Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой
весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не
терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
— А потому
терпели мы,
Что мы — богатыри.
В том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
Услыхал князь бестолковую пальбу бестолкового одоевца и долго
терпел, но напоследок не стерпел: вышел против бунтовщиков собственною персоною и, перепалив
всех до единого, возвратился восвояси.
Хотя же и дальше
терпеть согласны, однако опасаемся: ежели
все помрем, то как бы бригадир со своей Аленкой нас не оклеветал и перед начальством в сумненье не ввел.
Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же обратился к Облонскому. Хотя он имел большое уважение к своему, известному
всей России, одноутробному брату писателю, однако он
терпеть не мог, когда к нему обращались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.
Она была права, потому что, действительно, Левин
терпеть ее не мог и презирал за то, чем она гордилась и что ставила себе в достоинство, — за ее нервность, за ее утонченное презрение и равнодушие ко
всему грубому и житейскому.
Но после этого часа прошел еще час, два, три,
все пять часов, которые он ставил себе самым дальним сроком терпения, и положение было
все то же; и он
всё терпел, потому что больше делать было нечего, как
терпеть, каждую минуту думая, что он дошел до последних пределов терпения и что сердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания.
— Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся. Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу, бедная вдова убивается,
терпит нужду… да пропади и околей со
всей вашей деревней!..
Вы человек умный, вы рассмотрите, узнаете, где действительно
терпит человек от других, а где от собственного неспокойного нрава, да и расскажете мне потом
все это.
Так как вы отправитесь по тем местам, где я еще не был, так вы узнаете-с на месте
все: как там живут мужички, где побогаче, где
терпят нужду и в каком состоянье
все.
Всё хлопает. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со
всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился — и зевнул,
И молвил: «
Всех пора на смену;
Балеты долго я
терпел,
Но и Дидло мне надоел».
Она его не замечает,
Как он ни бейся, хоть умри.
Свободно дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не заметит;
Кокетства в ней ни капли нет —
Его не
терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет, и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.
Траги-нервических явлений,
Девичьих обмороков, слез
Давно
терпеть не мог Евгений:
Довольно их он перенес.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит. Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить
И уж порядком отомстить.
Теперь, заране торжествуя,
Он стал чертить в душе своей
Карикатуры
всех гостей.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. —
Терпи, козак, — атаман будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто
все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время
терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от
всех стен и углов.
Они положили ждать и
терпеть. Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне
всем обновившимся существом своим, а она — она ведь и жила только одною его жизнью!
Да об чем вас спрашивать, — закудахтал вдруг Порфирий Петрович, тотчас же изменяя и тон и вид и мигом перестав смеяться, — да не беспокойтесь, пожалуйста, — хлопотал он, то опять бросаясь во
все стороны, то вдруг принимаясь усаживать Раскольникова, — время
терпит, время терпит-с, и
все это одни пустяки-с!
Все сердце изорвалось! Не могу я больше
терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед Богом и перед вами! Не я ли клялась тебе, что не взгляну ни на кого без тебя! Помнишь, помнишь! А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому…
Творили они, что только им в голову придет, публика
все терпела.
Когда
всё мягко так? и нежно, и незрело?
На что же так давно? вот доброе вам дело:
Звонками только что гремя
И день и ночь по снеговой пустыне,
Спешу к вам, голову сломя.
И как вас нахожу? в каком-то строгом чине!
Вот полчаса холодности
терплю!
Лицо святейшей богомолки!.. —
И всё-таки я вас без памяти люблю...
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще
терпеть не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых», как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова
все это знала.
—
Терпеть надо, — благоразумно посоветовал Самгин. —
Всем трудно, — строго добавил он, а затем уверенно предрек: — Скоро
все это кончится и снова заживем спокойно…
— Черт его знает, — задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: — Со всячинкой. Служит в министерстве внутренних дел, может быть в департаменте полиции, но — меньше
всего похож на шпиона. Умный. Прежде
всего — умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а — неизвестно — о чем? Ухаживает за Тоськой, но — надо видеть — как! Говорит ей дерзости. Она его
терпеть не может. Вообще — человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких… несовершенных. Когда — совершенный, так уж ему и черт не брат.
— Ну, а я
терпеть не могу и не читаю его, — довольно резко заявила Елена. — И вообще
все, что вы говорите, дьявольски премудро для меня. Я — не революционерка, не пишу романов, драм, я просто — люблю жить, вот и
все.
«Все-таки я тоже Дон-Кихот, мечтатель, склонен выдумывать жизнь. А она — не
терпит выдумок, — не
терпит», — убеждал он себя, продолжая думать о том, как спокойно и уютно можно бы устроить жизнь с Тосей.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он
терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги
всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
Но еще больше ободрило Самгина хрящеватое, темное лицо полковника: лицо стало темнее, острые глаза отупели, под ними вздулись синеватые опухоли, по лысому черепу путешествовали две мухи, полковник бесчувственно
терпел их, кусал губы, шевелил усами. Горбился он больше, чем в Москве, плечи его стали острее, и
весь он казался человеком оброшенным, уставшим.
Дома его встречало праздничное лицо ‹девицы›. Она очень располнела, сладко улыбалась, губы у нее очень яркие, пухлые, и в глазах светилась неиссякаемо радость. Она была очень антипатична, становилась
все более фамильярной, но — Клим Иванович
терпел ее, — хорошая работница, неплохо и дешево готовит, держит комнаты в строгой чистоте. Изредка он спрашивал ее...
— Нам нужен промышленник европейского типа, организатор, который мог бы занять место министра, как здесь, во Франции, как у немцев. И «не беда, что потерпит мужик» или полумужик-рабочий. Исторически необходимо, чтоб
терпели, — не опаздывай! А наш промышленник — безграмотное животное, хищник, крохобор. Недавно выскочил из клетки крепостного права и
все еще раб…
— Иногда любовь не ждет, не
терпит, не рассчитывает… Женщина
вся в огне, в трепете, испытывает разом муку и такие радости, каких…
И сама история только в тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив человек; вот собирается с силами, работает, гомозится, страшно
терпит и трудится,
все готовит ясные дни. Вот настали они — тут бы хоть сама история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Не остановятся ясные дни, бегут — и
все течет жизнь,
все течет,
все ломка да ломка.
Ты
все это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не
терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным делом не занимался.
В открыто смотрящем и ничего не видящем взгляде лежит сила страдать и
терпеть. На лице горит во
всем блеске красота и величие мученицы. Гром бьет ее, огонь палит, но не убивает женскую силу.
Уважать человека сорок лет, называть его «серьезным», «почтенным», побаиваться его суда, пугать им других — и вдруг в одну минуту выгнать его вон! Она не раскаивалась в своем поступке, находя его справедливым, но задумывалась прежде
всего о том, что сорок лет она добровольно
терпела ложь и что внук ее… был… прав.
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их
терпеть не может, а живых людей любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти женщины, право, одни и те же во
все времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне — Бог с ней: мне не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей, забываю, есть ли она в доме, нет ли…
— Как же это
терпят все, не вооружатся против него?
Любила она, чтобы всякий день кто-нибудь завернул к ней, а в именины ее
все, начиная с архиерея, губернатора и до последнего повытчика в палате, чтобы три дня город поминал ее роскошный завтрак, нужды нет, что ни губернатор, ни повытчики не пользовались ее искренним расположением. Но если бы не пришел в этот день m-r Шарль, которого она
терпеть не могла, или Полина Карповна, она бы искренне обиделась.
[Понимаешь? (франц.)]) и в высшей степени уменье говорить дело, и говорить превосходно, то есть без глупого ихнего дворового глубокомыслия, которого я, признаюсь тебе, несмотря на
весь мой демократизм,
терпеть не могу, и без
всех этих напряженных русизмов, которыми говорят у нас в романах и на сцене «настоящие русские люди».
Я долго
терпел, но наконец вдруг прорвался и заявил ему при
всех наших, что он напрасно таскается, что я вылечусь совсем без него, что он, имея вид реалиста, сам
весь исполнен одних предрассудков и не понимает, что медицина еще никогда никого не вылечила; что, наконец, по
всей вероятности, он грубо необразован, «как и
все теперь у нас техники и специалисты, которые в последнее время так подняли у нас нос».
Но
терпят рабы, то есть
все не принадлежащие к сословию.
В ней
все же были мягкие красные диваны, очень, впрочем, истертые (Версилов не
терпел чехлов), кой-какие ковры, несколько столов и ненужных столиков.
Проезжий
терпит от
всего этого остановку на станциях.
Француженка, в виде украшения, прибавила к этим практическим сведениям, что в Маниле
всего человек шесть французов да очень мало американских и английских негоциантов, а то
все испанцы; что они
все спят да едят; что сама она католичка, но
терпит и другие религии, даже лютеранскую, и что хотела бы очень побывать в испанских монастырях, но туда женщин не пускают, — и при этом вздохнула из глубины души.
Более
всего не
терпят людей самостоятельной и оригинальной мысли, не вмещающихся ни в какие привычные рутинные категории.
— Господи! А я думала, он опять говорить хочет, — нервозно воскликнула Грушенька. — Слышишь, Митя, — настойчиво прибавила она, — больше не вскакивай, а что шампанского привез, так это славно. Я сама пить буду, а наливки я
терпеть не могу. А лучше
всего, что сам прикатил, а то скучища… Да ты кутить, что ли, приехал опять? Да спрячь деньги-то в карман! Откуда столько достал?
— Видишь, я вот знаю, что он и меня
терпеть не может, равно как и
всех, и тебя точно так же, хотя тебе и кажется, что он тебя «уважать вздумал». Алешку подавно, Алешку он презирает. Да не украдет он, вот что, не сплетник он, молчит, из дому сору не вынесет, кулебяки славно печет, да к тому же ко
всему и черт с ним, по правде-то, так стоит ли об нем говорить?
— Друг, друг, в унижении, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле
терпеть, страшно много ему бед! Не думай, что я
всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк и развратничает. Я, брат, почти только об этом и думаю, об этом униженном человеке, если только не вру. Дай Бог мне теперь не врать и себя не хвалить. Потому мыслю об этом человеке, что я сам такой человек.
— Я, признаюсь,
терпеть не могу вступать во
все эти препирания, — отрезал он, — можно ведь и не веруя в Бога любить человечество, как вы думаете? Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество? («Опять, опять!» — подумал он про себя.)
Я видел, как ты на меня смотрел
все эти три месяца, в глазах твоих было какое-то беспрерывное ожидание, а вот этого-то я и не
терплю, оттого и не подошел к тебе.
— Завтра… Ну, ну, ну, пожалуйста, — подхватил он поспешно и с досадой, увидев, что она затрепетала
вся и тихо наклонила голову, — пожалуйста, Акулина, не плачь. Ты знаешь, я этого
терпеть не могу. (И он наморщил свой тупой нос.) А то я сейчас уйду… Что за глупости — хныкать!