Неточные совпадения
— Скажи! —
«Идите по лесу,
Против столба тридцатого
Прямехонько версту:
Придете на поляночку,
Стоят на той поляночке
Две старые
сосны,
Под этими
под соснамиЗакопана коробочка.
Добудьте вы ее, —
Коробка та волшебная:
В ней скатерть самобраная,
Когда ни пожелаете,
Накормит, напоит!
Тихонько только молвите:
«Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй мужиков!»
По вашему хотению,
По моему велению,
Все явится тотчас.
Теперь — пустите птенчика...
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался человеку. Лес, знаешь.
Стоят обугленные
сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому. Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его
под сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами в животе.
Звон серпов смолк, но мальчик знает, что жнецы там, на горе, что они остались, но они не слышны, потому что они высоко, так же высоко, как
сосны, шум которых он слышал,
стоя под утесом. А внизу, над рекой, раздается частый ровный топот конских копыт… Их много, от них
стоит неясный гул там, в темноте,
под горой. Это «идут козаки».
(Двоеточие
стоит, слушая Замыслова. Суслов, взглянув на оратора, проходит
под сосны, где молча сидят Шалимов и Влас. Из глубины сцены с правой стороны идут Марья.)
Залаяла собака. Между поредевшими стволами мелькают мазаные стены. Синяя струйка дыма вьется
под нависшею зеленью; покосившаяся изба с лохматою крышей приютилась
под стеной красных стволов; она как будто врастает в землю, между тем как стройные и гордые
сосны высоко покачивают над ней своими головами. Посредине поляны, плотно примкнувшись друг к другу,
стоит кучка молодых дубов.
Почти до рассвета он сидел у окна; ему казалось, что его тело морщится и стягивается внутрь, точно резиновый мяч, из которого выходит воздух. Внутри неотвязно
сосала сердце тоска, извне давила тьма, полная каких-то подстерегающих лиц, и среди них, точно красный шар,
стояло зловещее лицо Саши. Климков сжимался, гнулся. Наконец осторожно встал, подошёл к постели и бесшумно спрятался
под одеяло.
— Посмотрите,
сосны точно прислушиваются к чему-то. Там среди них тихо-тихо. Мне иногда кажется, что лучше всего жить вот так — в тишине. Но хорошо и в грозу… ах, как хорошо! Небо чёрное, молнии злые, ветер воет… в это время выйти в поле,
стоять там и петь — громко петь, или бежать
под дождём, против ветра. И зимой. Вы знаете, однажды во вьюгу я заблудилась и чуть не замёрзла.
В сосновом лесу было торжественно, как в храме; могучие, стройные стволы
стояли, точно колонны, поддерживая тяжёлый свод тёмной зелени. Тёплый, густой запах смолы наполнял воздух,
под ногами тихо хрустела хвоя. Впереди, позади, с боков — всюду
стояли красноватые
сосны, и лишь кое-где у корней их сквозь пласт хвои пробивалась какая-то бледная зелень. В тишине и молчании двое людей медленно бродили среди этой безмолвной жизни, свёртывая то вправо, то влево пред деревьями, заграждавшими путь.
Сменясь с дежурства, усталый, Орлов вышел на двор барака и прилёг у стены его
под окном аптеки. В голове у него шумело,
под ложечкой
сосало, ноги болели ноющей болью. Ни о чём не думалось и ничего не хотелось, он вытянулся на дёрне, посмотрел в небо, где
стояли пышные облака, богато украшенные красками заката, и уснул, как убитый.
«
Стой тут из-за вас, пьяниц!» — резюмировал он свои размышления и еще раз плюнул —
сосало под ложечкой.
Стояло такое же солнечное и теплое утро, как и тогда… Он сел
под одну из
сосен вала и смотрел вдаль, на загиб реки и волнистое нагорное прибрежье. Как-то особенно, почти болезненно влекло его к знакомству с Аршауловым.
Вечером на небольшой станции опять скопилось много эшелонов. Я ходил по платформе. В голове
стояли рассказы встречных раненых, оживали и одевались плотью кровавые ужасы, творившиеся там. Было темно, по небу шли высокие тучи, порывами дул сильный, сухой ветер. Огромные
сосны на откосе глухо шумели
под ветром, их стволы поскрипывали.
Это памятник Ренту; а вокруг,
под большими великолепными
соснами,
стоят скамейки, на которых любят сидеть охотники до поэтической тишины.
Назади остались степи, местность становилась гористою. Вместо маленьких, корявых березок кругом высились могучие, сплошные леса. Таежные
сосны сурово и сухо шумели
под ветром, и осина, красавица осени, сверкала средь темной хвои нежным золотом, пурпуром и багрянцем. У железнодорожных мостиков и на каждой версте
стояли охранники-часовые, в сумерках их одинокие фигуры темнели среди глухой чащи тайги.
Софья Петровна, жена нотариуса Лубянцева, красивая молодая женщина, лет двадцати пяти, тихо шла по лесной просеке со своим соседом по даче, присяжным поверенным Ильиным. Был пятый час вечера. Над просекой сгустились белые, пушистые облака; из-под них кое-где проглядывали ярко-голубые клочки неба. Облака
стояли неподвижно, точно зацепились за верхушки высоких, старых
сосен. Было тихо и душно.
Девичья кровь, действительно, как выражалась Фимка, разыгралась в Дарье Николаевне. Она переживала неведомые для нее доселе ощущения. Образ Салтыкова не только в сновидениях прошедшей ночи, но и теперь
стоял перед ее глазами,
под сердцем
сосало, и какое-то неопределенное беспокойство от не менее неопределенных желаний наполняло все ее существо. Она, всегда с аппетитом кушавшая заказанные ею самой вкусные, сытные и по преимуществу жирные блюда, почти не притронулась к поданному обеду.
Этот небольшой замок
стоит среди берез, елей и
сосен и красиво смотрит в запруду, вода которой подходит
под самый его фундамент.
Пошел бродить по парку. В душе была обида и любовь, и пело слово: «Исанка!» В парке
стояла теплынь, пахло
сосною. Всюду на скамейках и
под деревьями слышались мужские шепоты, сдержанный девичий смех. На скамеечке над рекою, тесно прижавшись друг к другу, сидели Стенька Верхотин и Таня.