Неточные совпадения
Нужно же такое
странное сближение: его даже
звали Михайлом Семеновичем.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно
странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их
зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
По праздникам из села являлись стаи мальчишек, рассаживаясь по берегу реки, точно
странные птицы, они молча, сосредоточенно наблюдали беспечную жизнь дачников. Одного из них, быстроглазого, с головою в мелких колечках черных волос,
звали Лаврушка, он был сирота и, по рассказам прислуги, замечателен тем, что пожирал птенцов птиц живыми.
С людьми же, стоящими на низших ступенях общества, он обходится еще
страннее: вовсе на них не глядит и, прежде чем объяснит им свое желание или отдаст приказ, несколько раз сряду, с озабоченным и мечтательным видом, повторит: «Как тебя
зовут?.. как тебя
зовут?», ударяя необыкновенно резко на первом слове «как», а остальные произнося очень быстро, что придает всей поговорке довольно близкое сходство с криком самца-перепела.
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал на охоту, только не на Малек-Аделе, а на каком-то
странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая, как снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее собак, а вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в руки жандарму, который
зовет его к генерал-губернатору и в котором он узнает Яффа…
— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь… по одному совершенно
странному обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну, одним словом, это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое время не хочу входить туда без
зова.
Вообразите, что на прошедшей почте получил от Спиридова новое
странное поручение: теперь уже не
зовет в Тобольск за благодарностию, а просит, чтобы мои родные взяли Гленова сына из Нарвы, где он в пансионе, и определили в кадетский корпус. Странно и довольно трудно!
Она умерла две недели спустя. В эти две недели своей агонии она уже ни разу не могла совершенно прийти в себя и избавиться от своих
странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти своей, что дедушка
зовет ее к себе и сердится на нее, что она не приходит, стучит на нее палкою и велит ей идти просить у добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела мамашу.
Ее сентиментальный характер отчасти выразился и в именах, которые она дала дочерям своим, — и —
странная случайность! — инстинкт матери как бы заранее подсказал ей главные свойства каждой девушки: старшую
звали Людмилою, и действительно она была мечтательное существо; вторая — Сусанна — отличалась необыкновенною стыдливостью; а младшая — Муза — обнаруживала большую наклонность и способность к музыке.
Один наш арестантик, из особого отделения, крещеный калмык, Александр или Александра, как
звали его у нас,
странный малый, плутоватый, бесстрашный и в то же время очень добродушный, рассказывал мне, как он выходил свои четыре тысячи, рассказывал смеясь и шутя, но тут же клялся пресерьезно, что если б с детства, с самого нежного, первого своего детства, он не вырос под плетью, от которой буквально всю жизнь его в своей орде не сходили рубцы с его спины, то он бы ни за что не вынес этих четырех тысяч.
Хозяин выдавал мне на хлеб пятачок в день; этого не хватало, я немножко голодал; видя это, рабочие приглашали меня завтракать и поужинать с ними, а иногда и подрядчики
звали меня в трактир чай пить. Я охотно соглашался, мне нравилось сидеть среди них, слушая медленные речи,
странные рассказы; им доставляла удовольствие моя начитанность в церковных книгах.
— Уж я, право, не знаю, — отвечал он нерешительно, с каким-то
странным смущением. —
Звали его, да он… Не знаю, право, может быть, не в расположении духа. Я уже посылал Видоплясова и… разве, впрочем, мне самому сходить?
В этой девице было много
странного: с лицом, полным энергии, сопрягались апатия и холодность, ничем не возмущаемые, по-видимому; она до такой степени была равнодушна ко всему, что самой Глафире Львовне было это невыносимо подчас, и она
звала ее ледяной англичанкой, хотя андалузские свойства генеральши тоже подлежали большому сомнению.
Удивительным,
странным, необычайным вдруг показалось ему его свидание с нею. Возможно ли? он встретился, говорил с тою самой Ириной… И почему на ней не лежит того противного, светского отпечатка, которым так резко отмечены все те другие? Почему ему сдается, что она как будто скучает, или грустит, или тяготится своим положением? Она в их стане, но она не враг. И что могло ее заставить так радушно обратиться к нему,
звать его к себе? Литвинов встрепенулся.
Протопопов? Какой чудак. Приехал Протопопов,
зовет меня покататься с ним на тройке. (Смеется.) Какие
странные эти мужчины…
У Ивана Иваныча была довольно
странная, двойная фамилия — Чимша-Гималайский, которая совсем не шла ему, и его во всей губернии
звали просто по имени и отчеству; он жил около города на конском заводе и приехал теперь на охоту, чтобы подышать чистым воздухом.
На чтениях было скучно, хотелось уйти в Татарскую слободу, где живут какой-то особенной, чистоплотной жизнью добродушные, ласковые люди; они говорят смешно искаженным русским языком; по вечерам с высоких минаретов их
зовут в мечети
странные голоса муэдзинов, — мне думалось, что у татар вся жизнь построена иначе, незнакомо мне, не похоже на то, что я знаю и что не радует меня.
— Послушайте, это жестоко. Я бы не
звала вас. Если бы мне не нужно было. Я больна. Я не знаю, что со мною, — заговорила она страдающим голосом. — Ох, ох! — застонала она, падая на койку. И
странное дело, она точно чувствовала, что она изнемогает, вся изнемогает, что всё болит у нее и что ее трясет дрожь, лихорадка.
— Как не хотеть! — сказал
странный мужик и усмехнулся. — Жарит не приведи бог как! Жара, почитай, градусов в пятьдесят, а то и больше… Тебя как
звать?
Тогда я поняла, что меня
звал Юлико, лежавший в соседней комнате. И
странное дело, мои страданья как-то разом стихли. Я почувствовала, что там, за стеною, были более сильные страдания, более тяжелые муки, нежели мои. Юлико терпеливо лежал, как и всегда с тех пор, как упал, подкошенный недугом. До него, вероятно, долетали звуки пира и музыки и веселый говор гостей. Но о нем позабыли. Я сама теперь только вспомнила, что еще накануне обещала принести ему фруктов и конфект от обеда. Обещала и… позабыла…
Придя в кабинет и начавши соображать, он тотчас же вспомнил, как года полтора назад он был с женой в Петербурге и завтракал у Кюба с одним своим школьным товарищем, инженером путей сообщения, и как этот инженер представил ему и его жене молодого человека лет 22–23, которого
звали Михаилом Иванычем; фамилия была короткая, немножко
странная: Рис.
— Mon enfant [Дитя мое (франц.).], — обратился граф к Марье Степановне, — не можете ли вы мне сказать, как
зовут этого
странного молодого человека?
От Катры получил
странную записку, где настойчиво она
звала меня прийти вечером. Пришел я поздно. Было много народу. Кончили ужинать, пили шампанское. По обычному пряно чувствовалась тайная влюбленность всех в Катру. Катра была задорно весела, смеялась заражающим смехом, глаза горячо блестели. Каждый раз она другая.
— Как же
зовут тебя? Скажи мне, по крайней мере! — произнесла слепая Лидочка, живо заинтересованная своей
странной собеседницей.
Это был рослый, белокурый парень, с добродушно плутоватым лунообразным лицом; серые глаза его, в общем большие и красивые, имели какое-то
странное отталкивающее выражение, они как-то неестественно бегали и в них мелькали какие-то дикие огоньки: они напоминали глаза дикого зверя, каждую минуту готового броситься на добычу.
Звали его Кузьмой Терентьевым, по прозвищу Дятел.
Приехали к Нинке. Она стала
звать Юрку зайти, попить чайку. Юрка привязывал лошадь к столбику крыльца. Вошел хозяин со
странным лицом и взволнованно сказал Нинке...
Это, однако, не уничтожало в Фимке какого-то
странного чувства чисто собачьей привязанности к Дарье Миколаевне, как она
звала свою барышню.
Такие отрывочные,
странные мысли бродили у него в голове в то время, как Василий — так
звали его лакея — запаковывав вещи, укладывая в сундук и чемодан белье и платье.
А они смеялись и нашептывали
странные речи об извечном хаосе, откуда пришли они, покорные, на
зов господина.