла в угол, где
над лоханью для помоев висел ушастый рукомойник, напоминая отрубленную голову; там же
стояла кадка с
водой.
Небольшой камень этот, возвышающийся
над водой ровною и круглою площадью фута в два в диаметре, служил теперь помещением для пяти человек, из коих четверо: Порохонцев, Пизонский, лекарь и Ахилла, размещались по краям, усевшись друг к другу спинами, а Комарь
стоял между ними в узеньком четыреугольнике, образуемом их спинами, и мыл голову своего господина, остальные беседовали.
Гнутся и скрипят мачты, сухо свистит ветер в снастях, а корабль все идет и идет;
над кораблем светит солнце,
над кораблем
стоит темная ночь,
над кораблем задумчиво висят тучи или гроза бушует и ревет на океане, и молнии падают в колыхающуюся
воду.
К великому скандалу трех посетителей англичан, Елена хохотала до слез
над святым Марком Тинторетта, прыгающим с неба, как лягушка в
воду, для спасения истязаемого раба; с своей стороны, Инсаров пришел в восторг от спины и икр того энергичного мужа в зеленой хламиде, который
стоит на первом плане тициановского Вознесения и воздымает руки вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная, сильная женщина, спокойно и величественно стремящаяся в лоно Бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась им также строгая и святая картина старика Чима да Конельяно.
Действительно, это было так: она явилась, как рука, греющая и веселящая сердце. И как ни отдаленно от всего, на высоком пьедестале из мраморных морских див,
стояла «Бегущая по волнам», — была она не одна. За ней грезился высоко поднятый волной бугшприт огромного корабля, несущего
над водой эту фигуру, прямо, вперед, рассекая город и ночь.
Ни один, от старого до малого, не пройдет мимо реки или пруда, не поглядев, как гуляет вольная рыбка, и долго, не шевелясь,
стоит иногда пешеход-крестьянин, спешивший куда-нибудь за нужным делом, забывает на время свою трудовую жизнь и, наклонясь
над синим омутом, пристально смотрит в темную глубь, любуясь на резвые движенья рыб, особенно, когда она играет и плещется, как она, всплыв наверх, вдруг, крутым поворотом, погружается в
воду, плеснув хвостом и оставя вертящийся круг на поверхности, края которого, постепенно расширяясь, не вдруг сольются с спокойною гладью
воды, или как она, одним только краешком спинного пера рассекая поверхность
воды — стрелою пролетит прямо в одну какую-нибудь сторону и следом за ней пробежит длинная струя, которая, разделяясь на две, представляет странную фигуру расходящегося треугольника…
Когда вы
стоите над синею глубью речного омута или озера и солнце сзади освещает поверхность
воды, то непременно увидите на довольно значительной глубине сверканье синевато-серебряных полос, кругловатыми линиями, в разных направлениях, пронзающих
воду, — это уклейки.
— Да вот… на что лучше… Знаете, как он принимает в Петербурге? Сидит голый в ванне по самое горло, только голова его рыжая
над водою сияет, — и слушает. А какой-нибудь тайный советник
стоит, почтительно перед ним согнувшись, и докладывает… Обжора он ужасный… и действительно умеет поесть; во всех лучших ресторанах известны битки а La Квашнин. А уж насчет бабья и не говорите. Три года тому назад с ним прекомичный случай вышел…
Тогда перед глазами баб, сидевших на завалинке, снова обозначались дрожащие очертания рыбаков и лодки, снова выступали из мрака высокие фигуры Петра и Глеба Савиновых, которые
стояли на носу и, приподняв
над головою правую руку, вооруженную острогою, перегнувшись корпусом через борт, казались висевшими
над водою, отражавшею багровый круг света.
Фома,
стоя на груде каната, смотрел через головы рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья, черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной болезни и, немощная, неуклюжая, повисла
над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые струи
воды, похожей на кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки дерева.
— На всякий случай: какая барка убьется или омелеет — мы сыматъ будем. Тоже вот с рабочими. Всяко бывает. Вон ноне вода-то как играет, как бы еще дождик не ударил, сохрани господи. Теперь на самой мере
стоит вода — три с половиной аршина
над меженью.
— А сколько
над меженью
воды стоит?
Наступило лето, сухое и знойное, за Окою горели леса, днём
над землёю
стояло опаловое облако едкого дыма, ночами лысая луна была неприятно красной, звёзды, потеряв во мгле лучи свои, торчали, как шляпки медных гвоздей,
вода реки, отражая мутное небо, казалась потоком холодного и густого подземного дыма.
Съехались извозчики, усадили пьяных и повезли; впереди,
стоя, ехал друг человеческий и что-то кричал в кулак, как в рупор. Дождь прекратился, но небо было грозно чёрное, каким никогда не бывает наяву;
над огромным корпусом караван-сарая сверкали молнии, разрывая во тьме огненные щели, и стало очень страшно, когда копыта лошадей гулко застучали по деревянному мосту через канал Бетанкура, — Артамонов ждал, что мост провалится и все погибнут в неподвижно застывшей, чёрной, как смола,
воде.
Осенью
над городом неделями
стоят серые тучи, поливая крыши домов обильным дождем, бурные ручьи размывают дороги,
вода реки становится рыжей и сердитой; городок замирает, люди выходят на улицы только по крайней нужде и, сидя дома, покорно ждут первого снега, играют в козла, дурачки, в свои козыри, слушают чтение пролога, минеи, а кое-где — и гражданских книг.
Щупая ногой
воду, лошадь, опустив голову,
стояла над рекой.
Проснулись — поплыли гурьбой,
Кувырк! и ног утиных строй
Стоит недвижно
над водой.
Нам показалось, что туча самой серединой прошла
над нашими головами; но, подвигаясь, уже рысью, вперед, мы увидели, что там и дождь и град были гораздо сильнее, а громовые удары ближе и разрушительнее: лужи
воды стояли на дороге, скошенные луговины были затоплены, как весною; крупный град еще не растаял и во многих местах, особенно по долочкам, лежал белыми полосами.
Граф выпил водку, «закусил»
водой, но на этот раз не поморщился. В ста шагах от домика
стояла чугунная скамья, такая же старая, как и сосны. Мы сели на нее и занялись созерцанием майского вечера во всей его тихой красоте…
Над нашими головами с карканьем летали испуганные вороны, с разных сторон доносилось соловьиное пение; это только и нарушало всеобщую тишину.
Если бы газы не делались новые, не смешивались бы с другими, не переменялись бы, то воздух бы
стоял над землею и не шевелился бы, как
вода в ведре, когда она устоится; но на земле беспрестанно делаются новые газы, и те, какие есть, смешиваются с другими веществами.
Посидели они за углом. Затихло все; только слышно, овца перхает в закуте да низом
вода по камушкам шумит. Темно; звезды высоко
стоят на небе;
над горой молодой месяц закраснелся, кверху рожками заходит. В лощинах туман, как молоко, белеется.
Вода эта горяча, как кипяток, и
над местом, где идет
вода из горы, всегда
стоит пар, как
над самоваром.
Огромная, крытая ковром столовая с длинными столами и с диванами по бортам, помещавшаяся в кормовой рубке, изящный салон, где
стояло пианино, библиотека, курительная, светлые, поместительные пассажирские каюты с ослепительно чистым постельным бельем, ванны и души, расторопная и внимательная прислуга, обильные и вкусные завтраки и обеды с хорошим вином и ледяной
водой, лонгшезы и столики наверху,
над рубкой, прикрытой от палящих лучей солнца тентом, где пассажиры, спасаясь от жары в каютах, проводили большую часть времени, — все это делало путешествие на море более или менее приятным, по крайней мере для людей, не страдающих морской болезнью при малейшей качке.
Шумит, бежит пароход, то и дело меняются виды: высятся крутые горы, то покрытые темно-зеленым орешником, то обнаженные и прорезанные глубокими и далеко уходящими врáгами. Река извивается, и с каждым изгибом ее горы то подходят к
воде и
стоят над ней красно-бурыми стенами, то удаляются от реки, и от их подошвы широко и привольно раскидываются ярко-зеленые сочные покосы поемных лугов. Там и сям на венце гор чернеют ряды высоких бревенчатых изб, белеют сельские церкви, виднеются помещичьи усадьбы.
Вся в белом, Лиза
стоит у окна, склонясь
над связкой поставленных в
воду ярких цветов. Заслышав шаги, быстро она обернулась...
Мне непонятно, как же он утонул, а
вода все так же гладко, красиво, равнодушно
стоит над ним, блестя золотом на полуденном солнце; и мне кажется, что я ничего не могу сделать, никого не удивлю, тем более что весьма плохо плаваю; а мужик уже через голову стаскивает с себя рубашку и сейчас бросится.
Над двумя другими лоханками
стоят две дежурные по прачечной воспитанницы и тщательно выполаскивают в пенящейся
воде тонкие платки, кружева, чулки, воротнички и кружевные и батистовые кофточки, словом, более тонкие вещи.
Года три назад я был в Греции. Наш пароход отошел от Смирны, обогнул остров Хиос и шел через Архипелаг к Аттике. Солнце село,
над морем лежали тихие, жемчужно-серые сумерки. В теплой дымке медленно вздымались и опускались тяжелые массы
воды. Пароход резал волны, в обеденном зале ярко горели электрические огни, в салоне играли Шопена. Я
стоял на палубе и жадно, взволнованно смотрел вдаль.
Большой корабль погребен на дне бухты,
над ним
стоит неподвижная и черная, как смоль,
вода, на берегу кладбище с развалившимися могилами, истлевшими изгородями и упавшими крестами, на которых кое-где сохранились надписи.
И стал князь,
стоя в
воде, креститься и всеми святыми себя заклинать, что никакого дурна
над купчиной не учинит. Дал купчина веру, поехал в Заборье.
Маленькая бурая лягушка бултыхнулась из осоки в ручей и прижалась ко дну. Я видел ее сквозь струисто-прозрачную
воду. Она полежала, прижавшись, потом завозилась, ухватилась переднею лапкою за стебель и высунула нос из
воды. Я неподвижно
стоял. Неподвижна была и лягушка. Выпуклыми шариками глаз
над вдавленным черепом она молча и пристально смотрела, всего меня захватывая в свой взгляд. Я смотрел на нее.
Тот не заставил повторять приказания: сбросив с себя одежду, он, как лягушка, нырнул в
воду. А сам Юрик во весь дух помчался от реки к дому. Бобка сказал правду. Лидочка сидела на террасе и горько плакала.
Над ней
стояла Ирина Степановна и ворчала, разводя руками...
Когда русалки полощутся в нем и чешут его своими серебряными гребнями, летишь по нем, как лебедь белокрылый; а залягут с лукавством на дне и ухватятся за судно,
стоишь на одном месте, будто прикованный: ни ветерок не вздохнет, ни волна не всплеснет; днем
над тобою небо горит и под тобою море горит; ночью господь унижет небо звездами, как золотыми дробницами, и русалки усыплют
воду такими ж звездами.
В эту самую минуту среди замка вспыхнул огненный язык, который, казалось, хотел слизать ходившие
над ним тучи; дробный, сухой треск разорвал воздух, повторился в окрестности тысячными перекатами и наконец превратился в глухой, продолжительный стон, подобный тому, когда ураган гулит океан, качая его в своих объятиях; остров обхватило облако густого дыма, испещренного черными пятнами, представлявшими неясные образы людей, оружий, камней; земля задрожала;
воды, закипев, отхлынули от берегов острова и, показав на миг дно свое, обрисовали около него вспененную окрайницу; по озеру начали ходить белые косы; мост разлетелся — и вскоре, когда этот ад закрылся, на месте, где
стояли замок, кирка, дом коменданта и прочие здания, курились только груды щебня, разорванные стены и надломанные башни.