Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы
за какого-нибудь простого человека, а
за такого, что и на свете еще не
было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что
за ветреность
такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла
такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что
такое хорошие правила и солидность в поступках.
Хлестаков (рисуется).Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли
за такого человека, который… Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены
были идти?
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не
была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит
за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что
такое!
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не
будете кушать, а вот как барин ваш сядет
за стол,
так и вам того же кушанья отпустят.
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович! Очень обязан
за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего сердца: мне нигде не
было такого хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте, моя душенька Марья Антоновна!
Анна Андреевна. Тебе все
такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь
за тебя: ты иногда вымолвишь
такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Слуга. Так-с. Он говорил: «Я ему обедать не дам, покамест он не заплатит мне
за прежнее». Таков уж ответ его
был.
На дороге обчистил меня кругом пехотный капитан,
так что трактирщик хотел уже
было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь город принял меня
за генерал-губернатора.
Он больше виноват: говядину мне подает
такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен
был выбросить его
за окно. Он меня морил голодом по целым дням… Чай
такой странный: воняет рыбой, а не чаем.
За что ж я… Вот новость!
«Ну полно, полно, миленький!
Ну, не сердись! —
за валиком
Неподалеку слышится. —
Я ничего… пойдем!»
Такая ночь бедовая!
Направо ли, налево ли
С дороги поглядишь:
Идут дружненько парочки,
Не к той ли роще правятся?
Та роща манит всякого,
В той роще голосистые
Соловушки
поют…
— Коли всем миром велено:
«Бей!» — стало,
есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Была ты нам люба,
Как от Москвы до Питера
Возила
за три рублика,
А коли семь-то рубликов
Платить,
так черт с тобой...
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам кого?
Помещик
за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что
за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да и гуляет
так...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года,
так считаю я,
Неделя
за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Пошли
за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все стали в ряд почтительно
Поодаль от господ…
Такие есть любители —
Как кончится комедия,
За ширмочки пойдут,
Целуются, братаются,
Гуторят с музыкантами:
«Откуда, молодцы?»
— А
были мы господские,
Играли на помещика.
Теперь мы люди вольные,
Кто поднесет-попотчует,
Тот нам и господин!
«Избави Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
Такой был крик, что
за душу
Хватил — чуть не упала я,
Так под ножом кричат!
Случилось дело дивное:
Пастух ушел; Федотушка
При стаде
был один.
«Сижу я, —
так рассказывал
Сынок мой, — на пригорочке,
Откуда ни возьмись —
Волчица преогромная
И хвать овечку Марьину!
Пустился я
за ней,
Кричу, кнутищем хлопаю,
Свищу, Валетку уськаю…
Я бегать молодец,
Да где бы окаянную
Нагнать, кабы не щенная:
У ней сосцы волочились,
Кровавым следом, матушка.
За нею я гнался!
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди
за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил.
Так, мой батюшка,
так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль
есть в глазах дворянин, малый молодой…
Скотинин. Кого?
За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для
такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не
будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да
за что ж ты
так прогневалась?
Г-жа Простакова. Не трудись по-пустому, друг мой! Гроша не прибавлю; да и не
за что. Наука не
такая. Лишь тебе мученье, а все, вижу, пустота. Денег нет — что считать? Деньги
есть — сочтем и без Пафнутьича хорошохонько.
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю.
Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя
за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
— Да вот комара
за семь верст ловили, — начали
было головотяпы, и вдруг им сделалось
так смешно,
так смешно… Посмотрели они друг на дружку и прыснули.
— И
так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"
За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может,
будешь видеть", — и
был таков.
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой
так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые
так и играли на плечах при малейшем его движении.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин
поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"
была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы
такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И
так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец,
за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся
за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город,
так что не
было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги
были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам
было как-то не по себе,
так как о новом градоначальнике все еще не
было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни
за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом
за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь
такой же градоначальник, как и тот, который
за минуту перед тем
был привезен в телеге исправником! Глуповцы
так и остолбенели.
Утвердившись
таким образом в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет
за собой и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев, что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, —
будет единомысленно же и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от
такого единомыслия некуда
будет им деваться. Не
будет, следственно, ни свары, ни розни, а
будут распоряжения и пальба повсеместная.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность
за то, что повиновались
такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы
была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что
за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
— Ужли, братцы, всамделе
такая игра
есть? — говорили они промеж себя, но
так тихо, что даже Бородавкин, зорко следивший
за направлением умов, и тот ничего не расслышал.
— И
будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это
так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и
за что, мол, вы
так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
— То-то! уж ты сделай милость, не издавай! Смотри, как
за это прохвосту-то (
так называли они Беневоленского) досталось! Стало
быть, коли опять
за то же примешься, как бы и тебе и нам в ответ не попасть!
Как бы то ни
было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал
за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, —
так чувствительно они
были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Бросились они все разом в болото, и больше половины их тут потопло («многие
за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и
ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот
так князь! лучшего и желать нам не надо!
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это
был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли
за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось
такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это
были ассигнации.
За все это он получал деньги по справочным ценам, которые сам же сочинял, а
так как для Мальки, Нельки и прочих время
было горячее и считать деньги некогда, то расчеты кончались тем, что он запускал руку в мешок и таскал оттуда пригоршнями.
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики
за ними не последовали. И
так как на лицах их,"ради поспешения", черты
были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы — один шаг.
Услышав требование явиться, она как бы изумилась, но
так как, в сущности, ей
было все равно,"кто ни поп — тот батька", то после минутного колебания она начала приподниматься, чтоб последовать
за посланным.
Хотя скотских падежей не
было, но кож оказалось множество, и
так как глуповцам
за всем тем ловчее
было щеголять в лаптях, нежели в сапогах, то и кожи спровадили в Византию полностию и
за все получили чистыми ассигнациями.
Все части этого миросозерцания
так крепко цеплялись друг
за друга, что невозможно
было потревожить одну, чтобы не разрушить всего остального.
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря,
так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то
за Семеном Козырем не только не
было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
Но тут встретилось новое затруднение: груды мусора убывали в виду всех,
так что скоро нечего
было валить в реку. Принялись
за последнюю груду, на которую Угрюм-Бурчеев надеялся, как на каменную гору. Река задумалась, забуровила дно, но через мгновение потекла веселее прежнего.
Бунт кончился; невежество
было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача
за собой множество пленников и заложников. И
так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Конечно, современные нам академии имеют несколько иной характер, нежели тот, который предполагал им дать Двоекуров, но
так как сила не в названии, а в той сущности, которую преследует проект и которая
есть не что иное, как «рассмотрение наук», то очевидно, что, покуда царствует потребность в «рассмотрении», до тех пор и проект Двоекурова удержит
за собой все значение воспитательного документа.