Неточные совпадения
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно
считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их
писатели, их царь, газеты…
В конце XIX и начале XX века
считали огромным достижением в познании человека, в понимании
писателей и разгадки написанных ими книг, когда открыли, что человек может скрывать
себя в своей мысли и писать обратное тому, что он в действительности есть.
До тех пор, пока не установилось прямого общения между читателем и
писателем, последний не может
считать себя исполнившим свое призвание.
Не утверждать того, что ты остаешься землевладельцем, фабрикантом, купцом, художником,
писателем потому, что это полезно для людей, что ты служишь губернатором, прокурором, царем не потому, что тебе это приятно, привычно, а для блага людей; что ты продолжаешь быть солдатом не потому, что боишься наказания, а потому, что
считаешь войско необходимым для обеспечения жизни людей; не лгать так перед
собой и людьми ты всегда можешь, и не только можешь, но и должен, потому что в этом одном, в освобождении
себя от лжи и исповедании истины состоит единственное благо твоей жизни.
Слова эти можно заметить как свидетельство
писателя, что в 1772 году, несмотря на возгласы одописцев об Астрее и золотом веке, господствовало еще в России полное развращение, и сатира, упражнявшаяся над ним уже три года (
считая с 1769, когда начались сатирические журналы), по-прежнему имела для
себя еще «пространное поле».
— Что вы на меня любуетесь, господин
писатель? Интересно? Я, — он возвысил голос и с смешной гордостью ударил
себя кулаком в грудь. — Я штабс-капитан Рыбников. Рыб-ни-ков! Православный русский воин, не
считая, бьет врага. Такая есть солдатская русская песня. Что? Не верно?
С. 462).] и в системе Беме, который
считает и genitalia, и «Mädensack» [Мужские и женские половые органы (нем.).] появившимися только после грехопадения, в чем имеет, впрочем,
себе предшественников уже в некоторых из церковных
писателей.
И Теркину вспомнился тут его разговор на пароходе с тем
писателем, Борисом Петровичем. Он ему прямо сказал тогда, что
считает такие затеи вредными. Там, в крестьянском быту, еще скорее можно вести такое артельное хозяйство, коли желаешь, сдуру или от великого ума, впрягать
себя в хомут землепашца, а на заводе, на фабрике, в большом промысловом и торговом деле…
У Некрасова он держал
себя очень тактично, с соблюдением собственного достоинства, в общий разговор вставлял, кстати, какой-нибудь анекдотический случай из своего прошедшего, но никогда не развивал идеи, и человек, не знающий, кто он, с трудом бы принял его за радикала-народника, за публициста, которого цензура
считала очень опасным, и тогдашнего руководителя такого
писателя, как Михайловский.
Оставить без протеста такую выходку я, хоть и начинающий автор, не
счел себя вправе во имя достоинства
писателя, тем больше что накануне, зная самойловские замашки по части купюр, говорил бенефицианту, что я готов сделать всякие сокращения в главной роли, но прошу только показать мне эти места, чтобы сделать такие выкидки более литературно.
Из Дерпта я приехал уже
писателем и питомцем точной науки. Мои семь с лишком лет ученья не прошли даром. Без всякого самомнения я мог
считать себя как питомца университетской науки никак не ниже того уровня, какой был тогда у моих сверстников в журнализме, за исключением, разумеется, двух-трех, стоящих во главе движения.
— Оратор указал на то, что я служу родине пером. Господа! Трудная это служба! Я не знаю, есть ли на свете служба тяжелее службы русского
писателя, потому что ничего нет тяжелее, как хотеть сказать,
считать себя обязанным сказать, — и не мочь сказать. Когда я думаю о работе русского
писателя, я всегда вспоминаю слова Некрасова о русской музе — бледной, окровавленной, иссеченной кнутом. И вот, господа, я предлагаю всем вам выпить не за государя-императора, а
Буржуазный строй у нас, в сущности, почти не
считали грехом, — не только революционеры-социалисты, но и славянофилы и русские религиозные люди, и все русские
писатели, даже сама русская буржуазия, всегда чувствовавшая
себя нравственно униженной.