Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Дай только, боже, чтобы сошло
с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на
каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
За
каждым стулом девочка,
А то и баба
с веткою —
Обмахивает мух.
А под столом мохнатые
Собачки белошерстые.
Барчонки дразнят их…
Солдат опять
с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили
каждуюЧуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной
с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать
с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
У
каждого помещика
Сто гончих в напуску,
У
каждого по дюжине
Борзовщиков верхом,
При
каждом с кашеварами,
С провизией обоз.
Краса и гордость русская,
Белели церкви Божии
По горкам, по холмам,
И
с ними в славе спорили
Дворянские дома.
Дома
с оранжереями,
С китайскими беседками
И
с английскими парками;
На
каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
«Давно мы не работали,
Давайте — покосим!»
Семь баб им косы отдали.
Проснулась, разгорелася
Привычка позабытая
К труду! Как зубы
с голоду,
Работает у
каждогоПроворная рука.
Валят траву высокую,
Под песню, незнакомую
Вахлацкой стороне;
Под песню, что навеяна
Метелями и вьюгами
Родимых деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова —
Неурожайка тож…
Кутейкин. Что за бесовщина!
С самого утра толку не добьешься. Здесь
каждое утро процветет и погибнет.
Возьмем в пример несчастный дом, каковых множество, где жена не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни он к жене доверенности; где
каждый с своей стороны своротили
с пути добродетели.
Скотинин. Худой покой! ба! ба! ба! да разве светлиц у меня мало? Для нее одной отдам угольную
с лежанкой. Друг ты мой сердешный! коли у меня теперь, ничего не видя, для
каждой свинки клевок особливый, то жене найду светелку.
Разделенные на отряды (в
каждом уже
с вечера был назначен особый урядник и особый шпион), они разом на всех пунктах начали работу разрушения.
Все изменилось
с этих пор в Глупове. Бригадир, в полном мундире,
каждое утро бегал по лавкам и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала походя тащить, и вдруг ни
с того ни
с сего стала требовать, чтоб ее признавали не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений.
Каждый день
с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Около
каждого рабочего взвода мерным шагом ходит солдат
с ружьем и через
каждые пять минут стреляет в солнце.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты, если он
каждый день не будет выдавать ему на шкалик.
Грустилов,
с своей стороны, подавал пример истинного благочестия, плюя на капище Перуна
каждый раз, как проходил мимо него.
Такова была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей,
с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда
каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего.
— У нас, ваше высокородие, при предместнике вашем, кокотки завелись, так у них в народном театре как есть настоящий ток устроен-с.
Каждый вечер собираются-с, свищут-с, ногами перебирают-с…
Он рассортировывал жителей по росту и телосложению; он разводил мужей
с законными женами и соединял
с чужими; он раскассировывал детей по семьям, соображаясь
с положением
каждого семейства; он назначал взводных, ротных и других командиров, избирал шпионов и т. д.
Пускай он тяготится, но будет тут
с нею, чтоб она видела его, знала
каждое его движение.
И этот один? неужели это он?»
Каждый раз, как он говорил
с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка,
с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь
каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену,
с которою он только что виделся, и поздоровался
с княгиней и другими знакомыми, воздав
каждому должное, то есть пошутив
с дамами и перекинувшись приветствиями
с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил
с ним.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал
каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел
с теми спокойными приемами,
с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли.
Как всегда кажется, что зашибаешь, как нарочно, именно больное место, так и теперь Степан Аркадьич чувствовал, что на беду нынче
каждую минуту разговор нападал на больное место Алексея Александровича. Он хотел опять отвести зятя, но сам Алексей Александрович
с любопытством спросил.
Сергей Иванович говорил, что он любит и знает народ и часто беседовал
с мужиками, что̀ он умел делать хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из
каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что знал этот народ.
Не чувствуя движения своих ног, Ласка напряженным галопом, таким, что при
каждом прыжке она могла остановиться, если встретится необходимость, поскакала направо прочь от дувшего
с востока предрассветного ветерка и повернулась на ветер.
Перед отъездом Вронского на выборы, обдумав то, что те сцены, которые повторялись между ними при
каждом его отъезде, могут только охладить, а не привязать его, Анна решилась сделать над собой все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку
с ним. Но тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее, и еще он не уехал, как спокойствие ее уже было разрушено.
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы
с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на
каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом
с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у
каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура
с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало;
каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что
с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Но
каждый раз, как он начинал говорить
с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил
с ней совсем не то и не тем тоном, каким хотел говорить.
Вронский уже несколько раз пытался, хотя и не так решительно, как теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и
каждый раз сталкивался
с тою поверхностностию и легкостью суждений,
с которою она теперь отвечала на его вызов.
— Николай Иваныч был поражен, — сказала она про Свияжского, — как выросло новое строение
с тех пор, как он был здесь последний раз; но я сама
каждый день бываю и
каждый день удивляюсь, как скоро идет.
Он как бы снимал
с нее те покровы, из-за которых она не вся была видна;
каждая новая черта только больше выказывала всю фигуру во всей ее энергической силе, такою, какою она явилась ему вдруг от произведенного стеарином пятна.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший
каждому сказать приветствие. — Мы вот
с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они
с тех пор не были в Москве. — Ну, Таня, вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
В его интересах было то, чтобы
каждый работник сработал как можно больше, притом чтобы не забывался, чтобы старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее,
с отдыхом, и главное — беззаботно и забывшись, не размышляя.
Первое время, вместо спокойствия и отдыха, попав на эти страшные,
с ее точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и
каждую минуту удерживала слезы, навертывавшиеся ей на глаза.
Она сидела в гостиной, под лампой,
с новою книгой Тэна и читала, прислушиваясь к звукам ветра на дворе и ожидая
каждую минуту приезда экипажа.
«Какой же он неверующий?
С его сердцем,
с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости — быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли
с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые
каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить».
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после
каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить
с своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
Услыхав голос Анны, нарядная, высокая,
с неприятным лицом и нечистым выражением Англичанка, поспешно потряхивая белокурыми буклями, вошла в дверь и тотчас же начала оправдываться, хотя Анна ни в чем не обвиняла ее. На
каждое слово Анны Англичанка поспешно несколько раз приговаривала: «yes, my lady». [да, сударыня.]
Когда Левин разменял первую сторублевую бумажку на покупку ливрей лакею и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому ненужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня и Кити при намеке, что без ливреи можно обойтись, — что эти ливреи будут стоить двух летних работников, то есть около трехсот рабочих дней от Святой до заговень, и
каждый день тяжкой работы
с раннего утра до позднего вечера, — и эта сторублевая бумажка еще шла коло̀м.
Особенность Алексея Александровича как государственного человека, та, ему одному свойственная характерная черта, которую имеет
каждый выдвигающийся чиновник, та, которая вместе
с его упорным честолюбием, сдержанностью, честностью и самоуверенностью сделала его карьеру, состояла в пренебрежении к бумажной официальности, в сокращении переписки, в прямом, насколько возможно, отношении к живому делу и в экономности.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала
с матерью, а назад
с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря
каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин
каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и
с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
И
каждый раз, когда он сталкивался
с самою жизнью, он отстранялся от нее.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен
с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в
каждой, бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
Слушая разговор брата
с профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы
с задушевными, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но
каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он
с трудом понимал, о чем речь.
Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи стояли
с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим
с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его млечный путь
с его разветвлением. При
каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.