Неточные совпадения
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это
странное сборище
людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные
фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Везде перед глазами у Передонова ходили карточные
фигуры, как живые — короли, крали, хлапы. Ходили даже мелкие карты. Это —
люди со светлыми пуговицами: гимназисты, городовые. Туз — толстый, с выпяченным пузом, почти одно только пузо. Иногда карты обращались в
людей знакомых. Смешивались живые
люди и эти
странные оборотни.
В памяти мелькали
странные фигуры бешено пьяных
людей, слова песен, обрывки командующей речи брата, блестели чьи-то мимоходом замеченные глаза, но в голове всё-таки было пусто и сумрачно; казалось, что её пронзил тоненький, дрожащий луч и это в нём, как пылинки, пляшут, вертятся
люди, мешая думать о чём-то очень важном.
Вдруг, во всех окнах разом, обнаружилось какое-то
странное движение, замелькали
фигуры, открылись занавесы, целые группы
людей толпились в окнах Олсуфия Ивановича, все искали и выглядывали чего-то на дворе.
Она и понесла Прохора в самый ад метели и скакала долго, брыкая задом и загибая голову к передним коленам, пока, наконец, при одном таком вольте шорник перелетел через ее голову и всею своею
фигурою ввалился в какую-то
странную кучу живых
людей, не оказавших, впрочем, ему с первого раза никакого дружелюбия.
Я не мог разобрать, сочувствие слышалось в его тоне, сожаление или равнодушное презрение к порченой бабе. И сам он казался мне неопределенным и
странным, хотя от его бесхитростного рассказа о полоске, распаханной днем, над которой всю ночь хлопочут темные
фигуры дикарей, на меня повеяло чем-то былинным… «Что это за
человек, — думал я невольно, — герой своеобразного эпоса, сознательно отстаивающий высшую культуру среди низшей, или автомат-пахарь, готовый при всех условиях приняться за свое нехитрое дело?»
Перед ним стоял высокий
человек в красной рубахе, пустые рукава которой свободно болтались по бокам, ниспадая с плеч. Клинообразная русая борода удлиняла бледное, испитое лицо с лихорадочно блестевшими серыми глазами; длинная шея с изогнутым и вытянувшимся вперёд кадыком придавала этой
странной фигуре что-то журавлиное. На ногах у него были валенки и плисовые шаровары, вытертые на коленях. Ему было, наверное, лет под пятьдесят, но глаза молодили его. Он смерил Тихона Павловича взглядом.
«
Странные люди, ей-богу! — подумал он. — Чего ради они напускают на свои лица ученый колер? Дерут с ближнего втридорога, продают мази для ращения волос, а глядя на их лица, можно подумать, что они и в самом деле жрецы науки. Пишут по-латыни, говорят по-немецки… Средневековое из себя что-то корчат… В здоровом состоянии не замечаешь этих сухих, черствых физиономий, а вот как заболеешь, как я теперь, то и ужаснешься, что святое дело попало в руки этой бесчувственной утюжной
фигуры…»
Есть
люди, есть
странные условия, при которых судьба сводит с ними. Живой, осязаемый
человек, с каким-нибудь самым реальным шрамом на лбу, — а впечатление, что это не
человек, а призрак, какой-то миф. Таков Турман. Темною, зловещею тенью он мелькнул передо мною в первый раз, когда я его увидел. И с тех пор каждый раз, как он пройдет передо мною, я спрашиваю себя: кто это был, — живой
человек или
странное испарение жизни, сгустившееся в человеческую
фигуру с наивно-реальным шрамом на лбу?
Платонида Андревна приняла от глаз руки и с немым удивлением рассматривала предстоявшую ей
странную фигуру: ей казалось, что это не живой
человек, а само гороховое пугало сошло с места, чтобы обличить ее в грехе Иродиады, в сердечной слабости к мужниному брату.
И от этих темных
фигур с темными, как будто бронзовыми лицами, от этого однообразного и
странного призыва, от
людей и животных, слившихся в одном стихийном чувстве страха, — веяло чем-то дикарским, первобытным.
Кроме большого роста и толщины, кроме
странного мрачно-сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей
фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот
человек.