Неточные совпадения
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке
на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых
на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье
на лавке,
с пером в
руках, чернилами
на пальцах и даже
на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и
носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Они так полюбили его, что он не видел средств, как вырваться из города; только и слышал он: «Ну, недельку, еще одну недельку поживите
с нами, Павел Иванович!» — словом, он был
носим, как говорится,
на руках.
Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слышно и села
с ним рядом. Было еще очень рано, утренний холодок еще не смягчился.
На ней был ее бедный, старый бурнус и зеленый платок. Лицо ее еще
носило признаки болезни, похудело, побледнело, осунулось. Она приветливо и радостно улыбнулась ему, но, по обыкновению, робко протянула ему свою
руку.
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать в свое именьишко, пока разговоры утихнут, так и Огудаловым хотелось; а он таскает Ларису
на бульвар, ходит
с ней под
руку, голову так высоко поднял, что того гляди наткнется
на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не
носил. Кланяется — едва кивает; тон какой взял; прежде и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
Но спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя
на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по улицам мерным, легким шагом солдата, сунув
руки в карманы черного, мохнатого пальто,
носил бобровую шапку
с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
В день похорон
с утра подул сильный ветер и как раз
на восток, в направлении кладбища. Он толкал людей в спины, мешал шагать женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая волосы
с затылков
на лбы и щеки. Пение хора он
относил вперед процессии, и Самгин, ведя Варвару под
руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Вера бросилась к окнам и жадно вглядывалась в это странствие бабушки
с ношей «беды». Она успела мельком уловить выражение
на ее лице и упала в ужасе сама
на пол, потом встала, бегая от окна к окну, складывая вместе
руки и простирая их, как в мольбе, вслед бабушке.
Он так и говорит со стены: «Держи себя достойно», — чего: человека, женщины, что ли? нет, — «достойно рода, фамилии», и если, Боже сохрани, явится человек
с вчерашним именем,
с добытым собственной головой и
руками значением — «не возводи
на него глаз, помни, ты
носишь имя Пахотиных!..» Ни лишнего взгляда, ни смелой, естественной симпатии…
Он схватил ее, бесчувственную,
с неимоверною силою поднял ее к себе
на руки, как перышко, и бессмысленно стал
носить ее по комнате, как ребенка.
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе не можете! Купцы его просто
на руках носят… И какое остроумие! Недавно
на обвинительную речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора
с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
Как только я это сказал, расхохотались все до единого: «Да ты б
с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется, монаха судить нельзя», — смеются, не унимаются, да и не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц, пока отставка не вышла, точно
на руках меня
носят: «Ах ты, монах», — говорят.
Он меня маленькую
на руках носил, мы играли
с ним.
Главный кассир начал ходить по комнате. Впрочем, он более крался, чем ходил, и таки вообще смахивал
на кошку.
На плечах его болтался старый черный фрак,
с очень узкими фалдами; одну
руку он держал
на груди, а другой беспрестанно брался за свой высокий и тесный галстух из конского волоса и
с напряжением вертел головой. Сапоги он
носил козловые, без скрипу, и выступал очень мягко.
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места
на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику,
носят на руках стихотворца бездарного, но
с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят
с ними, словно
с книгой, — да и о чем говорят!
Платья не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему и, разумеется, больше говорил
с дочерью, чем
с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется,
носили его
на руках. Ну, и мать делала наставления дочери, все как следует, — этого нечего и описывать, дело известное.
Тихо и важно подвигался «братец», Сенатор и мой отец пошли ему навстречу. Он нес
с собою, как
носят на свадьбах и похоронах, обеими
руками перед грудью — образ и протяжным голосом, несколько в нос, обратился к братьям
с следующими словами...
В один из последних вечеров, когда я прогуливался по шоссе, все время
нося с собой новое ощущение свободы, — из сумеречной и пыльной мглы, в которой двигались гуляющие обыватели, передо мною вынырнули две фигуры: один из моих товарищей, Леонтович, шел под
руку с высоким молодым человеком в синих очках и мягкой широкополой шляпе
на длинных волосах. Фигура была, очевидно, не ровенская.
Вообще весь он был какой-то выхоленный, щеголеватый и чистый,
носил цветные жилетки, кольца
на руках и цепочки
с брелоками и распространял вокруг себя запах помады, крепкого табаку и крахмала.
— Львович, — поправился генерал, но не спеша, а
с совершенною уверенностью, как будто он нисколько и не забывал, а только нечаянно оговорился. Он сел, и, тоже взяв князя за
руку, посадил подле себя. — Я вас
на руках носил-с.
Генерал, объявивший Аглае, что он ее
на руках носил, сказал это так, чтобы только начать разговор, и единственно потому, что он почти всегда так начинал разговор со всеми молодыми людьми, если находил нужным
с ними познакомиться.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка
с большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее
на одну
руку и шел
с своею живою
ношей как ни в чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался за поворотом дороги.
Такие сюртуки
носили еще в тридцатых годах:
с широким воротником и длинными узкими рукавами, наползавшими
на кисти
рук.
— Да-с, они самые, кажется!.. И как плакать изволили — ужас: пошли
с последним-то лобызанием, так
на гроб и упали; почесть
на руках отнесли их потом оттуда.
Она рыдала до того, что
с ней сделалась истерика. Насилу я развел ее
руки, обхватившие меня. Я поднял ее и
отнес на диван. Долго еще она рыдала, укрыв лицо в подушки, как будто стыдясь смотреть
на меня, но крепко стиснув мою
руку в своей маленькой ручке и не отнимая ее от своего сердца.
Он схватил ее и, подняв как ребенка,
отнес в свои кресла, посадил ее, а сам упал перед ней
на колена. Он целовал ее
руки, ноги; он торопился целовать ее, торопился наглядеться
на нее, как будто еще не веря, что она опять вместе
с ним, что он опять ее видит и слышит, — ее, свою дочь, свою Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее, прижала голову ее к своей груди и так и замерла в этом объятии, не в силах произнесть слова.
Домики Кукарского завода
на этой
руке сделались бы не больше тех пылинок, которые остаются у нас
на пальцах от крыльев моли, а вместе
с ними погибли бы и обитатели этих жалких лачуг, удрученные непосильной
ношей своих подлостей, интриг, глупости и чисто животного эгоизма.
Какой-то молодой человек в коротком пальто
с поднятым воротником столкнулся
с нею и молча отскочил, взмахнув
рукою к голове. Ей показалось что-то знакомое в нем, она оглянулась и увидала, что он одним светлым глазом смотрит
на нее из-за воротника. Этот внимательный глаз уколол ее,
рука, в которой она держала чемодан, вздрогнула, и
ноша вдруг отяжелела.
Над головами стояло высокое звездное небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и слышались пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого мелькали фигуры согнувшихся людей, и
на котором,
на самом верху, под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели в этом месте, стояла какая-то высокая фигура в черном пальто,
с руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками
носили туда другие люди.
Как он переменился! Как пополнел, оплешивел, как стал румян!
С каким достоинством он
носит свое выпуклое брюшко и орден
на шее! Глаза его сияли радостью. Он
с особенным чувством поцеловал
руку у тетки и пожал дядину
руку…
— Не то, не то, совсем не то, — заговорил он вдруг своим гадким выговором, быстро переменяя положение, облокачиваясь об стол и играя золотым перстнем, который у него слабо держался
на худом пальце левой
руки. — Так нельзя, господа, готовиться в высшее учебное заведение; вы все хотите только мундир
носить с синим воротником; верхов нахватаетесь и думаете, что вы можете быть студентами; нет, господа, надо основательно изучать предмет, и т. д., и т. д.
Жалко, и грустно, и противно было глядеть сквозь мутную кисею дождя
на этот жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, грязным и нищенским;
на горничных и кухарок, сидевших
на верху воза
на мокром брезенте
с какими-то утюгами, жестянками и корзинками в
руках,
на запотевших, обессилевших лошадей, которые то и дело останавливались, дрожа коленями, дымясь и часто
нося боками,
на сипло ругавшихся дрогалей, закутанных от дождя в рогожи.
Вот-с, я ее
на руках носил,
с ней, десятилетней, мазурку танцевал, сегодня она приехала, натурально лечу обнять, а она мне со второго слова объявляет, что бога нет.
— Господь сохранит его от
рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе
на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе
с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои
на него не подымутся, пока буду эту одежду
носить!
Письма его были оригинальны и странны, не менее чем весь склад его мышления и жизни. Прежде всего он прислал Туберозову письмо из губернского города и в этом письме, вложенном в конверт,
на котором было надписано: «Отцу протоиерею Туберозову, секретно и в собственные
руки», извещал, что, живучи в монастыре, он отомстил за него цензору Троадию, привязав его коту
на спину колбасу
с надписанием: «Сию колбасу я хозяину несу» и пустив кота бегать
с этою
ношею по монастырю.
Делали сему опыт: я долго
носил ее
на руках моих по саду, мечтая, как бы она уже была беременная и я ее охраняю, дабы не случилось
с ней от ходьбы какого несчастия.
Кто разложит
на тележке плохие ножики и замочки, кто торгует
с рук разной мелочью, кто
носит книжки
с картинками Нью-Йорка, Ниагары, великой дороги, кто бегает
на побегушках у своей братии и приезжих.
Она редко выходила
на двор и в кухню, — Наталья сказывала, что она целые дни всё пишет письма, а Шакир
носил их
на почту чуть не каждый день. Однажды Кожемякин, взяв конверт из
рук татарина,
с изумлением прочитал...
Увар Иванович
носил просторный сюртук табачного цвета и белый платок
на шее, ел часто и много и только в затруднительных случаях, то есть всякий раз, когда ему приходилось выразить какое-либо мнение, судорожно двигал пальцами правой
руки по воздуху, сперва от большого пальца к мизинцу, потом от мизинца к большому пальцу,
с трудом приговаривая: «Надо бы… как-нибудь, того…»
Она была
на воде, невдалеке,
с правой стороны, и ее медленно
относило волной. Она отступала, полуоборотясь ко мне, и, приподняв
руку, всматривалась, как если бы уходила от постели уснувшего человека, опасаясь разбудить его неосторожным движением. Видя, что я смотрю, она кивнула и улыбнулась.
В эту тяжелую минуту для кандидата отворилась дверь его комнатки, и какая-то фигура, явным образом не столичная, вошла, снимая темный картуз
с огромным козырьком. Козырек этот бросал тень
на здоровое, краснощекое и веселое лицо человека пожилых лет; черты его выражали эпикурейское спокойствие и добродушие. Он был в поношенном коричневом сюртуке
с воротником, какого именно тогда не
носили,
с бамбуковой палкой в
руках и, как мы сказали,
с видом решительного провинциала.
Именно звук голоса перенес меня через ряд лет в далекий край, к раннему детству, под родное небо. Старец был старинный знакомый нашей семьи и когда-то
носил меня
на руках. Я уже окончательно сконфузился, точно вор, пойманный
с поличным.
С этими словами мы снова очутились у знакомой зеленой двери капитановой квартиры. Он нетерпеливо дернул звонок и, вскочив
на минуту, действительно тотчас же выскочил назад. В
руках его была женская картонка, в каких обыкновенно модистки
носят дамские шляпы, большой конверт и длинный тонкий сверток. Из этого свертка торчала зонтичная ручка.
— Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы как по маслу… Я и невесту себе присмотрел, только вот
с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь… А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх,
на руках бы ее
носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
Пришли мужики, взяли его за
руки и за ноги и
отнесли в часовню. Там он лежал
на столе
с открытыми глазами, и луна ночью освещала его. Утром пришел Сергей Сергеич, набожно помолился
на распятие и закрыл своему бывшему начальнику глаза.
— Ах ты, окаянный! — кричал старик, и всякий раз
с каким-то бессильным гневом, который походил скорее
на жалобу, чем
на угрозу. — Ах ты, шавель ты этакая! Ступай сюда, говорят!.. Постой, погоди ж ты у меня! Ишь те!.. Постой! Постой, дай срок!.. Вишь, куда его
носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая
носит!.. Чтоб те быки забодали… У-у… Ах ты, господи! Царица небесная! — заключал он, ударяя
руками об полы прорванной сермяги.
— Да, хлопотно
с детьми, я вам скажу! — вздохнул Мойсей Мойсеич. — У меня у самого шесть человек. Одного учи, другого лечи, третьего
на руках носи, а когда вырастут, так еще больше хлопот. Не только таперичка, даже в Священном писании так было. Когда у Иакова были маленькие дети, он плакал, а когда они выросли, еще хуже стал плакать!
Обе
руки ее,
с искривленными пальцами, которыми она, как будто ухватившись, держалась за водонос, были какого-то темнобурого цвета и, казалось, не могли уж разгибаться; понурая голова, обвязанная каким-то тряпьем,
носила на себе самые уродливые следы нищеты и глубокой старости.
— Позапрошлый раз в трактире дядя твой чай пил
с каким-то старичком, — начётчиком, должно быть. Старичок говорил, будто в библии сказано: «покойны дома у грабителей и безопасны у раздражающих бога, которые как бы бога
носят на руках своих…»
В последний раз помню перед своими глазами плавные движения правой
руки Аги
с его толстым серебряным перстнем
на большом пальце. Кольцо очень толстое, в виде веревки,
с поперечными золотыми насечками. Меня всегда интересовало, почему он
носит кольцо
на большом пальце, но я, по обыкновению, не спрашивал его, а узнал через много времени, увидав стариков-горцев, носивших так же кольца.
Пока Вася отряхивался, я смахнул пыль
с сундука. Он был белый, кожаный,
с китайской надписью. Я и Вася, взявшись за медные ручки сундука, совершенно легкого, потащили его по лестнице, причем Вася обернул его ручку бумажкой и держал
руку на отлете, чтобы костюмом не коснуться
ноши. За стеной, отделявшей от кладовки наши актерские номерки, в испуге неистово лаяла Леберка, потревоженная неслыханным никогда грохотом. Я представил себе, как она лает, поджав свой «прут», как называют охотники хвост у понтера.