— «Ангелов творче и Господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе,
Сыне Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу на шелковой подкладке и, опустившись на одно колено, поклонился в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
Неточные совпадения
И ангел милосердия
Недаром песнь призывную
Поет — ей внемлют чистые, —
Немало Русь уж выслала
Сынов своих, отмеченных
Печатью дара
Божьего,
На честные пути,
Немало их оплакала
(Увы! Звездой падучею
Проносятся они!).
Как ни темна вахлачина,
Как ни забита барщиной
И рабством — и она,
Благословясь, поставила
В Григорье Добросклонове
Такого посланца…
И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства! Не видать ему больше ни Запорожья, ни отцовских хуторов своих, ни церкви
Божьей! Украйне не видать тоже храбрейшего из своих детей, взявшихся защищать ее. Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чуприны и проклянет и день и час, в который породил на позор себе такого
сына.
Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать,
Сын ли ты
Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда,
Сын ли ты
Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
— Второй раз сажают — все за то, что он понял
божью правду и открыто сеял ее… Молодой он, красавец, умный! Газету — он придумал, и Михаила Ивановича он на путь поставил, — хоть и вдвое старше его Михайло-то! Теперь вот — судить будут за это
сына моего и — засудят, а он уйдет из Сибири и снова будет делать свое дело…
Однако
сын не
сын управительский, а надели рабу
божьему на ноги колодки, посадили в темную, да на другой день к допросу: «Куда деньги девал, что прежде воровал?» Как ни бились, — одних волос отец две головы вытаскал, — однако не признался: стоит как деревянный, слова не молвит. Только когда помянули Парашку — побледнел и затрясся весь, да и говорит отцу...
Христианское учение возвращает человека к первоначальному сознанию себя, но только не себя — животного, а себя — бога, искры
божьей, себя —
сына божия, бога такого же, как и отец, но заключенного в животную оболочку.
Но исполнилась мера долготерпения
божьего, и грянул гром: великолепная Александра Петровна, в цвете лет, здоровья и красоты, родила еще
сына и умерла в десятый день после родов.
— Я, раб
божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они
сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина?
— Мой Сторя будет истинный инок
божий, — говаривала часто его мать, поглаживая
сына по головке, обрекаемой под черный клобук.
Все это было беспокойно, и до часу Елена Петровна не ложилась, поджидала
сына; потом долго молилась перед иконой
Божьей Матери Утоли Моя Печали и хотела уснуть, но не могла: вспоминался разговор и с каждою минутою пугал все больше.
Затем целые пятнадцать лет боярыня Плодомасова опять жила тихохонько. В эти пятнадцать лет она возрастила себе сокола-сына. Выходила боярыня
сына, выхолила его и молодцом молодца с
божьим благословением и материнской молитвою пятнадцати лет выслала его в Питер служить государыне, слава великих дарований которой вдохновляла и радовала Плодомасову в ее пустынном захолустье.
Четырнадцать минуло долгих лет
Со дня, как ты, мой
сын, мой ангел
Божий,
Димитрий мой, упал, окровавленный,
И на моих руках последний вздох
Свой испустил, как голубь трепеща!
Не знаю, кто убился, —
Димитрий жив! От ваших рук он
БожьимНеведомо был промыслом спасен!
Хвала творцу и матери пречистой,
Мой
сын спасен!
—
Сыновья, друг сердечный, старший, волей
божьею на Низу холеркой помер, а другого больно уж любил да ласкал, в чужи люди не пускал, думал, в старые наши годы будут от него подмоги, а выходит, видно, так, что человек на батькиных с маткой пирогах хуже растет, чем на чужих кулаках — да!
— Это перст
Божий! (Он везде видел перст
Божий.) Вы должны быть как
сын и как брат у ваших достойных друзей.
— Не
сын ли это
Божий с нами?
Сначала ничего,
Божье благословенье под силу приходилось Сушиле, росли себе да росли ребятишки, что грибы после дождика, но, когда пришло время
сыновей учить в семинарии, а дочерям женихов искать, стал он су́против прежнего не в пример притязательней.
Только поздно вечером Ашик-Кериб отыскал дом свой; стучит он в двери дрожащею рукою, говоря: «Ана, ана (мать), отвори: я
Божий гость, я холоден и голоден; прошу, ради странствующего твоего
сына, впусти меня».
Стихира на 24 декабря: «Носиши Адамов зрак, во образе
Божий сын всесовершеннейший, и хощеши руками держатися, рукою вся содержай силою Твоею, Чистая Всенепорочная провещаваше глаголющи: како Тя пеленами повию яко младенца? како сосцами питаю Тя всяческая питающего? како Твоей паче ума нищете удивляюся? како Тя
сына моего нареку, раба Твоя ныне сущи? пою, благословлю Тя, подающего миру велию милость».
Две бездны в душе человека: глухое ничто, адское подполье, и
Божье небо, запечатлевшее образ Господен. Ведома ему боль бессилия, бездарности: стыдясь нищеты своей, брезгливо изнемогает он в завистливом и душном подполье. Но любовь спасающая дает крылья гениальности, она научает стать бедняком
Божьим, забыть свое я, зато постигнуть безмерную одаренность травки, воробья, каждого творения Божия. Она научает всему радоваться как дитя, благодарить как
сын.
Бог умеет ждать, ибо свершение времен, когда
Сын покорит все Отцу и будет Бог «всяческая во всех», отделено от исходного да будет долгим историческим процессом, который есть дар
Божьего всемогущества тварной свободе.
Так раздумывая сама с собой, Дуня решила во что бы то ни стало покинуть луповицкий корабль людей
Божьих, отречься от их неправедной веры, во всем и навсегда разорвать с ними и, как блудный
сын, возвратиться в дом отчий…
Говорю этак Митьке, а он как побледнеет, а потом лицо все пятнами… Что за притча такая?.. Пытал, пытал, неделю пытал — молчит, ни словечка… Ополовел индо весь, ходит голову повеся, от еды откинулся, исхудал, ровно спичка… Я было за плеть — думаю, хоть и ученый, да все же мне
сын… И по
божьей заповеди и по земным законам с родного отца воля не снята… Поучу, умнее будет — отцовски же побои не болят… Совестно стало: рука не поднялась…
— Вы не знаете, а я знаю… Это ясно, как
Божий день… Взял тот, кому они были нужны для удовлетворения преступной страсти… Иван Корнильевич игрок… Игроку всегда нужны деньги, особенно когда он окружен шулерами… Он и брал деньги, а для того, чтобы свалить вину на Дмитрия Павловича, отдавал ему ключ от кассы… Неужели вы этого не понимаете? Вы не любите вашего
сына!..
Когда ж узнал развязку ее, благословил
сына на суд
божий.
По крытому переходу, который вел от двора великокняжеского к церкви Благовещения, еще тогда деревянной, возвращался Иван Васильевич с утренней молитвы. Когда он выходил из храма
божьего, по ясному челу его носились приятные впечатления, оставленные в нем молитвою; но чем далее он шел, тем тяжелее гнев налегал на это чело и ярче вспыхивал во взорах. За ним, в грустном раздумье, следовал красивый статный молодец: это был
сын его Иван.
На потолке хаты во всю длину красовался драгоценный сволок (обои), со следующей резной надписью с титлами славянскими буквами: «Благословением Бога Отца, поспешением
Сына (за ними изображение креста), содействием Святого Духа создался дом сей рабою
Божьей Наталии Розумихи.
Отец боялся, не причиной ли этого несчастного случая гнев
божий на
сына его за разгульную жизнь.
— Ты знаешь, брат, — отвечал Оболенский с дрожью в голосе, — я теперь сир и душой и телом, хозяйка давно уже покинула меня и если бы не
сын — одна надежда — пуще бы зарвался я к ней, да уж и так, мнится мне, скоро я разочтусь с землей. Дни каждого человека сочтены в руке
Божьей, а моих уж много, так говори же смело, в самую душу приму я все, в ней и замрет все.
Барская барыня сделала опять легкую гримасу;
сын ее вытянул шею и силился что-то настигнуть в словах Волынского, но, за недостатком дара
божьего, остался при своем недоумении, как глупый щенок хочет поймать на лету проворную муху, но щелкает только зубами. Зуда спешил наклониться к своему начальнику и шепнул ему...
—
Сын моего доблестного слуги, обратившийся к моему личному суду, не может быть предан суду обыкновенному, я ваш судья, и я, в свою очередь, отдаю вас на суд
Божий.
И барон молчал, благословляя каждый прошедший день. Зачем же тревожить напрасно мать? Может статься, Фиоравенти удовлетворил свою месть в день рождения их
сына; может статься, великодушный Фиоравенти доволен и муками ожидания, которые заставляет терпеть оскорбителя, и не желает более исполнения своей клятвы. Добрый Фиоравенти! да будет над тобою благословение
божье!
Вам самим ведомо «не суть боги их яко наш Бог!» Трепещите заблудшие, страшный серп
Божий, виденный пророком Захарием, да не снидет на главу
сынов ослушных; вспомните реченное в Святом Писании: «беги греха, яко ратника, беги от прелести, яко лица змеина».
C трепетом святого восторга он схватил чертежи свои и изорвал их в мелкие лоскуты, потом, рыдая, пал перед иконою
божьей матери. Долго лежал он на полу, и, когда поднялся, лицо его, казалось, просияло. Он обнимал своего молодого друга, целовал с нежностью
сына, как человек, пришедший домой из дальнего, трудного путешествия. Перелом был силен, но он совершен. Голос веры сделал то, чего не могла сделать ни грозная власть князей, ни сила дружбы, ни убеждения рассудка.
И мать перекрестила младенца во имя отца и
сына и святого духа, боясь, чтобы гордые желания ее в самом деле не навлекли на него гнева
божьего, и прижимала его к груди своей, в которой сердце билось, как ускоренный маятник, и все было что-то не на месте.
Резинкина (тихо
сыну). Сумасшедший!.. Помни, что между тобой и ей стоит уж алтарь
Божий.
Сперва в божнице своей, а потом в дому
божьем, принес он трофеи
сына ко кресту того, кем побеждена самая смерть и чьей защите обязан был здравием и успехами воина, столь дорогого сердцу его.
Не исполнить клятвы — навлечь на себя гнев
божий, погибель на
сына их, на весь род; исполнением покоряются они воле всевышнего.
Вам самим ведомо „не суть боги их, яко наш Бог!“ Трепещите заблуждений, страшный серп
Божий, виденный пророком Захарием, да не снидет на главу
сынов ослушных; вспомните реченное в Священном Писании: „Беги греха, яко ратника, беги от прелести, яко лица змеина“.
В этот же день послал боярин от имени своего
сына к Мамону узнать, выздоровел ли он и готов ли на суд
божий (были уж такие посылки не однажды и до этого). Мамон отвечал: «Готов и жду». С ответом послали нарочного гонца в Тверь.
— Отступника! с разбойниками! Вот чем платят ныне тому, который на руках своих принимал тебя в
божий мир, отказался от степеней и чести, чтобы ухаживать за тобою! И я сам не хуже твоего Бориса Шереметева умел бы ездить с вершниками [Вершник — всадник.], не хуже его управлял бы ратным делом, как ныне правлю словом Божиим; но предпочел быть пестуном
сына…
— А у меня четыре
сына в армии, а я не тужу. На всё воля
Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, — прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.