Неточные совпадения
Оба мои дяди и приятель их, адъютант
Волков, получили охоту дразнить меня: сначала военной службой, говоря, что вышел указ, по которому велено брать в солдаты старшего
сына у всех дворян.
Это были: старушка Мертваго и двое ее
сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое
сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант
Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Тайну этого псевдонима знал один я. Андреев был
сын управляющего имением пензенского помещика Соловцова, державшего богатую псовую охоту. Лучшими собаками были два кобеля: густопсовый Рамзай, бравший
волка в одиночку, и хортый англичанин Соколий, от которого ни один заяц не уходил.
Игнатов
сын, как
волк, оскалил зубы, зрачки у него расширились, и он заорал...
— Арисштократы, вон! — ретиво подхватил с подоконника
сын очень богатых еврейских родителей, во что бы то ни стало стремившийся быть «студентом-волком», ибо «
волки» составляли антарктический полюс «беложилетников».
— Недавно в тюремную палату к нам перевели из особого отдела одного генерала с крупозным воспалением легких. Смирный такой старичок, тихий. Швабрин этот так и ест его глазами. Молчит, ничего не говорит, а смотрит, как будто тот у него
сына зарезал. Как у
волка глаза горят, — злые, острые. И вчера мне рассказал генерал: Швабрин по ночам приходит — и бьет его!.. Вы подумайте: больного, слабого старика!
Отпуская в путь, дал ему государь письмо к старому боярину Карголомскому. А тот Карголомский жил по старым обычаям. И с бородой не пожелал было расстаться, но когда царь указал,
волком взвыл, а бороды себя лишил. Зато в другом во всем крепко старинки держался. Был у него
сын, да под Нарвой убили его, после него осталась у старика Карголомского внучка. Ни за ним, ни перед ним никого больше не было. А вотчин и в дому богатства — тьма тьмущая.
— Святители угодники… братцы православные… Рязанской губернии, Зарайского уезда… Двух
сынов поделил, а сам у Прохора Сергеева… в штукатурах. Таперича, это самое, стало быть, дает мне семь рублев и говорит: ты, говорит, Федя, должен тепереча, говорит, почитать меня заместо родителя. Ах,
волк те заешь!
Кому ж поручить это дело, как не
сыну и
Волку?
Убийце
сына он не размозжил головы шестопером; нет, взяв его в плен, он привязал к хвосту коня и по пням, по камням примчал в лес на съедение
волкам.
Волк и
сын не могли изменить ей.
— А знаете ли, пани Эдвига, — прибавлял
Волк, — ваш
сын передал мне кинжал, который вы ему некогда подарили.
На его обязанности лежало заботиться, чтобы на текущем счету Александру Яковлевны Гариновой в банкирской конторе
Волков с
сыновьями значилась всегда солидная цифра; об экстренных же суммах, необходимых ей, она сообщала ему лично, вызывая его к себе коротенькою запискою.
Она видела во сне: разъяренный
волк оторвал старшего
сына от груди ее, вскинул его к себе на спину и унес… куда — уж не видала.
Между тем Эдвига замечала, что в
сыне ее Владиславе не было тех горячих патриотических увлечений, которых от него ожидала, действия его были вялы, на пирах он был угрюм и молчалив.
Волк подшучивал над своим приятелем, говоря, что «Москва надломила его и уроки Пржшедиловского, видно, не пропадали даром».