Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо
на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон,
мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то,
мол, барин сердится.
Стой, еще письмо не готово.
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту.
Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в полях — работает.
Заметив за селением
Усадьбу
на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Г-жа Простакова (
стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову
меч не сечет. Мой грех! Не губите меня. (К Софье.) Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая
на мужа и сына) и над бедными сиротами.
Англичанин
стоит и сзади держит
на веревке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри,
мол, говорит, если что не так, так я
на тебя сейчас выпущу эту собаку!» — и вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков.
Подъезжая ко двору, Чичиков
заметил на крыльце самого хозяина, который
стоял в зеленом шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж.
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события, рассказали о покупке мертвых душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он
стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить себя платком по бороде,
сметая оттуда табак, но ничего решительно не мог понять.
Это были: караульная будка, у которой
стоял солдат с ружьем, две-три извозчичьи биржи и, наконец, длинные заборы с известными заборными надписями и рисунками, нацарапанными углем и
мелом; более не находилось ничего
на сей уединенной, или, как у нас выражаются, красивой площади.
Бабушка была уже в зале: сгорбившись и опершись
на спинку стула, она
стояла у стенки и набожно молилась; подле нее
стоял папа. Он обернулся к нам и улыбнулся,
заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь быть незамеченными, остановились у самой двери. Весь эффект неожиданности,
на который мы рассчитывали, был потерян.
Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но когда приметила, что бурсак
стоял, потупив глаза и не
смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем того же самого, который хлопнулся перед ее глазами
на улице, смех вновь овладел ею.
— Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба. —
Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)] чтобы
стояли всегда за веру Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было
на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и
на воде и
на земле спасает.
Когда Грэй поднялся
на палубу «Секрета», он несколько минут
стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади
на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он
заметил странное состояние капитана.
Но и подумать нельзя было исполнить намерение: или плоты
стояли у самых сходов, и
на них прачки мыли белье, или лодки были причалены, и везде люди так и кишат, да и отовсюду с набережных, со всех сторон, можно видеть,
заметить: подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то в воду бросает.
— Вы сами же вызывали сейчас
на откровенность, а
на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, —
заметил Свидригайлов с улыбкой. — Вам все кажется, что у меня какие-то цели, а потому и глядите
на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись с вами, я все-таки не возьму
на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра не
стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни о чем таком особенном не намеревался.
Он поднял
на нее свой задумчивый взгляд и вдруг
заметил, что он сидит, а она все еще
стоит перед ним.
— Хе! хе! А почему вы, когда я тогда
стоял у вас
на пороге, лежали
на своей софе с закрытыми глазами и притворялись, что спите, тогда как вы вовсе не спали? Я это очень хорошо
заметил.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел
на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко… вода… не
стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем
Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
— Он едва
на ногах
стоит, а ты… —
заметил было Никодим Фомич.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату.
Заметьте эту дверь, она заперта
на ключ. Возле дверей
стоит стул, всего один стул в обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за дверью
стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя
на стуле, два вечера сряду, оба раза часа по два, — и, уж конечно, мог узнать что-нибудь, как вы думаете?
Проходя канцелярию, Раскольников
заметил, что многие
на него пристально посмотрели. В прихожей, в толпе, он успел разглядеть обоих дворников из того дома, которых он подзывал тогда ночью к квартальному. Они
стояли и чего-то ждали. Но только что он вышел
на лестницу, вдруг услышал за собой опять голос Порфирия Петровича. Обернувшись, он увидел, что тот догонял его, весь запыхавшись.
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не
смей о жалованье, изругает
на чем свет
стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я
на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
(Василий Иванович уже не упомянул о том, что каждое утро, чуть свет,
стоя о босу ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая
на съестные припасы и
на красное вино, которое, сколько можно было
заметить, очень понравилось молодым людям.)
— Теперь уж недалеко, —
заметил Николай Петрович, — вот
стоит только
на эту горку подняться, и дом будет виден. Мы заживем с тобой
на славу, Аркаша; ты мне помогать будешь по хозяйству, если только это тебе не наскучит. Нам надобно теперь тесно сойтись друг с другом, узнать друг друга хорошенько, не правда ли?
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая
на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в поле,
на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню:
стоит на коленях и держит
меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом с толстяком. Самгин
заметил, что все они смотрят
на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий офицер
стоял рядом с Тагильским,
на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то сказал — Тагильский ответил громко...
В стойках торчали ружья различных систем, шпаги, сабли, самострелы,
мечи, копья, кинжалы,
стояли чучела лошадей, покрытых железом, а
на хребтах лошадей возвышалась железная скорлупа рыцарей.
Варвара сидела
на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом
на мель и заботился, чтоб течение не сорвало его; в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар.
На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные,
стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.
Клим несколько раз выходил
на балкон дачи и долго
стоял там, надеясь, что девицы
заметят его и прибегут.
Потом он должен был
стоять более часа
на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь,
смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
И, сопровождая слова жестами марионетки, она стала цитировать «Манифест», а Самгин вдруг вспомнил, что, когда в селе поднимали колокол, он, удрученно идя
на дачу,
заметил молодую растрепанную бабу или девицу с лицом полуумной,
стоя на коленях и крестясь
на церковь, она кричала фабриканту бутылок...
Невыспавшиеся девицы
стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него,
на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел
на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые
заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Захар, чувствуя неловкость от этого безмолвного созерцания его особы, делал вид, что не
замечает барина, и более, нежели когда-нибудь, стороной
стоял к нему и даже не кидал в эту минуту своего одностороннего взгляда
на Илью Ильича.
Боже! Она
стоит у бюста, опершись
на пьедестал, и следит за ним. Она ушла из своего угла, кажется, затем, чтоб свободнее смотреть
на него: она
заметила его неловкость с сухарями.
Потом он
мел — не всякий день, однако ж, — середину комнаты, не добираясь до углов, и обтирал пыль только с того стола,
на котором ничего не
стояло, чтоб не снимать вещей.
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел
на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не
замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не
стоило бросать денег».
В это время отворилась тихонько дверь, и
на пороге показалась Вера. Она
постояла несколько минут, прежде нежели они ее
заметили. Наконец Крицкая первая увидела ее.
Все другие муки глубоко хоронились у ней в душе.
На очереди
стояла страшная битва насмерть с новой бедой: что бабушка? Райский успел шепнуть ей, что будет говорить с Татьяной Марковной вечером, когда никого не будет, чтоб и из людей никто не
заметил впечатления, какое может произвести
на нее эта откровенность.
У него воображение было раздражено: он невольно ставил
на месте героя себя; он глядел
на нее то
смело, то
стоял мысленно
на коленях и млел, лицо тоже млело. Она взглянула
на него раза два и потом боялась или не хотела глядеть.
— Как первую женщину в целом мире! Если б я
смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не
стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и
на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не
смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
— Представьте себе, — вскипела она тотчас же, — он считает это за подвиг!
На коленках, что ли,
стоять перед тобой, что ты раз в жизни вежливость оказал? Да и это ли вежливость! Что ты в угол-то смотришь, входя? Разве я не знаю, как ты перед нею рвешь и
мечешь! Мог бы и мне сказать «здравствуй», я пеленала тебя, я твоя крестная мать.
— Вы все говорите «тайну»; что такое «восполнивши тайну свою»? — спросил я и оглянулся
на дверь. Я рад был, что мы одни и что кругом
стояла невозмутимая тишина. Солнце ярко светило в окно перед закатом. Он говорил несколько высокопарно и неточно, но очень искренно и с каким-то сильным возбуждением, точно и в самом деле был так рад моему приходу. Но я
заметил в нем несомненно лихорадочное состояние, и даже сильное. Я тоже был больной, тоже в лихорадке, с той минуты, как вошел к нему.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (
замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком
на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не
стоит).
Он быстрыми и большими шагами вышел из комнаты. Версилов не провожал его. Он
стоял, глядел
на меня рассеянно и как бы меня не
замечая; вдруг он улыбнулся, тряхнул волосами и, взяв шляпу, направился тоже к дверям. Я схватил его за руку.
Однажды шкуна,
стоя на песке, так
обмелела, что принуждены были подпереть ей бока, чтоб она не расположилась лечь
на один из них.
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что судно было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского офицера отвести от
мели. Часа через два корабль
стоял уже близ нас
на якоре.
«Мы употребляем рис при всяком блюде, —
заметил второй полномочный, — не угодно ли кому-нибудь переменить, если поданный уже простыл?» Церемониймейстер, с широким, круглым лицом, с плоским и несколько вздернутым, широким же, арабским носом,
стоя подле возвышения,
на котором сидели оба полномочные, взглядом и едва заметным жестом распоряжался прислугою.
И козел, и козы,
заметив нас, оставались в нерешимости. Козел
стоял как окаменелый, вполуоборот; закинув немного рога
на спину и навострив уши, глядел
на нас. «Как бы поближе подъехать и не испугать их?» — сказали мы.
Якуты,
стоя по колени в реке, сталкивали лодку с
мели, но их усилия натолкнули лодку еще больше
на мель, и вскоре мы увидели, что
стоим основательно, без надежды сдвинуться нашими силами.
Но, к удивлению и удовольствию моему,
на длинном столе
стоял всего один графин хереса, из которого человека два выпили по рюмке, другие и не
заметили его.
Потом оглянулись и
заметили, что уже мы давно
на дворе, что Вандик отпряг лошадей и перед нами
стояли двое молодых людей: сын Бена, белокурый, краснощекий молодой человек, и другой, пастор-миссионер.
Мы с любопытством смотрели
на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли
на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все
стоит: мы были
на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь
на бок, выпрямилась, но с
мели уже не сходила.