Неточные совпадения
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой
отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у
отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама в
тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.
Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему
телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об
отце, брате: ей хотелось в горы, домой… Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку…
А в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из черного
тела, от
отца бюргера, но все-таки сына русской дворянки, все-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого, на каких она нагляделась в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно, не у немцев.
Он был бодр
телом, потому что был бодр умом. Он был резв, шаловлив в отрочестве, а когда не шалил, то занимался, под надзором
отца, делом. Некогда было ему расплываться в мечтах. Не растлелось у него воображение, не испортилось сердце: чистоту и девственность того и другого зорко берегла мать.
Эти сыновья — гордость и счастье
отца — напоминали собой негодовалых собак крупной породы, у которых уж лапы и голова выросли, а
тело еще не сложилось, уши болтаются на лбу и хвостишко не дорос до полу.
Надежда Васильевна чувствовала, как над ее головою наклонилось искаженное гневом лицо
отца, как сжимались его кулаки, как дрожало все его
тело, и покорно ждала, когда он схватит ее и вышвырнет за порог.
Тело усопшего иеросхимонаха
отца Зосимы приготовили к погребению по установленному чину.
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в
тело женское, или даже только в часть одну
тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее собственных детей, продаст
отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
Подойдя вплоть,
отец Паисий увидел, что он, закрыв обеими ладонями лицо, хотя и безгласно, но горько плачет, сотрясаясь всем
телом своим от рыданий.
— Ну,
отцы вы наши, умолот-то не больно хорош. Да что, батюшка Аркадий Павлыч, позвольте вам доложить, дельцо какое вышло. (Тут он приблизился, разводя руками, к господину Пеночкину, нагнулся и прищурил один глаз.) Мертвое
тело на нашей земле оказалось.
— И сам ума не приложу, батюшка,
отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое
тело, что двести рублев — как калач.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и
телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и
телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал
отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего
отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
— Проси, — сказал Сенатор с приметным волнением, мой
отец принялся нюхать табак, племянник поправил галстук, чиновник поперхнулся и откашлянул. Мне было велено идти наверх, я остановился, дрожа всем
телом, в другой комнате.
У Григорьева была большая прекрасная библиотека, составленная им исключительно на Сухаревке. Сын его, будучи студентом, участвовал в революции. В 1905 году он был расстрелян царскими войсками.
Тело его нашли на дворе Пресненской части, в груде трупов.
Отец не пережил этого и умер. Надо сказать, что и ранее Григорьев считался неблагонадежным и иногда открыто воевал с полицией и ненавидел сыщиков…
На третьем или четвертом году после свадьбы
отец уехал по службе в уезд и ночевал в угарной избе. Наутро его вынесли без памяти в одном белье и положили на снег. Он очнулся, но половина его
тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю жизнь калекой…
— А вот увидишь, — сказал
отец, уже спокойно вынимая табакерку. Дешерт еще немного посмотрел на него остолбенелым взглядом, потом повернулся и пошел через комнату. Платье на его худощавом
теле как будто обвисло. Он даже не стукнул выходной дверью и как-то необычно тихо исчез…
И покаюся тебе, как
отцу духовному, я лучше ночь просижу с пригоженькою девочкою и усну упоенный сладострастием в объятиях ее, нежели, зарывшись в еврейские или арабские буквы, в цифири или египетские иероглифы, потщуся отделить дух мой от
тела и рыскать в пространных полях бредоумствований, подобен древним и новым духовным витязям.
Не радостными слезами благодарения всевышнему
отцу они орошаемы, но смрадными извержениями скотского
тела.
Как дорого стоил мне первенец мой!
Два месяца я прохворала.
Измучена
телом, убита душой,
Я первую няню узнала.
Спросила о муже. — «Еще не бывал!»
— «Писал ли?» — «И писем нет даже».
— «А где мой
отец?» — «В Петербург ускакал».
— «А брат мой?» — «Уехал туда же».
— Я еще подростком была, как про
отца Гурия на Ключевском у нас рассказывали, — говорила сестра Авгарь. — Мучили его, бедного, а потом уж убили. Серою горючей капали по живому
телу: зажгли серу да ей и капали на
отца Гурия, а он истошным голосом молил, штобы поскорее убили.
— Главное, друг мой, береги здоровье! — твердил ему
отец, — mens sana in corpore sano. [здоровый дух в здоровом
теле (лат.)] Будешь здоров, и житься будет веселее, и все пойдет у тебя ладком да мирком!
Бился-бился
отец, вызвал меня из полка в отпуск, и не успел я еще в родительский дом путем войти, как окружили меня в лакейской, спустили штаны, да три пучка розог и обломали об мое поручичье
тело…
Недоставало только Праскухина, Нефердова и еще кой-кого, о которых здесь едва ли помнил и думал кто-нибудь теперь, когда
тела их еще не успели быть обмыты, убраны и зарыты в землю, и о которых через месяц точно так же забудут
отцы, матери, жены, дети, ежели они были, или не забыли про них прежде.
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и
отец этого ребенка сам закалывал его,
тело же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
На другой день он уехал в губернский город для представления к владыке, который его весьма любезно принял и долго беседовал с ним о масонстве, причем
отец Василий подробно развил перед ним мнение, на которое он намекал в своей речи, сказанной при венчании Егора Егорыча, о том, что грехопадение Адама началось с момента усыпления его, так как в этом случае он подчинился желаниям своего
тела.
Боярин Дружина Андреевич,
телом дородный, нрава крутого, несмотря на свои преклонные лета, недавно женился на первой московской красавице. Все дивились, когда вышла за него двадцатилетняя Елена Дмитриевна, дочь окольничего Плещеева-Очина, убитого под Казанью. Не такого жениха прочили ей московские свахи. Но Елена была на выданье, без
отца и матери; а красота девушки, при нечестивых нравах новых царских любимцев, бывала ей чаще на беду, чем на радость.
— Полно вам,
отец дьякон, спать да кричать, что вы загоритесь! Со стыда разве надо всем нам сгореть! — говорил карлик, заслоняя от солнца лицо дьякона своим маленьким
телом.
Слепо, как обожжённый, он вбежал в горницу и, не видя
отцова лица, наскакивая на его тёмное
тело, развалившееся на скамье у стола, замахал сжатыми кулаками.
По двору, в кухне и по всем горницам неуклюже метались рабочие. Матвей совался из угла в угол с какими-то тряпками и бутылками в руках, скользя по мокрому полу, потом помогал Палаге раздевать
отца, но, увидав половину его
тела неподвижною, синею и дряблой на ощупь, испугался и убежал.
Матвей перестал ходить на реку и старался обегать городскую площадь, зная, что при встрече с Хряповым и товарищами его он снова неизбежно будет драться. Иногда, перед тем как лечь спать, он опускался на колени и, свесив руки вдоль
тела, наклонив голову — так стояла Палага в памятный день перед
отцом — шептал все молитвы и псалмы, какие знал. В ответ им мигала лампада, освещая лик богоматери, как всегда задумчивый и печальный. Молитва утомляла юношу и этим успокаивала его.
—
Тела у тебя, Сенька, девять пуд, а череп вовсе пуст! Ну, угощай от избытка, ты богатый, я — бедный! Брат мой, в
отца место, скоро тебя кондрашка пришибёт, а я встану опекуном к твоим детям, в город их отправлю, в трубочисты отдам, а денежки ихние проиграю, пропью!
Лицо его покраснело, рыжие брови сурово сдвинулись и опустились на глаза. Но это не испугало Матвея, он ещё ближе пододвинулся к
отцу, ощущая теплоту его
тела.
А потом, в комнате Матвея, Пушкарь, размахивая руками, страшно долго говорил о чём-то
отцу,
отец сидел на постели в азяме, без шапки, а Палага стояла у двери на коленях, опустив плечи и свесив руки вдоль
тела, и тоже говорила...
Но, прожив месяца три, она была уличена Власьевной в краже каких-то денег. Тогда
отец, Созонт и стряпуха положили её на скамью посредине кухни, связали под скамьёю маленькие руки полотенцем, Власьевна, смеясь, держала её за ноги, а Созонт, отвернувшись в сторону, молча и угрюмо хлестал по дрожавшему, как студень,
телу тонкими прутьями.
Вся левая половина его
тела точно стремилась оторваться от правой, спокойно смотревшей мёртвым глазом куда-то сквозь потолок. Матвею было страшно, но не жалко
отца; перед ним в воздухе плавало белое, тающее лицо женщины. Голос старика напоминал ему шипение грибов, когда их жарят на сковороде.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и
телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам
отец.
Уже начинало светать. Всё чеченское
тело, остановившееся и чуть колыхавшееся на отмели, было теперь ясно видно. Вдруг невдалеке от казака затрещал камыш, послышались шаги и зашевелились махалки камыша. Казак взвел на второй взвод и проговорил: «
Отцу и Сыну». Вслед за щелканьем курка шаги затихли.
Дома Михалко, подстрекаемый
отцом, еще прибавил жене, не оставив у ней на
теле живого местечка.
— Батюшка! — закричала Дуня, которая до того времени слушала Петра, вздрагивая всем
телом. — Батюшка! — подхватила она, снова бросаясь
отцу в ноги. — Помилуй меня! Не отступись… До какого горя довела я тебя… Посрамила я тебя, родной мой!.. Всему я одна виновница… Сокрушила я твою старость…
— Да, — продолжал он, зевая. — Все ничего было, а как только купцы доехали до этого места, косари и давай чистить их косами. Сын, молодец был, выхватил у одного косу и тоже давай чистить… Ну, конечно, те одолели, потому их человек восемь было. Изрезали купцов так, что живого места на
теле не осталось; кончили свое дело и стащили с дороги обоих,
отца на одну сторону, а сына на другую. Супротив этого креста на той стороне еще другой крест есть… Цел ли — не знаю… Отсюда не видать.
Качаясь, они подвигались к нам, наклонялись над водой, готовые опрокинуться на головы наши, — раз, раз — подкидывают белые волны наши
тела, хрустит наша барка, точно орех под каблуком сапога, я оторван от нее, вижу изломанные черные ребра скал, острые, как ножи, вижу голову
отца высоко надо мною, потом — над этими когтями дьяволов.
Почти половина лета прошла тихо и мирно, может быть, так прошла бы и вся жизнь, но во время кратких отлучек сына из дому его
отец снова начал приставать к снохе; она противилась назойливости распущенного старика, и это разозлило его — слишком внезапно было прервано его наслаждение молодым
телом, и вот он решил отомстить женщине.
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее нет ни
отца, ни матери, ни родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем
телом.
— А ты, парень, чего окаменел?
Отец был стар, ветх плотью… Всем нам смерть уготована, ее же не избегнешь… стало быть, не следует прежде времени мертветь… Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей скорби не надо, ибо сказано: «егда душа от
тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А живой о живом пещись должен… Ты лучше плачь — это дело человеческое… очень облегчает сердце…
Издержки по погребению моего
тела принял Прокоп на свой счет и, надо отдать ему справедливость, устроил похороны очень прилично. Прекраснейшие дроги, шесть попов, хор певчих и целый взвод факельщиков, а сзади громаднейший кортеж, в котором приняли участие все находящиеся в Петербурге налицо кадыки. На могиле моей один из кадыков начал говорить, что душа бессмертна, но зарыдал и не кончил. Видя это,
отец протоиерей поспешил на выручку.
Андрей. Да.
Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием. Это смешно и глупо, но в этом все-таки надо сознаться, после его смерти я стал полнеть и вот располнел в один год, точно мое
тело освободилось от гнета. Благодаря
отцу я и сестры знаем французский, немецкий и английский языки, а Ирина знает еще по-итальянски. Но чего это стоило!
— То есть такой роман, где бы герой не давил ни
отца, ни матери и где бы не было утопленных
тел. Я ужасно боюсь утопленников!
Арефа стоял и не мог произнести ни одного слова, точно все происходило во сне. Сначала его отковали от железного прута, а потом сняли наручни. Охоня догадалась и толкнула
отца, чтобы падал воеводе в ноги. Арефа рухнул всем
телом и припал головой к земле, так что его дьячковские косички поднялись хвостиками вверх, что вызвало смех выскочивших на крыльцо судейских писчиков.
Что делать Юрию? — в деревне, в глуши? — следовать ли за
отцом! — нет, он не находит удовольствия в войне с животными; — он остался дома, бродит по комнатам, ищет рассеянья, обрывает клочки раскрашенных обоев; чудные занятия для души и
тела; — но что-то мелькнуло за углом… женское платье; — он идет в ту сторону, и вступает в небольшую комнату, освещенную полуденным солнцем; ее воздух имел в себе что-то особенное, роскошное; он, казалось, был оживлен присутствием юной пламенной девушки.
Несмотря на это, их растащили; но вдруг она вскрикнула и упала;
отец кинулся к ней, с удивительной силой оттолкнул двух казаков — прижал руку к ее сердцу… она была мертва, бледна, холодна как сырая земля, на которой лежало ее молодое непорочное
тело.