Неточные совпадения
Тут тоже
в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и
в него, грешным делом, из малой пушечки
стреляли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы.
Около каждого рабочего взвода мерным шагом ходит солдат с ружьем и через каждые пять минут
стреляет в солнце.
Из-под собаки, из-под ног охотников беспрестанно вылетали бекасы, и Левин мог бы поправиться; но чем больше он
стрелял, тем больше срамился пред Весловским, весело палившим
в меру и не
в меру, ничего не убивавшим и нисколько этим не смущавшимся.
Левину самому хотелось зайти
в эти местечки, но местечки были от дома близкие, он всегда мог взять их, и местечки были маленькие, — троим негде
стрелять. И потому он кривил душой, говоря, что едва ли есть что. Поравнявшись с маленьким болотцем, Левин хотел проехать мимо, но опытный охотничий глаз Степана Аркадьича тотчас же рассмотрел видную с дороги мочежину.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь,
в носу запах пороха и ржавчины,
в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и
стрелял.
Если его что и занимало теперь, то лишь вопросы о том, найдут ли они что
в Колпенском болоте, о том, какова окажется Ласка
в сравнении с Краком, и как-то самому ему удастся
стрелять нынче.
Левину было досадно и то, что ему помешали
стрелять, и то, что увязили его лошадей, и то, главное, что, для того чтобы выпростать лошадей, отпречь их, ни Степан Аркадьич, ни Весловский не помогали ему и кучеру, так как не имели ни тот, ни другой ни малейшего понятия,
в чем состоит запряжка.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его
в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился
стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— А помните наше житье-бытье
в крепости? Славная страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник
стрелять… А Бэла?..
— Как только услышал я на заре шум и козаки стали
стрелять, я ухватил кафтан и, не надевая его, побежал туда бегом; дорогою уже надел его
в рукава, потому что хотел поскорей узнать, отчего шум, отчего козаки на самой заре стали
стрелять.
Бойко и метко
стреляли в цель, переплывали Днепр против течения — дело, за которое новичок принимался торжественно
в козацкие круги.
Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь
в беспрерывный гул; дымом затянуло все поле, а запорожцы всё палили, не переводя духу: задние только заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как
стреляли козаки, не заряжая ружей.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо
стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит
в другую комнату, шагов на двенадцать. «
Стреляйте», — говорит.
Лариса.
Стрелял и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно
стреляете, но вы побледнели,
стреляя в мужчину и человека вам не близкого. Смотрите, я буду
стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете, и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой,
стреляет на таком же расстоянии и выбивает ее.
—
В таком случае предлагаю вам мои. Вы можете быть уверены, что вот уже пять лет, как я не
стрелял из них.
—
Стрелять два раза; а на всякий случай каждому положить себе
в карман письмецо,
в котором он сам обвинит себя
в своей кончине.
Самгин
в одной штанине бросился к постели, выхватил из ночного столика браунинг, но, бросив его на постель, надел брюки, туфли, пиджак и снова подбежал к окну; солдат, стрелявший с колена, переваливаясь с бока на бок, катился по мостовой на панель, тот, что был впереди его, — исчез, а трое все еще лежали,
стреляя.
— Мне кажется — спокойнее стал я. У меня, знаешь ли, такое впечатление осталось, как будто я на лютого зверя охотился, не
в себя
стрелял, а —
в него. И еще: за угол взглянул.
Станиславский
в грязных лохмотьях, какой-то чудак дядя Ваня
стреляет в спину профессора — за что?
— Не будут
стрелять, старина, не будут, — сказал человек
в перчатках и оторвал от снятой с правой руки большой палец.
— По-моему, это не революция, а простая уголовщина, вроде как бы любовника жены убить. Нарядился офицером и
в качестве самозванца — трах! Это уж не государство, а… деревня. Где же безопасное государство, ежели все
стрелять начнут?
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их — за стрельбу
в народ, — громко, приятным голосом сказал человечек и, примеряя свой шаг к шагу Самгина, добавил вразумительно: — Манера эта —
в своих людей
стрелять — теперь отменяется даже для войска.
А через несколько дней, у себя
в деревне, он стал
стрелять из окна волчьей картечью
в стадо, возвращавшееся с выгона.
— Ах, да… Говорят, — Карповича не казнят, а пошлют на каторгу. Я была во Пскове
в тот день, когда он
стрелял, а когда воротилась
в Петербург, об этом уже не говорили. Ой, Клим, как там живут,
в Петербурге!
— Конечно, если это войдет
в привычку —
стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта опасность, хотя вся жизнь основана на опасностях. Однако ежели молодые люди пылкого характера выламывают зубья из гребня — чем же мы причешемся? А нам, Варвара Кирилловна, причесаться надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до чего растрепан человек…
— По нашей улице из пушки
стрелять неудобно, — кривая,
в дома пушка будет попадать.
Но и рассказ Инокова о том, что
в него
стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он пошел
в столовую, там,
в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
— Пулеметы — действуют!
В Адмиралтействе какой-то генерал организовал сопротивление. Полиция и жандармы
стреляют с крыш.
Свирепо рыча, гудя,
стреляя, въезжали
в гущу толпы грузовики, привозя генералов и штатских людей, бережливо выгружали их перед лестницей, и каждый такой груз как будто понижал настроение толпы, шум становился тише, лица людей задумчивее или сердитей, усмешливее, угрюмей. Самгин ловил негромкие слова...
Самгин приостановился, пошел тише, у него вспотели виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они стоят на панели у ворот или повешены на воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было
стрелять в человека, который поравняется с фонарем.
—
В Миусах
стреляют из пушки. Ужасно мало людей на улицах! Меня остановили тут на углу, — какие-то болваны, изругали. Мы выйдем вместе, ладно?
— Да, вот как, — говорила она, выходя на улицу. — Сын мелкого трактирщика, был социалистом, как и его приятель Мильеран, а
в шестом году, осенью, распорядился
стрелять по забастовщикам.
С утра равномерно начали
стрелять пушки. Удары казались еще более мощными, точно
в мерзлую землю вгоняли чугунной бабой с копра огромную сваю…
— Я к тому, что крестьянство, от скудости своей, бунтует, за это его розгами порют,
стреляют,
в тюрьмы гонят. На это — смелость есть. А выселить лишок
в Сибирь али
в Азию — не хватает смелости! Вот это — нельзя понять! Как так? Бить не жалко, а переселить — не решаются? Тут, на мой мужицкий разум, политика шалит. Балует политика-то. Как скажете?
— А — что значат эти союзы безоружных? Доктора и адвокаты из пушек
стрелять не учились. А вот
в «Союзе русского народа» — попы, — вы это знаете? И даже — архиереи, да-с!
— Из пушек уговаривают, — вопросительно сказал он Самгину фразу, как будто уже знакомую, — сказал и подмигнул
в небо, как будто
стреляли оттуда.
— Слышно —
стреляете вы
в людей?
— Встань за церковь, дура, черт,
в церковь не будут
стрелять…
Безбедов не отвечал на его вопросы, заставив Клима пережить
в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и жалким, потом показалось, что этот человек сокрушен не тем, что
стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что
в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку. Чувствуя себя
в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.
Он слышал: террористы убили
в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания,
в Интерлакене
стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина
в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло
в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
— Однако — и убийство можно понять. «Запрос
в карман не кладется», — как говорят. Ежели
стреляют в министра, я понимаю, что это запрос, заявление, так сказать: уступите, а то — вот! И для доказательства силы — хлоп!
— Напали на поезд! — прокричал
в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что все еще
стреляют. Он не был уверен
в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки замков.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали
стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой
в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
— Слышали? Какой-то идиот
стрелял в Победоносцева, с улицы,
в окно, черт его побери! Как это вам нравится, а?
— Его фамилия — Бауман. Гроб с телом его стоит
в Техническом училище, и сегодня черная сотня пыталась выбросить гроб. Говорят — собралось тысячи три, но там была охрана, грузины какие-то.
Стреляли. Есть убитые.
— Я — усмиряю, и меня — тоже усмиряют. Стоит предо мной эдакий великолепный старичище, морда — умная, честная морда — орел! Схватил я его за бороду, наган —
в нос. «Понимаешь?», говорю. «Так точно, ваше благородие, понимаю, говорит, сам — солдат турецкой войны, крест, медали имею, на усмирение хаживал, мужиков порол,
стреляйте меня, — достоин! Только, говорит, это делу не поможет, ваше благородие, жить мужикам — невозможно, бунтовать они будут, всех не перестреляете». Н-да… Вот — морда, а?
В кухне было тихо, на улице — не
стреляли, но даже сквозь ставню доходил глухой, возбужденный говор. Усиленно стараясь подавить неприятнейшее напряжение нервов, Самгин не спеша начал одеваться. Левая рука не находила рукава пальто.
—
Стрелять я — не вижу ни хрена! Меня вот
в бочку сунуть, тогда пуля бочку не пробьет.
— Довольно,
постреляли! — сказал коротконогий,
в серой куртке с черной заплатой на правом локте. — Кто по льду, на Марсово?
Самгин присоединился к толпе рабочих, пошел
в хвосте ее куда-то влево и скоро увидал приземистое здание Биржи, а около нее и у моста кучки солдат, лошадей. Рабочие остановились, заспорили: будут
стрелять или нет?