Неточные совпадения
— Это не родильный дом, но
больница, и назначается для всех болезней, кроме заразительных, — сказал он. — А вот это взгляните… — и он подкатил к Дарье Александровне вновь выписанное кресло для выздоравливающих. — Вы посмотрите. — Он сел
в кресло и стал двигать его. — Он не может
ходить, слаб еще или болезнь ног, но ему нужен воздух, и он ездит, катается…
Когда же тот умер,
ходил за оставшимся
в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего отца своими трудами чуть не с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика
в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его.
— Лютов был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти
в больницу. Там Алина с ума
сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты!
Ходишь ночью… Бог знает где, когда тут… Ты уже не студент…
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он
сошел с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живет с актерами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила
больницу для детей, а
в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
— Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и не встану» — вот чего очень часто боятся
в народе и предпочитают лучше
проходить болезнь на ногах, чем лечь
в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество
в нашем народе почти обращается
в страсть. Это я не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
Масленникова Нехлюдову нужно было просить о двух вещах: о переводе Масловой
в больницу и о 130 бесписьменных, безвинно содержимых
в остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он не уважал, это было единственное средство достигнуть цели, и надо было
пройти через это.
Но вот
прошло четыре года.
В одно тихое, теплое утро
в больницу принесли письмо. Вера Иосифовна писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и просила его непременно пожаловать к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня день ее рождения. Внизу была приписка: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. Я.».
Старцев все собирался к Туркиным, но
в больнице было очень много работы, и он никак не мог выбрать свободного часа.
Прошло больше года таким образом
в трудах и одиночестве; но вот из города принесли письмо
в голубом конверте…
Знаете, Lise, мой старец сказал один раз: за людьми сплошь надо как за детьми
ходить, а за иными как за больными
в больницах…
Аня(Епиходову, который
проходит через залу). Семен Пантелеич, справьтесь, пожалуйста, отвезли ли Фирса
в больницу.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет
в избе своего сожителя, тоже каторжного; он
ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить
в одной комнате с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!»
В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он
ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала,
в больнице, то и он тоже заговорил о человечности.
Андреевич
в больнице под надзором; сначала пускали
ходить, но он всякий день покупал мильон товаров и не платил денег. Должны были поставить сторожа… Первое слово Якова Максимовича
в Удинске было, что мы его обокрали и разорили. Кажется, невозвратно потерян…
Прошла неделя. Розанов получил из Петербурга два письма, а из
больницы отпуск.
В этот же день, вечером, он спросил у девушки свой чемоданчик и начал собственноручно укладываться.
— Мы тут живем, как монахи! — сказал Рыбин, легонько ударяя Власову по плечу. — Никто не
ходит к нам, хозяина
в селе нет, хозяйку
в больницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть хотите? Ефим, достал бы молока!
Приехав неизвестно как и зачем
в уездный городишко, сначала чуть было не умерла с голоду, потом попала
в больницу, куда придя Петр Михайлыч и увидев больную незнакомую даму, по обыкновению разговорился с ней; и так как
в этот год овдовел, то взял ее к себе
ходить за маленькой Настенькой.
Помню тягостный кошмар
больницы:
в желтой, зыбкой пустоте слепо копошились, урчали и стонали серые и белые фигуры
в саванах,
ходил на костылях длинный человек с бровями, точно усы, тряс большой черной бородой и рычал, присвистывая...
Отправимся
в больницу и заявим, что мы дорогой
сошли с ума.
Потом Порфир Порфирыч скрылся с нашего горизонта; потом
прошел слух, что он серьезно болен и лежит где-то
в больнице, а потом
в уличном листке,
в котором он работал, появилось коротенькое известие о его смерти.
Это, конечно, было не без риска, так как при
больнице было арестантское отделение, куда я, служа
в полку, не раз
ходил начальником караула, знал многих, и неприятная встреча для меня была обеспечена.
Скоро по
больнице разнесся слух, что доктор Андрей Ефимыч стал посещать палату № 6. Никто — ни фельдшер, ни Никита, ни сиделки не могли понять, зачем он
ходил туда, зачем просиживал там по целым часам, о чем разговаривал и почему не прописывал рецептов. Поступки его казались странными. Михаил Аверьяныч часто не заставал его дома, чего раньше никогда не случалось, и Дарьюшка была смущена, так как доктор пил пиво уже не
в определенное время и иногда даже запаздывал к обеду.
Хотел писать о том, как легко
ходить по улицам
в холодном пальто, и какая чувствуется отрада при виде распустившихся перед Мариинской
больницей тополей; о том, что мы едим уже сморчки и щи из свежей крапивы, а недавно лакомились даже ботвиньей; о том, что думаем вскорости перебраться на дачу, а там пойдут ягоды, щи из свежей капусты, свежепросольные огурцы…
Прошло несколько дней, на дворе заговорили, что отправленный
в больницу ученик стекольщика
сошёл с ума. Евсей вспомнил, как горели глаза мальчика во время его представлений, как порывисты были его движения и быстро изменялось лицо, и со страхом подумал, что, может быть, Анатолий всегда был сумасшедшим. И забыл о нём.
— Нет! зачем
в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так Богу угодно. С лежанки не
сходит. Где ж ей
в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет.
Германн
сошел с ума. Он сидит
в Обуховской
больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..»
Проходило лето; доктор давно говорил Мане, что она совершенно здорова и без всякой для себя опасности может уехать домой. Маня не торопилась. Она отмалчивалась и все чего-то боялась, но, наконец,
в половине сентября вдруг сама сказала сестре, что она хочет оставить
больницу.
Настя лежала
в больнице. С тех пор как она тигрицею бросилась на железные ворота тюрьмы за уносимым гробиком ее ребенка,
прошло шесть недель. У нее была жестокая нервная горячка. Доктор полагал, что к этому присоединится разлитие оставшегося
в грудях молока и что Настя непременно умрет. Но она не умерла и поправлялась. Состояние ее духа было совершенно удовлетворительное для тюремного начальства: она была
в глубочайшей апатии, из которой ее никому ничем не удавалось вывести ни на минуту.
Я вздрагивал и холодел, меня давили впечатления. Немало дней
прошло, пока я не привык к тому, что одноэтажные корпуса
больницы в декабрьские сумерки, словно по команде, загорались электрическим светом.
Я решил так. Обращусь к Бомгарду. Почему именно к нему? Потому, что он не психиатр, потому, что молод и товарищ по университету. Он здоров, силен, но мягок, если я прав. помню его. Быть может, он над… я
в нем найду участливость. Он что-нибудь придумает. Пусть отвезет меня
в Москву. Я не могу к нему ехать. Отпуск я получил уже. Лежу.
В больницу не
хожу.
У Дымова сильно болела голова; он утром не пил чаю, не пошел
в больницу и все время лежал у себя
в кабинете на турецком диване. Ольга Ивановна, по обыкновению,
в первом часу отправилась к Рябовскому, чтобы показать ему свой этюд nature morte и спросить его, почему он вчера не приходил. Этюд казался ей ничтожным, и написала она его только затем, чтобы иметь лишний предлог
сходить к художнику.
— Он, стих этот, кругом читается, с начала и с конца, — всё едино! Я уж некакие слова знаю, мне их один странствующий человек сказал пред кончиной своей
в больнице.
Ходят, брат, по земле неприютные люди и собирают, все собирают эти тайные слова! Когда соберут — это станет всем известно…
Дня за два перед этой беседой
в крендельную явился Бубенчик, гладко остриженный, чистенький, весь прозрачный, как его глаза, еще более прояснившиеся
в больнице. Пестрое личико похудело, нос вздернулся еще выше, мальчик мечтательно улыбался и
ходил по мастерским какими-то особенными шагами, точно собираясь соскочить с земли. Боялся испачкать новую рубаху и, видимо, конфузясь своих чистых рук, все прятал их
в карманы штанов из чертовой кожи — новых же.
Всевозможные тифы, горячки,
Воспаленья — идут чередом,
Мрут, как мухи, извозчики, прачки,
Мерзнут дети на ложе своем.
Ни
в одной петербургской
больницеНет кровати за сотню рублей.
Появился убийца
в столице,
Бич довольных и сытых людей.
С бедняками, с сословием грубым,
Не имеет он дела! тайком
Ходит он по гостиным, по клубам
С смертоносным своим кистенем.
Из сотни товарищей Иосафа, некогда благородных и умных малых, садившихся до и после его на подобный ему стул, очень немногие
прошли благополучно этот житейский искус: скольких из них мы видали от беспрерывно раздражаемой печени и от надсаженной груди пустою, бесполезной работой умирающими
в своих скудных квартирах или даже, по бедности,
в городских
больницах.
Прошло года полтора. Как-то весною, после Святой, фельдшер, давно уже уволенный из
больницы и ходивший без места, поздно вечером вышел
в Репине из трактира и побрел по улице без всякой цели.
Прошел день-другой, разом у Груни отец с матерью заболели, их тоже
в больницу свезли.
— Я уже был у начальства!
Ходил в суд, хотел прошение подать, они и прошения не взяли. Был я и у станового, и у следователя был, и всякий говорит: «Не мое дело!» Чье ж дело? А
в больнице тут старшей тебя нет. Что хочешь, ваше благородие, то и делаешь.
Сдали его, и году не
прошло с той поры, как новобранцев
в полки угнали, пали вести
в Сосновку, что помер рядовой Иван Чубалов
в какой-то
больнице.
А у нас, ведь знаете, как делается: пока гром не грянет, никто не перекрестится; а там и пойдут телеграммами губернатора бомбардировать: «Войска давайте!» И холеры-то пока, слава богу, у нас нет никакой, а посмотрите, какие уже слухи
ходят: пьяных, говорят, таскают
в больницы и там заливают известкой, колодцы
в городе все отравлены, и доктора, только один чистый оставили — для себя; многие уже своими глазами видели, как здоровых людей среди бела дня захватывали крючьями и увозили
в больницу.
— А что такая холодная любовь, о которой я говорю, не может наполнить жизни — это, конечно, верно. Говоря правду, со мною происходит то же, что с вами, только еще
в большей мере. Вы вот сейчас, кажется, удивились, когда я сказал, что, слыша крики о помощи, я, может быть,
прошел бы мимо. А я чувствую себя даже на это способным. Помните, вы тогда
в больнице пошли ночью напоить бешеного мужика? Я неправду сказал, что не знал, гожусь ли я вам
в помощники, — я просто боялся пойти.
— Я для того только и
в больницу ходил к Колосову, чтоб посмотреть, скоро ли он сдохнет, — вызывающе сказал Ляхов.
— Говорит: можешь на прием
ходить. А то
в другую
больницу ступай… Уж не знаю…
День за днем шел без дела. Наш корпус выступал на Дальний Восток только через два месяца. Мы, врачи, подновляли свои знания по хирургии,
ходили в местную городскую
больницу, присутствовали при операциях, работали на трупах.
В больнице, среди всех несчастных, я почувствовала желание знать непременно и как можно скорее: как же
проходит их жизнь, где,
в каких мрачных трущобах?
— Земляк его, матушка, опосля
в больницу приходил, порассказал… Сироту, младенца, покойный, вишь, обидел… обобрал то есть… Господами был его жене на пропитание отдан, не
в законе эти деньги прикарманил как
в побывку
ходил, от жены отобрал, а ребенок-то захирел, да и помер…
— Я ее сделаю совсем по-новому, совсем по-новому, как нигде еще нет, — рассказывал он всем, с кем перезнакомился
в Старом Городе; но
проходили дни, месяцы; ушел год, а к устройству
больницы не делалось ни одного шага, и доныне
в ней по-прежнему живет тот же сторож, занимающийся вязанием из клоповника веников, да та же захожая старуха, просыпающаяся только для того, чтобы впасть
в обморок и заснуть снова.
— Ах, да,
больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет
ходить десять лет, всем
в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.