Неточные совпадения
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком
на диван, сложив руки и положив
на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные
с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича
на полу пред
кроватью.
Простая
кровать с большим занавесом, тонкое бумажное одеяло и одна подушка. Потом диван, ковер
на полу, круглый стол перед диваном, другой маленький письменный у окна, покрытый клеенкой,
на котором, однако же, не было признаков письма, небольшое старинное зеркало и простой шкаф
с платьями.
— Как же-с, видим, но мы денег уже в нем не нашли, он был пустой и валялся
на полу, у
кровати, за ширмами.
В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у
кровати его, подняли
на полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт
с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
Стол, два-три табурета, скамья,
кровать с постелью или же постлано прямо
на полу.
А
на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно:
пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а
на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный,
с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы,
с полупровалившимися носами,
с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая,
с выкриками и слезами,
с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины
с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в
кроватях и
на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
Едва нашли
кровать для матери; нам
с сестрицей постлали
на канапе, а отцу приготовили перину
на полу.
И газета из рук —
на пол. А я стою и оглядываю кругом всю, всю комнату, я поспешно забираю
с собой — я лихорадочно запихиваю в невидимый чемодан все, что жалко оставить здесь. Стол. Книги. Кресло.
На кресле тогда сидела I — а я внизу,
на полу…
Кровать…
Ю все еще лежала в
кровати, глаза закрыты, жабры широко раздвинуты улыбкой. Я сгреб
с полу ее платье, кинул
на нее — сквозь зубы...
На полу разостлан белый холст, а стены гладко выструганы; горница разделена перегородкой, за которой виднелась
кровать с целою горой перин и подушек и по временам слышался шорох.
Он увидал свою маленькую комнатку
с земляным неровным
полом и кривыми окнами, залепленными бумагой, свою старую
кровать с прибитым над ней ковром,
на котором изображена была амазонка, и висели два тульские пистолета, грязную,
с ситцевым одеялом постель юнкера, который жил
с ним; увидал своего Никиту, который
с взбудораженными, сальными волосами, почесываясь, встал
с полу; увидал свою старую шинель, личные сапоги и узелок, из которого торчали конец мыльного сыра и горлышко портерной бутылки
с водкой, приготовленные для него
на бастьон, и
с чувством, похожим
на ужас, он вдруг вспомнил, что ему нынче
на целую ночь итти
с ротой в ложементы.
«Вор! Максим!» — сообразил Кожемякин, приходя в себя, и, когда вор сунул голову под
кровать, тяжело свалился
с постели
на спину ему, сел верхом и, вцепившись в волосы, стал стучать головою вора о
пол, хрипя...
Просидела она почти до полуночи, и Кожемякину жалко было прощаться
с нею. А когда она ушла, он вспомнил Марфу, сердце его, снова охваченное страхом, трепетно забилось, внушая мысль о смерти, стерегущей его где-то близко, — здесь, в одном из углов, где безмолвно слились тени, за
кроватью, над головой, — он спрыгнул
на пол, метнулся к свету и — упал, задыхаясь.
— Здорово, Марка! Я тебе рад, — весело прокричал старик и быстрым движением скинул босые ноги
с кровати, вскочил, сделал шага два по скрипучему
полу, посмотрел
на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало
на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз, и сделал выходку. — Ловко, что ль! — спросил он, блестя маленькими глазками. — Лукашка чуть усмехнулся. — Что, аль
на кордон? — сказал старик.
Пол и стены были устланы коврами, окна завешены драпировками,
на столе, за которым работал Головинский, появились дорогие безделушки, он даже не забыл захватить
с собой складной железной
кровати и дорожного погребца
с серебряным самоваром.
На полу были постланы чистые половики, тканные из пестрой ветошки,
на окнах белели кисейные занавески; около
кровати, где спала Нюша, красовался старинный туалет
с вычурной резьбой.
Когда он захотел спать, то слез
с подоконника и растянулся
на полу, рядом
с кроватью, положив под голову пальто.
Когда Фома, отворив дверь, почтительно остановился
на пороге маленького номера
с одним окном, из которого видна была только ржавая крыша соседнего дома, — он увидел, что старый Щуров только что проснулся, сидит
на кровати, упершись в нее руками, и смотрит в
пол, согнувшись так, что длинная белая борода лежит
на коленях, Но, и согнувшись, он был велик…
Ни сада, ни театра, ни порядочного оркестра; городская и клубная библиотеки посещались только евреями-подростками, так что журналы и новые книги по месяцам лежали неразрезанными; богатые и интеллигентные спали в душных, тесных спальнях,
на деревянных
кроватях с клопами, детей держали в отвратительно грязных помещениях, называемых детскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали в кухне
на полу и укрывались лохмотьями.
Он сбегал во дворец в спальню, где стояли две узких пружинных
кровати со скомканным бельем и
на полу была навалена груда зеленых яблок и горы проса, приготовленного для будущих выводков, вооружился мохнатым полотенцем, а подумав, захватил
с собой и флейту,
с тем чтобы
на досуге поиграть над водною гладью.
Маня тихо подняла голову, прищурила свои глазки, взвизгнула и, не касаясь ногами
пола, перелетела
с кровати на грудь Истомина.
Но Янсон уже замолчал. И опять его посадили в ту камеру, в которой он уже сидел месяц и к которой успел привыкнуть, как привыкал ко всему: к побоям, к водке, к унылому снежному
полю, усеянному круглыми бугорками, как кладбище. И теперь ему даже весело стало, когда он увидел свою
кровать, свое окно
с решеткой, и ему дали поесть —
с утра он ничего не ел. Неприятно было только то, что произошло
на суде, но думать об этом он не мог, не умел. И смерти через повешение не представлял совсем.
Рассказывали потом, что, когда камердинер вбежал в спальню
на сильный звон колокольчика, он нашел Ивана Матвеича не
на кровати, а в двух шагах от нее. И будто он сидел
на полу, скорчившись, и два раза сряду повторил: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» И будто это были его последние слова. Но я не могу этому верить.
С какой стати он заговорил бы по-русски в такую минуту и в таких выражениях!
— Мой сыночек весь день мучился, — сказала Липа. — Глядит своими глазочками и молчит, и хочет сказать и не может. Господи батюшка, царица небесная! Я
с горя так всё и падала
на пол. Стою и упаду возле
кровати. И скажи мне, дедушка, зачем маленькому перед смертью мучиться? Когда мучается большой человек, мужик или женщина, то грехи прощаются, а зачем маленькому, когда у него нет грехов? Зачем?
— Да, хорошая… — согласился Саша. — Ваша мама по-своему, конечно, и очень добрая и милая женщина, но… как вам сказать? Сегодня утром рано зашел я к вам в кухню, а там четыре прислуги спят прямо
на полу,
кроватей нет, вместо постелей лохмотья, вонь, клопы, тараканы… То же самое, что было двадцать лет назад, никакой перемены. Ну, бабушка, бог
с ней,
на то она и бабушка; а ведь мама небось по-французски говорит, в спектаклях участвует. Можно бы, кажется, понимать.
Шлепая по
полу босыми ногами,
с мокрым лицом, шатаясь
на ходу от рыданий, Славянов тяжело перевалился
на свою
кровать.
Войдя в залу, он
с силою швырнул свою шляпу-котелок о
пол, цинично и длинно выругался и повалился
на кровать.
Вавило поднялся
с пола, сел
на кровать, потирая грудь, и негромко спросил...
Я мах этак, знаешь, перепрыгнула скорей через него
с кровати-то, трясусь вся от страху и гляжу —
на полу на перинке лежит кума, а
с ней мой Федор Ильич…
У нас он спал редко, и обыкновенно или
на крыльце, или если
с вечера заходил горячий разговор, не доконченный к ночи, то Овцебык ложился
на полу между нашими
кроватями, не позволяя себе подостлать ничего, кроме реденького половика.
— А вы помните этот случай, —
с трудом заговорил Половецкий, усаживая куклу
на кровать. — Да, случай… Одним словом, когда Ираклий в первый раз вытащил куклу из моей котомки?.. Она валялась вот здесь
на полу…
— Фу ты, господи! — прошептал Тихон Павлович, лежа рядом
с женой и прислушиваясь к мягким вздохам ночи за окном. От согретой пуховой перины ему стало жарко; он беспокойно повозился, предал супругу анафеме, спустил ноги
на пол и сел
на кровать, отирая потное лицо.
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус.
На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны…
На дворе темно и холодно,
на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной
пол чисто выметен; в печи не потух еще огонь;
на полке блестит посуда.
На кровати с опущенным белым пологом спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак
с утра вышел
на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
Цирельман и его жена Этля — старая не по летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили
на краю местечка, снимая угол у вдовы сапожника, которая, в свою очередь, нанимала за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада. В огромной и пустой, как сарай, комнате, вымазанной голубой известкой, стояли прямо
на земляном
полу не отгороженные никакими занавесками две
кровати: у одной стены помещалась вдова
с четырехлетней девочкой, а у другой — Цирельман
с женой.
Лунный свет яркой полосой падал
на окно и
на пол и, отраженный от белых, тщательно вымытых досок, сумеречным полусветом озарял углы, и белая чистая
кровать с двумя подушками, большой и маленькой, казалась призрачной и воздушной.
Со мною была складная
кровать, но я знал, что, поставь я ее и посредине комнаты, клопы сползут со стен
на пол и
с полу, по ножкам
кровати, доберутся и до меня; а потому я попросил у хозяина четыре деревянные чашки, налил в чашки воды и каждую ножку
кровати поставил в чашку
с водой.
Покончив
с наблюдениями, смотритель маяка лег спать, но зачем-то позвал меня к себе. Войдя в его «каюту», как он называл свою комнату, я увидел, что она действительно обставлена, как каюта. В заделанное окно был вставлен иллюминатор. Графин
с водой и стакан стояли в гнездах, как
на кораблях.
Кровать имела наружный борт, стол и стулья тоже были прикреплены к
полу, тут же висел барометр и несколько морских карт. Майданов лежал в
кровати одетый в сапогах.
Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса. Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и
с всклоченными волосами, стоял
на пороге двери и
с кем-то громко разговаривал. Светало… Хмурый, синий рассвет гляделся в дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою
кровать, стол
с бумагами и Ананьева. Растянувшись
на полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и
с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать
с ним каждую ночь.
Он, чуть касаясь ногами
пола, пошел к
кровати: здесь было еще темнее. Опять надо было искать наощупь, но Висленев, проводя руками по маленькому столику, вдруг неожиданно свалил
на пол колокольчик, и
с этим быстро бросился обутый и в панталонах в постель и закрылся
с головой одеялом.
Черкасов поколебался, однако взял порошок; другой я высыпал себе в рот. Жена Черкасова, нахмурив брови, продолжала пристально следить за мною. Вдруг Черкасов дернулся, быстро поднялся
на постели, и рвота широкою струею хлынула
на земляной
пол. Я еле успел отскочить. Черкасов, свесив голову
с кровати, тяжело стонал в рвотных потугах. Я подал ему воды. Он выпил и снова лег.
В комнату сходились жильцы. Девушка-папиросница, нанимавшая от хозяйки
кровать пополам
с Александрой Михайловной, присела к столу и хлебала из горшочка разогретые щи. Жена тряпичника, худая,
с бегающими, горящими глазами, расстилала
на полу войлок для ребят. Старик-кочегар сидел
на своей койке и маслянисто-черными руками прикладывал к слезящимся глазам примочку.
Но сначала она разделась, поспешно побросала все
на пол и
на свою
кровать. Горничная
с маслистым лицом бродила как сонная муха.
Я поднялся
на руках, огляделся. Исчезла перегородка. И я увидел: Алеша лежит
на спине,
с пустыми, остановившимися глазами. А Хозяин его, как вывалившийся из гнезда гад, барахтается
на полу возле
кровати; в ужасе барахтается, вьется и мечется, чуя над собою недвижную силу Неведомого. Заражаясь, затрепетал и мой Хозяин. И я чувствовал, — в судорогах своих он сейчас тоже выбросится
на пол, а я
с пустыми глазами повалюсь навзничь.
Юрик
с ужасом отдернул руку и отскочил
на несколько шагов назад, Митька — тот прямо со страху грохнулся
на пол и пронзительно завизжал, как поросенок, закрывая лицо обеими руками. Сережа и Бобка полезли под
кровать и выглядывали из-под нее перепуганными, недоумевающими рожицами.
Там нарочно было мало мебели, для воздуха, обои светлые,
на окнах короткие драпировки, по
полу натянуто зеленое сукно,
кровать железная, узкая,
с байковым одеялом,
на стене собрание ружей, два шкапа, кушетка, обширный умывальный стол
с педалью и туалетный со множеством разных щеток и щеточек.
Иоанн кончил молиться,
с трудом приподнялся
с пола, в изнеможении опустился
на кровать и заметил своего любимца.
С левой стороны находилась громадная арка
с приподнятой
на толстых шнурах портьерой, открывавшей вид в следующую комнату-альков, всю обитую белой шелковой материей. В глубине ее виднелась пышная
кровать, а справа роскошный туалет,
с большим овальным зеркалом в рамке из слоновой кости. Альков освещался молочного цвета фонарем, спускавшимся из центра искусно задрапированного белоснежным шатром потолка.
Пол был устлан белым ангорским ковром.
Третья, наконец, мéньшая, чем две остальные горницы,
с большой изразцовой лежанкой, служила опочивальней Ксении Яковлевны. Широкая, красного дерева
с вычурной резьбой
кровать,
на которой лежали высокая перина, покрытая розовым шелковым,
с искусными узорами стеганым одеялом, и целая гора подушек в белоснежных наволочках, стояла прямо против двери у задней стены. Стены опочивальни были обиты серебряной парчой
с вытканными розовыми цветами.
Пол покрыт выделанными шкурами горных коз.
Это была довольно большая длинная комната
с одним окном, завешанным тяжелой шерстяной пунцовой драпировкой,
пол был устлан мягким ковром, и кроме затейливого туалета и другой мебели в глубине комнаты стояла роскошная двухспальная
кровать,
на пуховиках которой лежала Настасья Федоровна в богатом персидском капоте.