Когда после двух сражений наступает затишье и враги далеко, вдруг, темною ночью, раздается одинокий испуганный выстрел. И все вскакивают, и все
стреляют в темноту, и стреляют долго, целыми часами в безмолвную, безответную темноту. Кого видят они там? Кто, страшный, являет им свой молчаливый образ, дышащий ужасом и безумием? Ты знаешь, брат, и я знаю, а люди еще не знают, но уже чувствуют они и спрашивают, бледнея: отчего так много сумасшедших — ведь прежде никогда не было так много сумасшедших?
На дороге по-прежнему медленно тянулись к северу бесконечные обозы. У края валялись стащенные с дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же японцы? Их не было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «Японцы! Пли!» — и взвился ужас. Повозки мчались в темноте, давили людей, сваливались с обрывов. Солдаты
стреляли в темноту и били своих же.
Неточные совпадения
Это они двое
в темноте: те, что ходили весною
стрелять из браунинга, а потом по шоссе, те, что спокойно сидели
в спокойной комнате и разговаривали.
Постреляли и еще, пока не стало совсем убедительным ровное молчание; вошли наконец
в страшную землянку и нашли четверых убитых: остальные, видимо, успели скрыться
в ночной
темноте. Один из четверых, худой, рыжеватый мужик с тонкими губами, еще дышал, похрипывал, точно во сне, но тут же и отошел.
Незаметно
в темноте подкатились воза с сеном к самым стенам, а из-за них невидимые люди
стреляли кверху и лезли по лестницам на стены.
Однажды, когда, играя с дядею у него на Ядрине на биллиарде, я проболтался, что, раздобывшись небольшим количеством пороху, я из разысканного
в гардеробном чулане пистолета пробовал
стрелять воробьев, дядя приказал принести маленькое двуствольное ружье и подарил мне его, к величайшему моему восторгу; но так как ружье было кремневое, то я помню, как несколько дней спустя, я целый вечер до совершенной
темноты стрелял на реке
в нырка, который при первом щелканьи замка был уже под водою, тщетно осыпаемый запоздалою дробью.