Неточные совпадения
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться
с нею, как никогда в жизни своей ни
с кем, и — странный обман! —
с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то становился ему скучным разумный
возраст человека.
— А ведь точно, — сказал хозяин, обратившись к Чичикову, тоже
с приятной улыбкой, — что может быть завидней ребяческого
возраста: никаких забот, никаких мыслей о будущем…
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех
возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе
с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
— Вы, разумеется, знаете всех жителей, — спокойно заговорил Грэй. — Меня интересует имя молодой девушки в косынке, в платье
с розовыми цветочками, темно-русой и невысокой, в
возрасте от семнадцати до двадцати лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя?
Полудетское, в светлом загаре, лицо было подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее
возраста глаза посматривали
с робкой сосредоточенностью глубоких душ.
Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и
с каждым шагом волнение его
возрастало все сильнее и сильнее.
Потом, уже достигнув зрелого
возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? —
с большим интересом прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и все ее просвещение.
Когда же тот умер, ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего отца своими трудами чуть не
с тринадцатилетнего
возраста), поместил, наконец, этого старика в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его.
Тогда в свою чреду, ты столько б
возросло,
Усилилось и укрепилось,
Что нынешней беды
с тобой бы не случилось,
И бурю, может быть, ты б выдержать могло...
С пятилетнего
возраста отдан я был на руки стремянному [Стремянной — слуга, сопровождавший барина во время псовой охоты.]
Положимте, что так.
Блажен, кто верует, тепло ему на свете! —
Ах! боже мой! ужли я здесь опять,
В Москве! у вас! да как же вас узнать!
Где время то? где
возраст тот невинный,
Когда, бывало, в вечер длинный
Мы
с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка
с мадамой, за пикетом;
Мы в темном уголке, и кажется, что в этом!
Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик,
дверь…
Он видел, что «общественное движение»
возрастает; люди как будто готовились к парадному смотру, ждали, что скоро чей-то зычный голос позовет их на Красную площадь к монументу бронзовых героев Минина, Пожарского, позовет и
с Лобного места грозно спросит всех о символе веры. Все горячее спорили, все чаще ставился вопрос...
— Вы видели, — вокруг его все люди зрелого
возраста и, кажется, больше высокой квалификации, — не ответив на вопрос, говорил Туробоев охотно и раздумчиво, как сам
с собою.
Был слышен колокольный звон, особенно внушительно гудел колокол собора в кремле, и вместе
с медным гулом
возрастал, быстро накатываясь все ближе, другой, рычащий.
Место Анфимьевны заняла тощая плоскогрудая женщина неопределенного
возраста; молчаливая, как тюремный надзиратель, она двигалась деревянно, неприятно смотрела прямо в лицо, — глаза у нее мутновато-стеклянные; когда Варвара приказывала ей что-нибудь, она,
с явным усилием размыкая тонкие, всегда плотно сжатые губы, отвечала двумя словами...
Знакомо и пронзительно ораторствовал Варавка, насыщая терпеливый воздух парадоксами. Приезжала мать, иногда вместе
с Елизаветой Спивак. Варавка откровенно и напористо ухаживал за женою музыканта, она любезно улыбалась ему, но ее дружба
с матерью все
возрастала, как видел Клим.
Являлся женоподобно красивый иконописец из мастерской Рогожина Павел Одинцов и лысоватый, непоседливый резчик по дереву Фомин, человек неопределенного
возраста, тощий,
с лицом крысы,
с волосатой бородавкой на правой щеке и близоруко прищуренными, но острыми глазами.
В другой раз он попал на дело, удивившее его своей анекдотической дикостью. На скамье подсудимых сидели четверо мужиков среднего
возраста и носатая старуха
с маленькими глазами, провалившимися глубоко в тряпичное лицо. Люди эти обвинялись в убийстве женщины, признанной ими ведьмой.
Все они среднего
возраста, за тридцать, а одна старушка в очках, седая,
с капризно надутыми губами и
с записной книжкой в руке, — она действует книжкой, как веером, обмахивая темное маленькое личико.
Это был маленький человечек, неопределенного
возраста, лысоватый, жиденькие серые волосы зачесаны
с висков на макушку, на тяжелом, красноватом носу дымчатое пенсне, за стеклами его мутноватые, печальные глаза, личико густо расписано красными жилками, украшено острой французской бородкой и усами, воинственно закрученными в стрелку.
Поэтому я
с глубоким огорчением выслушал вашу литературно остроумную, но политически, безусловно, вредную попытку как-то оправдать Распутина именно в то время, когда его гнусное, разрушающее влияние
возрастает.
Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин — лысые, семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого
возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все, в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже
с толстой свечой в руке.
Количество таких воспоминаний и вопросов
возрастало, они становились все противоречивей, сложней. Чувствуя себя не в силах разобраться в этом хаосе, Клим
с негодованием думал...
— Дуй, бей, давай углей, — сипло кричал он, повертываясь в углах. У мехов раскачивалась, точно богу молясь, растрепанная баба неопределенного
возраста,
с неясным, под копотью, лицом.
Было жалко его, но думать о нем — некогда. Количество раздражающих впечатлений быстро
возрастало. Самгин видел, что молодежь становится проще, но не так, как бы он хотел. Ему казалась возмутительной поспешность,
с которой студенты-первокурсники, вчерашние гимназисты, объявляли себя эсерами и эсдеками, раздражала легкость,
с которой решались ими социальные вопросы.
Людей в ресторане становилось все меньше, исчезали одна за другой женщины, но шум
возрастал. Он сосредоточивался в отдаленном от Самгина углу, где собрались солидные штатские люди, три офицера и высокий, лысый человек в форме интенданта,
с сигарой в зубах и
с крестообразной черной наклейкой на левой щеке.
Раздеваясь у себя в комнате, Клим испытывал острое недовольство. Почему он оробел? Он уже не впервые замечал, что наедине
с Лидией чувствует себя подавленным и что после каждой встречи это чувство
возрастает.
Редко судьба сталкивала его
с женщиною в обществе до такой степени, чтоб он мог вспыхнуть на несколько дней и почесть себя влюбленным. От этого его любовные интриги не разыгрывались в романы: они останавливались в самом начале и своею невинностью, простотой и чистотой не уступали повестям любви какой-нибудь пансионерки на
возрасте.
В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего
возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили
с артистками из Дрюриленского театра.
Райский немного смутился и поглядывал на Леонтья, что он, а он ничего. Потом он, не скрывая удивления, поглядел на нее, и удивление его
возросло, когда он увидел, что годы так пощадили ее: в тридцать
с небольшим лет она казалась если уже не прежней девочкой, то только разве расцветшей, развившейся и прекрасно сложившейся физически женщиной.
Таким образом, в беспокойстве и
с возраставшей тревогой в душе, Анна Андреевна почти не в силах была развлекать старика; а между тем беспокойство его
возросло до угрожающих размеров.
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался
с лицами, которым, по
возрасту моему, был обязан отчетом, одним словом, каждый-то учителишка, гувернер, инспектор, поп — все, кто угодно, спрося мою фамилию и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить...
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15 лет и
с тех пор начавший пить и развратничать, что он продолжал делать до двадцатилетнего
возраста, — был изгнан из дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая долги, компрометировал отца.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье
с грязной постели, зельтерская вода
с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг
с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них
с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния
с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий,
возрастов и характеров.
Девочка действительно была серьезная не по
возрасту. Она начинала уже ковылять на своих пухлых розовых ножках и довела Нагибина до слез, когда в первый раз
с счастливой детской улыбкой пролепетала свое первое «деду», то есть дедушка. В мельничном флигельке теперь часто звенел, как колокольчик, детский беззаботный смех, и везде валялись обломки разных игрушек, которые «деду» привозил из города каждый раз. Маленькая жизнь вносила
с собой теплую, светлую струю в мирную жизнь мельничного флигелька.
Но западничество есть заблуждение детского
возраста, и оно находится в противоречии
с мировыми задачами России.
Но на этом беленьком личике были прелестные светло-голубые глаза,
с умным, а иногда и глубоким выражением, не по
возрасту даже, несмотря на то что молодой человек иногда говорил и смотрел совсем как дитя и нисколько этим не стеснялся, даже сам это сознавая.
Те давно уже вымолвили сие безнадежное слово, и хуже всего было то, что
с каждою почти минутой обнаруживалось и
возрастало при этом слове некое торжество.
Без сомнения, иной юноша, принимающий впечатления сердечные осторожно, уже умеющий любить не горячо, а лишь тепло,
с умом хотя и верным, но слишком уж, судя по
возрасту, рассудительным (а потому дешевым), такой юноша, говорю я, избег бы того, что случилось
с моим юношей, но в иных случаях, право, почтеннее поддаться иному увлечению, хотя бы и неразумному, но все же от великой любви происшедшему, чем вовсе не поддаться ему.
Такие воспоминания могут запоминаться (и это всем известно) даже и из более раннего
возраста, даже
с двухлетнего, но лишь выступая всю жизнь как бы светлыми точками из мрака, как бы вырванным уголком из огромной картины, которая вся погасла и исчезла, кроме этого только уголочка.
В улицах, образованных телегами, толпились люди всякого звания,
возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые цыгане метались взад и вперед, как угорелые, глядели лошадям в зубы, поднимали им ноги и хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной шинели
с бобром.
Мы стали ждать. Вскоре я опять увидел пятно. Оно
возросло до больших размеров. Теперь я мог рассмотреть его составные части. Это были какие-то живые существа, постоянно передвигающиеся
с места на место.
Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал
возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого.
С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно бестолковые строки
с необыкновенным волнением. Он лишился матери
с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на восьмом году своего
возраста; со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями.
Кстати, говоря о сосланных, — за Нижним начинают встречаться сосланные поляки,
с Казани число их быстро
возрастает. В Перми было человек сорок, в Вятке не меньше; сверх того, в каждом уездном городе было несколько человек.
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят
с восьми-девятилетнего
возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да и только, треть осталась на дороге» (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, — прибавил он.
Но так как
возраст берет свое, то большая часть французской молодежи отбывает юность артистическим периодом, то есть живет, если нет денег, в маленьких кафе
с маленькими гризетками в quartier Latin, [Латинском квартале (фр.).] и в больших кафе
с большими лоретками, если есть деньги.
И
с этой минуты (которая могла быть в конце 1831 г.) мы были неразрывными друзьями;
с этой минуты гнев и милость, смех и крик Кетчера раздаются во все наши
возрасты, во всех приключениях нашей жизни.
В первой молодости моей я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда-нибудь я взял в руки Евангелие
с холодным чувством, это меня проводило через всю жизнь; во все
возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу.
…Прошли недели две. Мужу было все хуже и хуже, в половину десятого он просил гостей удаляться, слабость, худоба и боль
возрастали. Одним вечером, часов в девять, я простился
с больным. Р. пошла меня проводить. В гостиной полный месяц стлал по полу три косые бледно-фиолетовые полосы. Я открыл окно, воздух был чист и свеж, меня так им и обдало.