Неточные совпадения
Пришла
минута страшная —
И у самой хозяюшки
Веретено пузатое
Скатилося с колен.
В одном месте пожар уже в полном разгаре; все строение обнял огонь, и с каждой
минутой размеры его уменьшаются, и силуэт принимает какие-то узорчатые формы, которые вытачивает и выгрызает
страшная стихия.
То был прекрасный весенний день. Природа ликовала; воробьи чирикали; собаки радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились на дворе градоначальнической квартиры и с трепетом ожидали
страшного судбища. Наконец ожидаемая
минута настала.
«Да и вообще, — думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя
минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли
страшные»…
Первое время, вместо спокойствия и отдыха, попав на эти
страшные, с ее точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и каждую
минуту удерживала слезы, навертывавшиеся ей на глаза.
Он не подумал, что она чутьем знала это и, готовясь к этому
страшному труду, не упрекала себя в
минутах беззаботности и счастия любви, которыми она пользовалась теперь, весело свивая свое будущее гнездо.
«Нет, если бы мне теперь, после этих
страшных опытов, десять миллионов! — подумал Хлобуев. — Э, теперь бы я не так: опытом узнаешь цену всякой копейки». И потом,
минуту подумавши, спросил себя внутренне: «Точно ли бы теперь умней распорядился?» И, махнувши рукой, прибавил: «Кой черт! я думаю, так же бы растратил, как и прежде», — и вышел из лавки, сгорая желанием знать, что объявит ему Муразов.
Вошедши в зал, Чичиков должен был на
минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был
страшный.
Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройский поступок: несмотря на
страшную боль, он не только не заплакал, но не показал и виду, что ему больно, и ни на
минуту не забыл игры.
Кроме того, у него было в виду и страшно тревожило его, особенно
минутами, предстоящее свидание с Соней: он должен был объявить ей, кто убил Лизавету, и предчувствовал себе
страшное мучение, и точно отмахивался от него руками.
Да, он был рад, он был очень рад, что никого не было, что они были наедине с матерью. Как бы за все это ужасное время разом размягчилось его сердце. Он упал перед нею, он ноги ей целовал, и оба, обнявшись, плакали. И она не удивлялась и не расспрашивала на этот раз. Она уже давно понимала, что с сыном что-то ужасное происходит, а теперь приспела какая-то
страшная для него
минута.
Раскольников встал и начал ходить по комнате. Прошло с
минуту. Соня стояла, опустив руки и голову, в
страшной тоске.
«Теперь стойте крепко, — сказал комендант, — будет приступ…» В эту
минуту раздался
страшный визг и крики; мятежники бегом бежали к крепости.
Самгин снова испытывал мучительную медленность и
страшную емкость
минуты, способной вмещать столько движения и так много смертей.
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две
минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и
страшное на этом куске улицы.
— Любовь и смерть, — слушал Клим через несколько
минут, — в этих двух тайнах скрыт весь
страшный смысл нашего бытия, все же остальное — и кутузовщина — только неудачные, трусливые попытки обмануть самих себя пустяками.
Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось в березняк; он так близко кажется ему, что вот он в пять
минут добрался бы до него, не кругом, по дороге, а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и
страшные звери.
— О, не клянитесь! — вдруг встав с места, сказала она с пафосом и зажмуриваясь, — есть
минуты,
страшные в жизни женщины… Но вы великодушны!.. — прибавила, опять томно млея и клоня голову на сторону, — вы не погубите меня…
Не понимаю, почему вдруг тогда на меня нашло
страшное озлобление. Вообще, я с большим неудовольствием вспоминаю о некоторых моих выходках в те
минуты; я вдруг встал со стула.
О многих «
страшных»
минутах я подробно писал в своем путевом журнале, но почти не упомянул об «опасных»: они не сделали на меня впечатления, не потревожили нерв — и я забыл их или, как сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
По приходе в Англию забылись и
страшные, и опасные
минуты, головная и зубная боли прошли, благодаря неожиданно хорошей для тамошнего климата погоде, и мы, прожив там два месяца, пустились далее. Я забыл и думать о своем намерении воротиться, хотя адмирал, узнав о моей болезни, соглашался было отпустить меня. Вперед, дальше манило новое. Там, в заманчивой дали, было тепло и ревматизмы неведомы.
Бывают нередко
страшные и опасные
минуты в морских плаваниях вообще: было несколько таких
минут и в нашем плавании до берегов Японии. Но такие ужасы, какие испытали наши плаватели с фрегатом «Диана», почти беспримерны в летописях морских бедствий.
«
Страшные» и «опасные»
минуты — это не синонимы, как не синонимы и самые слова «страх» и «опасность» вообще, на море особенно.
Но не на море только, а вообще в жизни, на всяком шагу, грозят нам опасности, часто, к спокойствию нашему, не замечаемые. Зато, как будто для уравновешения хорошего с дурным, всюду рассеяно много «
страшных»
минут, где воображение подозревает опасность, которой нет. На море в этом отношении много клеплют напрасно, благодаря «
страшным», в глазах непривычных людей,
минутам. И я бывал в числе последних, пока не был на море.
Обращаюсь к вышесказанным мною словам о
страшных и опасных
минутах, испытанных нами в плавании.
Минута — «
страшная», но только разве для буфетчика, который не запер крепко дверцы и которому за это достанется.
Так кончился первый акт этой морской драмы, — первый потому, что «
страшные», «опасные» и «гибельные»
минуты далеко не исчерпались землетрясением. Второй акт продолжался с 11-го декабря 1854 по 6-е января 1855 г., когда плаватели покинули фрегат, или, вернее, когда он покинул их совсем, и они буквально «выбросились» на чужой, отдаленный от отечества берег.
Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето, морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики, и все цветет и благоухает тогда на пять
минут под этими
страшными лучами.
Но как все
страшное и опасное, испытываемое многими плавателями, а также испытанное и нами в плавании до Японии, кажется бледно и ничтожно в сравнении с тем, что привелось испытать моим спутникам в Японии! Все, что произошло там, представляет ряд
страшных, и опасных, и гибельных вместе — не
минут, не часов, а дней и ночей.
Смотрел я на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные люди, у которых никаких «
страшных»
минут не бывает, а теперь как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует ветер посвежее, заколеблется море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
Пока моряки переживали свою «
страшную»
минуту, не за себя, а за фрегат, конечно, — я и другие, неприкосновенные к делу, пили чай, ужинали и, как у себя дома, легли спать. Это в первый раз после тревог, холода, качки!
В то самое время как мои бывшие спутники близки были к гибели, я, в течение четырех месяцев, проезжал десять тысяч верст по Сибири, от Аяна на Охотском море до Петербурга, и, в свою очередь, переживал если не
страшные, то трудные, иногда и опасные в своем роде
минуты.
Упомяну кстати о пережитой мною в Англии морально
страшной для меня
минуте, которая, не относясь к числу морских треволнений, касается, однако же, все того же путешествия, и она задала мне тревоги больше всякой качки.
Что-то было такое необыкновенное в выражении лица и
страшное и жалкое в значении сказанных ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым она окинула при этом залу, что председатель потупился, и в зале на
минуту установилась совершенная тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял голову и продолжал вопросы...
Нехлюдов вспомнил о всех мучительных
минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как один раз он думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух, и о той
страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Веришь ли, никогда этого у меня ни с какой не бывало, ни с единою женщиной, чтобы в этакую
минуту я на нее глядел с ненавистью, — и вот крест кладу: я на эту глядел тогда секунды три или пять со
страшною ненавистью, — с тою самою ненавистью, от которой до любви, до безумнейшей любви — один волосок!
— Знаю, — безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то дело спешное, которого уже нельзя более ни на
минуту откладывать, какой-то долг, обязанность
страшную, но и это воспоминание не произвело никакого на него впечатления, не достигло сердца его, в тот же миг вылетело из памяти и забылось. Но долго потом вспоминал об этом Алеша.
— Какие
страшные трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись
минутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но, будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, «а у вас дело важное, так уж вернее бы оставить до утреца…». Митя развел руками и согласился.
А Дмитрий Федорович, которому Грушенька, улетая в новую жизнь, «велела» передать свой последний привет и заказала помнить навеки часок ее любви, был в эту
минуту, ничего не ведая о происшедшем с нею, тоже в
страшном смятении и хлопотах.
И, проговорив, сам заплакал. В эту
минуту в сенях вдруг раздался шум, кто-то вошел в переднюю; Грушенька вскочила как бы в
страшном испуге. В комнату с шумом и криком вбежала Феня.
Несколько
минут мы простояли на одном месте в надежде, что какой-нибудь шорох выдаст присутствие тигра, но тишина была гробовая. Эта тишина была какой-то особенно таинственной,
страшной.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет был не их чувство друг к другу, — нет, о чувстве они не говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда было об этом толковать; в две — три
минуты, которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это были хлопоты и раздумья о том, когда и как удастся Верочке избавиться от ее
страшного положения.
От сеней до залы общества естествоиспытателей везде были приготовлены засады: тут ректор, там декан, тут начинающий профессор, там ветеран, оканчивающий свое поприще и именно потому говорящий очень медленно, — каждый приветствовал его по-латыни, по-немецки, по-французски, и все это в этих
страшных каменных трубах, называемых коридорами, в которых нельзя остановиться на
минуту, чтоб не простудиться на месяц.
Этот
страшный вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые
минуты не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит на дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой
страшный недуг дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной головой денется? неужто хоть одну
минуту такое несчастье переживет?!
Самое
страшное, когда в иные
минуты думается, что все плоско и конечно, нет глубины и бесконечности, нет тайны.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на
минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный,
страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще
страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Банковские воротилы были в
страшной тревоге, то есть Мышников и Штофф. Они совещались ежедневно, но не могли прийти ни к какому результату. Дело в том, что их компаньон по пароходству Галактион держал себя самым странным образом, и каждую
минуту можно было ждать, что он подведет. Сначала Штофф его защищал, а потом, когда Галактион отказался платить Стабровскому, он принужден был молчать и слушать. Даже Мышников, разоривший столько людей и всегда готовый на новые подвиги, — даже Мышников трусил.
Устеньке делалось жутко, когда она чувствовала на себе пристальный взгляд доктора. В этих воспаленных глазах было что-то
страшное. Девушка в такие
минуты старалась его избегать.
Ее отношения к дочери глубоко безнравственны: она каждую
минуту пилит Машеньку и доводит ее до
страшного нервического раздражения, до истерики, своими беспрерывными, жалобами и попреками: «Я тебя растила, я тебя холила, а ты вот чем платишь!..