Неточные совпадения
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических
фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся,
схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса, с удивлением сказал...
Какое мщение? Бежать к бабушке,
схватить ее и привести сюда, с толпой людей, с
фонарями, осветить позор и сказать: «Вот змея, которую вы двадцать три года грели на груди!..»
Глеб Иванович
схватил меня за руку и потащил на площадь, уже опустевшую и покрытую лужами, в которых отражался огонь единственного
фонаря.
Между тем прибежали люди с баграми, притащили невод, стали расстилать его на траве, народу набралось пропасть, суета поднялась, толкотня… кучер
схватил один багор, староста — другой, оба вскочили в лодку, отчалили и принялись искать баграми в воде; с берега светили им. Странны и страшны казались движения их и их теней во мгле над взволнованным прудом, при неверном и смутном блеске
фонарей.
А пока мы тут во тьме мечемся, англичанка, оставшись там в избе одна с Михайлицей и узнав, в чем задержка,
схватила икону и… выскакивает с нею через минуту на крыльцо с
фонарем и кричит...
Летит себе как птица, как птица… (тут
схватывает он себя за бока и прислоняется к
фонарю, чтобы не упасть наземь); ты куда идешь?» заключает от, наконец, блуждая глазами, налившимися кровью от натуги.
По лицу Кисочки разлилось недоумение. Она отступила от
фонаря и, ошеломленная, поглядела на меня большими глазами. Я крепко
схватил ее за руку, стал осыпать поцелуями ее лицо, шею, плечи и продолжал клясться и давать обещания. В любовных делах клятвы и обещания составляют почти физиологическую необходимость. Без них не обойдешься. Иной раз знаешь, что лжешь и что обещания не нужны, а все-таки клянешься и обещаешь. Ошеломленная Кисочка всё пятилась назад и глядела на меня большими глазами…
— Я слышу… — отвечал голос из глубины колодца. Сабиров светил
фонарем. Иван почувствовал, что Гладких
схватил веревку.
Отделение опального дома, где находились приятели, осветилось вдруг
фонарем, и сквозь серебряную пыль падавшего снега озарились вполне жалкая, распетленная фигура Зуды и вытянутая из плеч голова Липмана, с ее полудиском рыжих косм, разбежавшихся золотыми лучами из-под черного соболя шапки, с раскрытою пастью, с дозорными очами, как бы готовыми
схватить и пожрать свою жертву, и, наконец, сердитое лицо долговязого, тщедушного Эйхлера с его бекасиным носом.