Неточные совпадения
Что шаг, то натыкалися
Крестьяне на диковину:
Особая и
страннаяРабота всюду шла.
Один дворовый мучился
У
двери: ручки медные
Отвинчивал; другой
Нес изразцы какие-то.
«Наковырял, Егорушка?» —
Окликнули с пруда.
В саду ребята яблоню
Качали. — Мало, дяденька!
Теперь они осталися
Уж только наверху,
А было их до пропасти!
Он смотрел на
дверь, и лицо его имело
странное новое выражение.
Швейцар отворил
дверь еще прежде, чем Алексей Александрович позвонил. Швейцар Петров, иначе Капитоныч, имел
странный вид в старом сюртуке, без галстука и в туфлях.
Пока он рассматривал все
странное убранство, отворилась боковая
дверь и взошла та же самая ключница, которую встретил он на дворе.
Он долго ходил по всему длинному и узкому коридору, не находя никого, и хотел уже громко кликнуть, как вдруг в темном углу, между старым шкафом и
дверью, разглядел какой-то
странный предмет, что-то будто бы живое.
Кашель задушил ее, но острастка пригодилась. Катерины Ивановны, очевидно, даже побаивались; жильцы, один за другим, протеснились обратно к
двери с тем
странным внутренним ощущением довольства, которое всегда замечается, даже в самых близких людях, при внезапном несчастии с их ближним, и от которого не избавлен ни один человек, без исключения, несмотря даже на самое искреннее чувство сожаления и участия.
В раздумье остановился он перед
дверью с
странным вопросом: «Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?» Вопрос был
странный, потому что он вдруг, в то же время, почувствовал, что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту, хотя на время, невозможно.
Ехали в тумане осторожно и медленно, остановились у одноэтажного дома в четыре окна с парадной
дверью; под новеньким железным навесом, в медальонах между окнами, вылеплены были гипсовые птицы
странного вида, и весь фасад украшен аляповатой лепкой, гирляндами цветов. Прошли во двор; там к дому примыкал деревянный флигель в три окна с чердаком; в глубине двора, заваленного сугробами снега, возвышались снежные деревья сада.
Дверь флигеля открыла маленькая старушка в очках, в коричневом платье.
— Ждешь? — быстрым шепотком спрашивала она. — Милый! Я так и думала: наверно — ждет! Скорей, — идем ко мне. Рядом с тобой поселился какой-то противненький и, кажется, знакомый. Не спит, сейчас высунулся в
дверь, — шептала она, увлекая его за собою; он шел и чувствовал, что
странная, горьковато холодная радость растет в нем.
Внизу в большой комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой
дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом, в нем — темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету
странное сходство с иконостасом часовни.
Оба были еще очень молодые люди, так лет двадцати или двадцати двух; они делали тут у
дверей что-то
странное, и я с удивлением старался вникнуть.
Трогало меня иногда очень, что он, входя по вечерам, почти каждый раз как будто робел, отворяя
дверь, и в первую минуту всегда с
странным беспокойством заглядывал мне в глаза: «не помешаю ли, дескать? скажи — я уйду».
Объяснение это последовало при
странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще не войдя в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ ворот, отворив
дверь в мелочную лавочку; но ей там, кажется, ничего не ответили или даже прогнали, и она сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
Странное чувство охватило Нехлюдова, когда он остался один в маленькой камере, слушая тихое дыхание, прерываемое изредка стонами Веры Ефремовны, и гул уголовных, не переставая раздававшийся за двумя
дверями.
Мучили его тоже разные
странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось сойти вниз, отпереть
дверь, пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы за что, и сам он решительно не сумел бы изложить ни одной причины в точности, кроме той разве, что стал ему этот лакей ненавистен как самый тяжкий обидчик, какого только можно приискать на свете.
Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял
двери, выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со
странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.
Дача, занимаемая В., была превосходна. Кабинет, в котором я дожидался, был обширен, высок и au rez-de-chaussee, [в нижнем этаже (фр.).] огромная
дверь вела на террасу и в сад. День был жаркий, из сада пахло деревьями и цветами, дети играли перед домом, звонко смеясь. Богатство, довольство, простор, солнце и тень, цветы и зелень… а в тюрьме-то узко, душно, темно. Не знаю, долго ли я сидел, погруженный в горькие мысли, как вдруг камердинер с каким-то
странным одушевлением позвал меня с террасы.
От него оставалась куча досок и разной деревянной гнили, а выходная
дверь странным образом висела высоко над землей.
Мне показалось, что наш двор при лунном свете очень
странный и что в открытую
дверь со двора непременно войдет «вор».
За стеклянной
дверью порой мелькали в коридоре изумленные лица надзирателей или инспектора, привлеченных
странными выкрикиваниями желто — красного попугая… Но, когда Лотоцкий проходил из класса в учительскую, — сдержанный, холодный, неприступный и сознающий свою образцовость, — никто не решался заговорить с ним о том, что его класс напоминает порой дом сумасшедших.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все
двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то
странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Прочухавшийся приказчик еще раз смерил
странного человека с ног до головы, что-то сообразил и крикнул подрушного. Откуда-то из-за мешков с мукой выскочил молодец, выслушал приказ и полетел с докладом к хозяину. Через минуту он вернулся и объявил, что сам придет сейчас. Действительно, послышались тяжелые шаги, и в лавку заднею
дверью вошел высокий седой старик в котиковом картузе. Он посмотрел на
странного человека через старинные серебряные очки и проговорил не торопясь...
Я дремал и просыпался от возни, хлопанья
дверей, пьяных криков дяди Михаила; в уши лезли
странные слова...
Сказав это, она села сама.
Странный смех трепетал на губах ее. Она сидела молча, в лихорадочном ожидании, и смотрела на
дверь.
Над
дверью в следующую комнату висела одна картина, довольно
странная по своей форме, около двух с половиной аршин в длину и никак не более шести вершков в высоту.
В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и все еще продолжают входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую
дверь из прихожей, как слышно было, не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно
странный. Все переглянулись; Ганя бросился в залу, но и в залу уже вошло несколько человек.
Наконец, когда, уже взойдя в бельэтаж, остановились направо против
двери одной богатой квартиры, и генерал взялся за ручку колокольчика, князь решился окончательно убежать; но одно
странное обстоятельство остановило его на минуту...
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне
дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то
странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Долго никто не показывался, как будто
дверь отворялась сама собой; вдруг на пороге явилось какое-то
странное существо; чьи-то глаза, сколько я мог различить в темноте, разглядывали меня пристально и упорно.
— Да, и Азорка тоже умер, — отвечал я, и мне показался
странным ее вопрос: точно и она была уверена, что Азорка непременно должен был умереть вместе с стариком. Выслушав мой ответ, девочка неслышно вышла из комнаты, осторожно притворив за собою
дверь.
Я едва дошел домой. Голова моя кружилась, ноги слабели и дрожали.
Дверь ко мне была отворена. У меня сидел Николай Сергеич Ихменев и дожидался меня. Он сидел у стола и молча, с удивлением смотрел на Елену, которая тоже с неменьшим удивлением его рассматривала, хотя упорно молчала. «То-то, — думал я, — она должна ему показаться
странною».
Я поднялся к себе с каким-то
странным предчувствием, отворил
дверь и — увидел князя. Он сидел у стола и читал роман. По крайней мере, книга была раскрыта.
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать, как из дормеза, у которого фордэк был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой человек в ботфортах и в соломенной шляпе. Он осторожно запер за собой
дверь экипажа и остановился у подъезда, поджидая, пока из других экипажей выскакивали какие-то
странные субъекты в охотничьих и шведских куртках, в макинтошах и просто в блузах.
Странное ощущение: я чувствовал ребра — это какие-то железные прутья и мешают — положительно мешают сердцу, тесно, не хватает места. Я стоял у стеклянной
двери с золотыми цифрами: I-330. I, спиною ко мне, над столом, что-то писала. Я вошел…
Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна — там, за Стеною. Затем легкое, невольное замирание сердца — вниз, вниз, вниз, как с крутой горы, — и мы у Древнего Дома. Все это
странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной
двери — старуха, вся сморщенная, и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос — и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же заговорила.
Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную
дверь — и мы в мрачном, беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). Тот самый,
странный, «королевский» музыкальный инструмент — и дикая, неорганизованная, сумасшедшая, как тогдашняя музыка, пестрота красок и форм. Белая плоскость вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза — канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели.
Она медлила уходить и стояла, прислонившись к
двери. В воздухе пахло от земли и от камней сухим, страстным запахом жаркой ночи. Было темно, но сквозь мрак Ромашов видел, как и тогда в роще, что лицо Шурочки светится
странным белым светом, точно лицо мраморной статуи.
Послышался испуганный крик Сони. Александров почувствовал, что теперь ему как мужчине необходимо принять участие в этом
странном происшествии. Он затряс ручку дверного звонка. Соня отворила
дверь, и испуг ее прошел. Она уже смеялась.
Но, должно быть, что-то
странное произошло и с гостем: он продолжал стоять на том же месте у
дверей; неподвижно и пронзительным взглядом, безмолвно и упорно всматривался в ее лицо.
Усатый унтер-офицер отворил мне, наконец,
двери в этот
странный дом, в котором я должен был пробыть столько лет, вынести столько таких ощущений, о которых, не испытав их на самом деле, я бы не мог иметь даже приблизительного понятия.
Одно
странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала маленькая тварь неопределенных очертаний — маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась и дрожала и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за
дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась — серая, безликая, юркая.
Берсенев прислонился к
двери. Чувство горестное и горькое, не лишенное какой-то
странной отрады, сдавило ему сердце. «Мой добрый друг!» — подумал он и повел плечом.
Она с тоской посмотрела на меня, крепко пожала мою руку и молодым движением скрылась в
дверях. Я стоял на тротуаре и думал: какая
странная дама, по крайней мере для первой встречи. Тогда еще не было изобретено всеобъясняющее слово «психопатка».
Двери отворились, и человек средних лет, босиком, в рубище, подпоясанный веревкою, с растрепанными волосами и всклоченной бородою, в два прыжка очутился посреди комнаты. Несмотря на нищенскую его одежду и
странные ухватки, сейчас можно было догадаться, что он не сумасшедший: глаза его блистали умом, а на благообразном лице выражалась необыкновенная кротость и спокойствие души.
Подколесин (в
дверях).Такой, право,
странный человек! С ним никак нельзя водиться: выбранит вдруг ни за что ни про что. Не понимает никакого обращения.
Я встал около
дверей и увидел
странное зрелище.
Сани остановились около большого
странного дома, похожего на опрокинутый супник. Длинный подъезд этого дома с тремя стеклянными
дверями был освещен дюжиной ярких фонарей.
Двери со звоном отворялись и, как рты, глотали людей, которые сновали у подъезда. Людей было много, часто к подъезду подбегали и лошади, но собак не было видно.
Каштанка поцарапала эту
дверь, налегла на нее грудью, отворила и тотчас же почувствовала
странный, очень подозрительный запах.
— Афанасий Матвеич! в деревне, представьте себе, mais c'est delicieux! [но это же восхитительно! (франц.)] Так у вас есть и муж? Какой
странный, однако же, случай! Это точь-в-точь как есть один водевиль: муж в
дверь, а жена в… позвольте, вот и забыл! только куда-то и жена тоже поехала, кажется в Тулу или в Ярославль, одним словом, выходит как-то очень смешно.
Маша. Ах, как она одевается! Не то чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко. Какая-то
странная, яркая, желтоватая юбка с этакой пошленькой бахромой и красная кофточка. И щеки такие вымытые, вымытые! Андрей не влюблен — я не допускаю, все-таки у него вкус есть, а просто он так, дразнит нас, дурачится. Я вчера слышала, она выходит за Протопопова, председателя здешней управы. И прекрасно… (В боковую
дверь.) Андрей, поди сюда! Милый, на минутку!