Неточные совпадения
Перед ними стоял старик
с белой
шевелюрой и бородой. Он делился воспоминаниями
с соседями. Слышались имена: Лермонтов, Пушкин, Гоголь…
Вдоль стен по обеим сторонам залы идут мраморные колонны, увенчанные завитыми капителями. Первая пара колонн служит прекрасным основанием для площадки
с перилами. Это хоры, где теперь расположился известнейший в Москве бальный оркестр Рябова: черные фраки, белые пластроны, огромные пушистые
шевелюры. Дружно ходят вверх и вниз смычки. Оттуда бегут, смеясь, звуки резвого, возбуждающего марша.
Маленькие глазки Элизы Августовны, очень наблюдательные и приобученные к делу, заметили, что
с тех пор как семья Негрова увеличилась вступлением в нее Круциферского, Глафира Львовна сделалась несколько внимательнее к своему туалету; что блуза ее как-то иначе надевалась; появились всякие воротнички, разные чепчики, обращено было внимание на волосы, и густая коса Палашки, имевшая несчастие подходить под цвет остатков
шевелюры Глафиры Львовны, снова начала привязываться, несмотря на то что ее уже немножко подъела моль.
Растерявшийся Володька Пятов, привыкший к настоящему галантерейному обращению, стоял разинув рот и даже попятился к дверям, когда Татьяна Власьевна выразила явные признаки непременного желания познакомиться и
с его кудрявой
шевелюрой.
И читает или, вернее, задает сам себе вопросы, сам отвечает на них, недвижный, как прекрасный мраморный Аполлон,
с шевелюрой Байрона,
с неподвижными, как у статуи, глазами, застывшими в искании ответа невозможного… И я и вся публика также неподвижны, и также глаза всех ищут ответа: что дальше будет?… «Быть или не быть?» И
с этим же недвижным выражением он заканчивает монолог, со взглядом полного отчаяния, словами: «И мысль не переходит в дело». И умолкает.
Из кабинета антрепренера вышел его сын, мой новый друг, стройный юноша, мой ровесник по годам,
с крупными красивыми чертами лица и волнистой темно-русой
шевелюрой. Он старался правой рукой прощипнуть чуть пробивающиеся усики.
— Да, запоздали… — весело отвечал молодой служащий
с румяным лицом и белокурой
шевелюрой. — Рубль штрафу, за каждый просроченный день…
Когда мы вернулись из кабинета дяди в свою комнату, Дробыш почесал
с комичным видом свою буйную русую
шевелюру и сказал...
— Чудак человек, вы вкусу не понимаете. Женщине тридцать пять лет, самый расцвет, огонь… телеса какие! Да будет вам жасминничать — она на вас, как кот на сало, смотрит. Чего там стесняться в родном отечестве? Запомните афоризм: женщина
с опытом подобна вишне, надклеванной воробьем, — она всегда слаще… Эх, где мои двадцать лет? — заговорил он по-театральному, высоким блеющим горловым голосом. — Где моя юность! Где моя пышная
шевелюра, мои тридцать два зуба во рту, мой…
Эта самая голова-с (и он не без поползновения на эффект указал на свою кудластую
шевелюру), да! эта вот самая-с башка пригодится еще и впредь на что-нибудь более серьезное…
Тут же бродили и женщины
с распущенными волосами и со специфическим запахом кокосового масла, которым они умащивают и свою
шевелюру, и свое тело.
Госпожа Дюма была уже дама сильно на возрасте,
с рыжеватой
шевелюрой, худощавая, не очень здорового вида,
с тоном светской русской барыни, прошедшей"высшую школу"за границей. Во французском акценте чувствовалась московская барыня, да и в более медленном темпе речи.
Наполеон выступал уже замедленной походкой человека, утомленного какой-то хронической болезнью. Его длинный нос, усы в ниточку, малый рост, прическа
с"височками" — все это было всем нам слишком хорошо известно. Величественного в его фигуре и лице ничего не значилось. Евгения рядом
с ним весьма выигрывала: выше его ростом, стройная женщина моложавого вида,
с золотистой
шевелюрой испанки, очень элегантная,
с легкой походкой, но без достаточной простоты манер и выражения лица.
Он был резкий брюнет,
с бородкой, уже
с редеющей
шевелюрой на лбу и более закругленными чертами лица, но
с тем же тоном и манерами.
Красивым его лицо нельзя было назвать, но я редко видал более характерную голову
с такой своеобразной, живой физиономией,
с острыми и блестящими глазами,
с очертаниями насмешливого рта,
с этим лбом и седеющей
шевелюрой. Скульптор Забелло сумел схватить посадку головы и всю фигуру со сложенными на груди руками в статуе, находящейся на кладбище в Ницце, только, как это вышло и на памятнике Пушкина в Москве, Герцен кажется выше ростом. Он был немного ниже среднего роста, не тучной, но плотной фигуры.
Воображаю, каким комическим рыцарем смотрел он в полной форме и в каске
с черным султаном из конского волоса! Он был малого роста, неловкий в движениях, чрезвычайно нервный, всегда небрежно одетый,
с беспорядочной бородкой и длинной
шевелюрой.
Как отчетливо сохранилась в моей памяти маленькая, плотная фигура этого задорного старика, в сюртуке, застегнутом доверху,
с седой
шевелюрой, довольно коротко подстриженной, в золотых очках. И его голос, высокий, пронзительный, попросту говоря"бабий", точно слышится еще мне и в ту минуту, когда я пишу эти строки. Помню, как он, произнося громадную речь по вопросу о бюджете, кричал, обращаясь к тогдашнему министру Руэру...
Смуглый,
с черными «жгучими» глазами, черною бородкою и роскошною
шевелюрою, Андреев был красив. Ходил он в то время в поддевке, палевой шелковой рубахе и высоких лакированных сапогах. Вид у него был совсем не писательский. Со смехом рассказывал он про одну встречу на пароходе, по дороге из Севастополя в Ялту.
В день свадьбы, после лекции, Костя и Боб торжественно облачились в раздобытые фраки, причем Костя утонул в своем новом одеянии
с головой, а Бобу его костюм доходил чуть ли не до колен. Они долго щеголяли в таком виде по «музыкальной», пока счастливый жених, осмотревший их критическим оком, не взъерошил свою красивую густую
шевелюру и не произнес трагическим голосом...
Николай Герасимович и Михаил Дмитриевич прошли в первый ряд кресел среди этого бушующего моря голов
с шевелюрами всех оттенков, между которыми, впрочем, преобладала седина и порой совершенное отсутствие
шевелюры.
Писатель был человек лет тридцати или тридцати двух, белокурый, маленького роста, очень слабый и нервный,
с небольшими голубыми глазками и вихрястою
шевелюрой.
Скучать ей было некогда, а если ей случалось оставаться одной и поджидать поздно ночью своего господина, то она чувствовала «жуть» и тоже нашла чем себе помочь в этом горе: она брала из пачки писательских фотографий карточку Александра Дюма
с его страшно кучерявою
шевелюрой и начинала ее рассматривать: «тогда ей тотчас же становилось смешно», и жуткость проходила.