Неточные совпадения
— Какой ужасный город! В Москве все так просто… И — тепло. Охотный ряд, Художественный театр, Воробьевы горы… На Москву можно посмотреть издали, я не знаю, можно ли видеть Петербург
с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский,
огромный, каменный… Знаешь — Стратонов сказал: «Мы, политики, хотим сделать деревянную Россию каменной».
Место для бивака было выбрано нельзя сказать чтобы удачное. Это была плоская седловина, поросшая густым лесом. В сторону от нее тянулся длинный отрог, оканчивающийся небольшой конической сопкой. По обеим сторонам седловины были густые заросли кедровника и еще какого-то кустарника
с неопавшей сухой листвой. Мы нарочно зашли в самую чащу его, чтобы укрыться от ветра, и расположились у подножия
огромного кедра
высотой, вероятно, 20 м.
Вся царская фамилия молилась, около нее сенат, министры, а кругом на
огромном пространстве стояли густые массы гвардии, коленопреклоненные, без кивера, и тоже молились; пушки гремели
с высот Кремля.
Клубок пыли исчез. Я повернулся к городу. Он лежал в своей лощине, тихий, сонный и… ненавистный. Над ним носилась та же легкая пелена из пыли, дыма и тумана, местами сверкали клочки заросшего пруда, и старый инвалид дремал в обычной позе, когда я проходил через заставу. Вдобавок, около пруда, на узкой деревянной кладочке, передо мной вдруг выросла
огромная фигура Степана Яковлевича, ставшего уже директором. Он посмотрел на меня
с высоты своего роста и сказал сурово...
Топот усиливается, как прилив, потом становится реже, проходит
огромный инспектор, Степан Яковлевич Рущевич, на дворе все стихает, только я все еще бегу по двору или вхожу в опустевшие коридоры
с неприятным сознанием, что я уже опоздал и что Степан Яковлевич смотрит на меня тяжелым взглядом
с высоты своего
огромного роста.
В сентябре 1861 года город был поражен неожиданным событием. Утром на главной городской площади, у костела бернардинов, в пространстве, огражденном небольшим палисадником, публика, собравшаяся на базар,
с удивлением увидела
огромный черный крест
с траурно — белой каймой по углам,
с гирляндой живых цветов и надписью: «В память поляков, замученных в Варшаве». Крест был
высотою около пяти аршин и стоял у самой полицейской будки.
«
С высоты соседних гор, — пишет Поляков, — Александровская долина кажется спертою, глухою и лесистою…
огромный хвойный лес покрывает значительные пространства на дне ее».
Очнулся — уже стоя перед Ним, и мне страшно поднять глаза: вижу только Его
огромные, чугунные руки — на коленях. Эти руки давили Его самого, подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами. Лицо — где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне
с такой
высоты, — он не гремел как гром, не оглушал меня, а все же был похож на обыкновенный человеческий голос.
На
огромной высоте среди ажура белых мачт и рей летают и крутятся акробаты, над прудом протянут канат для «русского Блондека», средина
огромной площадки вокруг цветника
с фонтаном, за столиками постоянные посетители «Эрмитажа»…
Лёжа на спине, мальчик смотрел в небо, не видя конца
высоте его. Грусть и дрёма овладевали им, какие-то неясные образы зарождались в его воображении. Казалось ему, что в небе, неуловимо глазу, плавает кто-то
огромный, прозрачно светлый, ласково греющий, добрый и строгий и что он, мальчик, вместе
с дедом и всею землёй поднимается к нему туда, в бездонную высь, в голубое сиянье, в чистоту и свет… И сердце его сладко замирало в чувстве тихой радости.
Сказав так, он соединился
с Эстампом, и они, сойдя на землю, исчезли влево, а я поднял глаза на Тома и увидел косматое лицо
с огромной звериной пастью, смотревшее на меня
с двойной
высоты моего роста, склонив
огромную голову. Он подбоченился. Его плечи закрыли горизонт. Казалось, он рухнет и раздавит меня.
И вот, когда таинственное предчувствие уведомило Юру о рыбьих намерениях, вся Балаклава переживает несколько тревожных, томительно напряженных дней. Дежурные мальчики день и ночь следят
с высоты гор за заводами, баркасы держатся наготове. Из Севастополя приехали скупщики рыбы. Местный завод консервов приготовляет сараи для
огромных партий.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света; остальное море было черно; до стоявшего на
высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались на рейде; один
огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей;
с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного,
с удовольствием смотрел на море, лунный свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
И
с высоты ощущаемого единства далеко внизу кажется собственная смерть, она теряет свои
огромные заслоняющие жизнь очертания, перестает быть мировой катастрофой.
Помню еще
огромные, в сажень
высоты, растения
с жирными длинными листьями — «конский зуб», особый сорт несъедобной кукурузы.
«Тут мой предел!» — подумал Ермий и остановился, но Памфалон взял свою скоморошью епанчу, махнул ею и враз стер это слово на всем
огромном пространстве, и Ермий тотчас увидал себя в несказанном свете и почувствовал, что он летит на
высоте, держась рука за руку
с Памфалоном, и оба беседуют.
В одном месте лежит обломок, будто брошенный на бегу
огромный щит; в другом — возвышается неровною пирамидой; далее целая стена, понемногу клонясь, оперлась на другую, более твердую, как дряхлеющая старость облокачивается на родственного мужа; инде обломок, упав
с высоты, покатился по холму и вдруг, отряхнувшись, твердо выпрямился в середине его и утвердился на ней.
В 10 часов утра в русский лагерь прибыли императоры
с огромной свитой. Часть четвертой колонны находилась
с Кутузовым в центре Пражских
высот. Подъехав к войску и видя, что солдаты отдыхали у ружей, сложенных в сошки, государь Александр Павлович удивился...
Вытянув шею вперед, о. Василий
с высоты своего
огромного роста впивался в старуху глазами и молчал. И длинное, костлявое лицо его, обрамленное свесившимися волосами, показалось старухе необыкновенным и страшным, и руки ее, сложенные на груди, похолодели.
Но лучше всего знал он землю во дворе, на улице и в саду со всем ее неисчерпаемым богатством камней, травы, бархатистой горячей пыли и того изумительного, разнообразного, таинственного и восхитительного сора, которого совершенно не замечают люди
с высоты своего
огромного роста.